Оружия любимейшего род

Оружия любимейшего род

«Оружия любимейшего род,

готовая рвануться в гике,

застыла кавалерия острот,

поднявши рифм отточенные пики».

Владимир Маяковский о сатире

Сатира – наиболее скоропортящийся продукт, если говорить о результатах человеческого разума. Трагическое – вечно и незыблемо, тогда как остроумное – за редким исключением сиюминутно. Есть такие вещи, как «Ревизор» Николая Гоголя, где показаны человеческие да чиновничьи пороки всех эпох и народов, а фразу, сказанную Николаем I: «Всем досталось, а мне – больше всех!» мог бы произнести любой монарх, генсек или президент. Понятен и «Недоросль» Дениса Фонвизина – ленивые, циничные отпрыски, «мамкины пирожочки» – это вневременная беда всего человечества.

Однако сатира в массе своей – это реакция на текущее событие. Прошло, забылось – уже не смешно, да и не ясно. Или это уже не воспринимается, как сатира. Кому-то, кроме специалистов, нынче приходит в голову, что приключения Гулливера написаны Джонатаном Свифтом, как социально-политическая сатира на британское общество и тогдашний парламент? Кто-то, помимо филологов, рассматривает вольтеровского «Кандида», как высмеивание конкретных людей и событий XVIII столетия? На сегодняшний день — это литературные памятники, а все намёки и аллюзии – в примечаниях и сносках.

Надо ли ходить так далеко? Если вы раскроете журналы «Крокодил», «Смехач» и «Красный перец» 1920-х годов, вам понадобится экскурс насчёт фининспекторов, домоуправов, Чемберленов и полчищ клопов в старом жилфонде. В дилогии об Остапе Бендере нам внятна лишь половина шуток, заложенных авторами – книги перенасыщены смыслами конца 1920-х, и первые читатели видели, что редакция газеты «Станок» с её заполошной беготнёй - это по факту «Гудок», с которым сотрудничали Ильф с Петровым, а какой-нибудь «Голос комода» - это «Голос минувшего».

С карикатурами – та же проблема. Изменились герои, темы, цели и сам почерк художников-карикатуристов. Мы сейчас рассматриваем старые иллюстрации, не видя и не чувствуя их остроты. Это – лишь картинки разной степени талантливости, а за стоит исторический дискурс. Владимир Маяковский называл сатиру не иначе, как «оружия любимейшего род», и это невероятно точное сравнение – оружие устаревает столь же быстро, как и сатира.

В Музее Василия Тропинина сейчас проходит выставка «Бич сатиры. Сатира в изобразительном искусстве России XIX века» и тут мало конкретно смешного, зато много любопытного. Сопроводительные таблички гласят, что жанр сатиры появился в России в эпоху Петра I и поначалу то были обычные лубки. Со временем техника усложнялась, хотя, лубок по-прежнему оставался одним из ведущих методов – он в той или иной мере сохранился в русской карикатуре аж до конца 1920-х годов. Нам предстоит выяснить, что же актуально в качество объекта для сатиры по сию пору, а что потребует разъяснительных комментариев.

Часть экспозиции посвящена битвам 1812 года и общенародному подвигу. Автор картинок - Иван Теребенёв, а поэтому те карикатуры именовались «теребенёвские листы». Его стиль был чем-то средним между британской политической карикатурой и русским лубком, что сделало те «листы» популярными, как в России, так и на Западе.

Теребенёв был видным скульптором, и ему принадлежат три барельефа на Адмиралтействе - «Фемида», «Заведение флота в России» и «Увенчание художника», но в историю искусств он вошёл именно, как насмешник на Бонапартом и его вояками. Шла поистине отечественная война, и карикатуры часто обращались к борьбе простого люда.

Вот – легендарная старостиха Василиса Кожина запирает оккупантов каком-то сарае. Всё это венчается подписью: «Если бы французы не скакали так, как крысы, то не попали бы в мышеловку Василисы». А тут – подвиг восьмидесятилетнего старика, притворившегося глухим, чтобы не выдать ничего врагам. На картинке «Весы правосудия» русский воин в одиночку перевешивает всю орду, пришедшую с Наполеоном - те самые «двунадесять языков». Если предыдущие рисунки были сделаны на стыке лубка и британской карикатуры, то «Наполеон с проектами снарядов» можно перепутать с расхожей лондонской сатирой, где не менее знатно вышучивали «корсиканского артиллериста».

Другой мастер, создававший боевые листки – сам Алексей Венецианов, чьи рисунки также представлены в экспозиции. «Чем победил его? Нагайкой» — это динамичная сцена, где русский мужик гонит французского офицера нагайкой, а тот, имея саблю, и не думает сопротивляться. Вывод: правое дело победительно априори, даже, если в руках всего лишь ременная плеть супротив острого лезвия. Сейчас невозможно было бы назвать эту вещь собственно карикатурой. Это что-то, вроде быстрой зарисовки с натуры и, как уже отмечалось, манера сатирического изображения значительно изменилась.

От войны мы переходим к миру. Над чем же смеялись обыватели в XIX веке? Над неумеренными франтами, щеголихами, фанфаронами. Сия тема востребована и теперь, а потому любопытно глянуть, какие фасоны высмеивали полтора столетия назад. Перед нами - жанровая сценка Рудольфа Жуковского «Критика». Уродливые пижоны обсуждают неуклюжую, толстую модницу. Она для них – анекдотически-несуразна, да и сами-то они более всего похожи на огородные чучела. К слову, это важный нюанс – по прошествии лет, а тем паче, столетий, ретро-моды кажутся неизменно красивыми, а современная уличная fashion – средоточием безобразия. И так во все века – осмеивают «нынешнее», восхищены былым. Как у Поэта: «Что пройдёт, то будет мило».

На выставке довольно много картинок, созданных Рудольфом Жуковским, крепким рисовальщиком, книжным и журнальным иллюстратором, первым оформителем «Конька-Горбунка». Стилистика Жуковского отличалась яркой прорисовкой деталей и особой выразительностью. Вот – его «Салопница» - тётка с жуликовато-хитроватым выражением лица. Кто же такие салопницы? Так называли пожилых приживалок и попрошаек, как правило, из мещан или обедневшего дворянства. Кличка была дана по главному атрибуту – салопу - широкой длинной накидке с прорезями для рук.

Эти несчастные женщины, часто лишившиеся кормильцев, бывали вынуждены унижаться, дабы получить кусок хлеба. Не брезговали салопницы и мелкими кражами. Те салопы, единственное более-менее приличное облачение, они набрасывали на совсем уж ветхие платья, а потому носили верхнюю одежду и летом. Термин «салопница» ввёл в обиход Фаддей Булгарин, писавший заметки о современных нравах. Словечко встречается у большинства писателей, в частности, у Фёдора Достоевского: «В другую дверь вошла какая ни есть попрошайка-салопница…».

Одним из главных объектов сатиры и юмора в XIX столетии сделались купцы, а драматург Александр Островский на этой теме создал себе громкое имя. Быстрое возвышение буржуазии во всех развитых странах, в том числе и в России, вызвало к жизни и особливый modus vivendi – максимум шика, да мало вкуса.

Буржуа противопоставлялись образованной, изящной аристократии. Купцы часто рисовались невежественными, а их разговоры - односложными, если не касались бизнеса. Карикатура Жуковского «Два купца» - негоцианты приветствуют друг друга. Из сообщений – только здравия. Дескать, бородатые воротилы только и умеют, что поздороваться и сказать: «Слава Богу!»

На карикатуре Жуковского «Мазурка» мы наблюдаем танцы в шумном собрании – толстый коммерсант, одетый в кафтан, сапоги «бутылками» и причёсанный на прямой пробор, пляшет вовсе не мазурку, но какой-то пьяный танец. Фраппированы две девицы, что стараются отвести взоры. Наверняка, дочери, коих вывезли на бал. Кстати, по этой картинке можно уяснить, что купеческие дщери в середине XIX столетия уже перешли на европейскую моду, а их отцы всё ещё держались старого образца. Девицы одеты, как в Париже, а папаша, видите ли, позорит их своими разудалыми прыжками и допотопным кафтаном! Тут надо смотреть шире – мужская одежда, как таковая, всегда была консервативнее женской, а привычки русских купцов – частный, хотя и ярчайший, случай.

Из той же серии – картинка неизвестного художника «Сборы на бал в купеческом доме». Судя по форме и величине дамского кринолина – точная серединка 1850-е годов, когда сооружение для придания пышности юбкам достигло пиковой ширины. Маменька гневается на медлительных служанок; у зеркала красуются дочки – талии дивно-тонки, с юности закованы в корсеты, а волосы уложены а-ля королева Виктория, да и сами девицы будто бы не отсюда, не из этого «орущего» дома, и, как Липочка из пьесы Александра Островского «Свои люди – сочтёмся!», мечтают о благородных кавалерах.

Вот - иллюстрации Андрея Сапожникова к книге Владимира Даля «Похождениям Христиана Христиановича Виольдамура и его Аршета». Эта повесть, забытая в XXI веке, была невообразимо популярной в 1840-х годах из-за презанятной фабулы, а ещё -благодаря картинкам Сапожникова. Кто же такие Виольдамур и Аршет? «Христиан Христианович — стало быть, полурусский немец; он же Виольдамур — стало быть, отец или дед его был родом человек беспокойный, и если не француз, то по крайней мере близкий ему сосед, может быть эльзасец, из Кельна, Страсбурга или Ахена, стало быть, также прозвание это — Виольдамур — дано было когда-то родоначальнику за искусство владеть смычком напочти забытой нынче виоле» [Имеется в виду инструмент viole d’amoure – Г.И.] Что касается Аршета – это верный пёс того Виольдамура.

Сам автор рисунков – Андрей Сапожников не был художником, то есть не окончил Академию, зато имел крепкую руку чертёжника. Действительный статский советник (а это очень высокий чин в Табели о рангах!»), он имел в управлении чертёжную мастерскую великого князя Михаила Павловича, брата Николая I, а затем сделался главным наставником-наблюдателем черчения и рисования в военно-учебных заведениях. Да, экспозиция не только показывает картинки, но рассказывает об уникальных персонажах нашей истории.

Кроме рисунков, тут есть и картины – допустим, полотно Карла Шульца «Подмастерье-столяр просит руку дочери своего мастера». Юный ремесленник оделся со всей тщательностью – на нём фрак, цилиндр, узкие брючки. Позади – дочка, бледноватая, хорошенькая дева. Сам хозяин, понимающий, что за этим сватовством стоит не одна симпатия, но и расчёт, произносит какую-то выспреннюю речь. Здесь презабавны выражения лиц – у подмастерья оно масляно-лукавое, у мастера – торжественное, словно он играет короля Лира.

Экспозицию дополняют фарфоровые статуэтки, изображающие кавалеров, торговцев, купчих, нарядных дамочек и прочие городские типы. Эта выставка хороша уже тем, что расширяет наши знания и представления о жизни в XIX столетии, воскрешает в памяти забытые имена, служит дополнением к классической литературе и - повествует о том, что одномоментно-смешное выходит из моды так же часто, как салопы и кринолины.