Алексей НИЛОГОВ. Философия антиязыка. — СПб.: Алетейя, 2013. — 216 с.
С самого начала человеческой истории средством коммуникации Homo Sapiens, его основным «конкурентным преимуществом» выступает язык. По сути дела – это основное, что отличает человека от животных. Приписываемого исключительно человеку мышление – само по себе явно недостаточно, ведь, не имея языка, оно ничего не смогло бы о себе рассказать.
Тем не менее, в эпоху бурного развития коммуникаций способность языка доносить мысль в «первоначально задуманном», неискажённом, виде всё чаще ставится под сомнение. Проблему начали осознавать совсем недавно. Ряд мыслителей обратили внимание на то, что, будучи сильнейшим средством коммуникации, язык также лежит на её пути. Стало очевидным, что общение человека является заложником языка, подчиняясь «механизму усвоения речи» (Хомский). Убийственной критикой языка прозвучало обозначение его «клеткой для мысли» и «врагом сознания» (Гиренок). Но прогресс человечества невозможен без неограниченного и поступательного развития мышления. А если язык закрепощает наши речь и сознание, то не таким ли образом он ограничивает и наше развитие?
Этот и другие вопросы поднимаются в книге Алексея Нилогова «Философия антиязыка». Для русской философии эта тема интересна ещё и тем, что состояние общества порождает запрос на исследование проблемы коммуникативности. Традиционно русский социум является антикоммуникативным, склонным избыточным образом (в сравнении с западным) скрывать и искажать, диссимулировать, свои стремления. Отсюда тяжёлые комплексы вытеснения, общирные табуированные зоны, затрагивающие отнюдь не только известные фрейдистские аспекты, но и критическую для здорового развития нации тематику политического действия.
Начиная с известного «польза от философии сомнительна, а вред очевиден», народ и власть в равной степени испытывают недоверие к доказательной речи (логос), усматривая в ней опасную для устоев софистику и покушение на с таким трудом достигнутую и поддерживаемую авторитетом безъязыкого консенсуса стабильность.
Для такого недоверия между властью и народом есть ряд объективных и субъективных исторических причин, но для нас гораздо важнее, что для него имеется и иной веский довод. В России язык зарекомендовал себя крайне ненадёжным инструментом защиты свобод граждан, с одной стороны, а также порядка и законопослушания, с другой.
Гораздо надёжнее в этом смысле – «правильное» сословное происхождение, «блат» и родственные связи.
Давно понятно, что потоки обещаний власти и оппозиции не гарантируют абсолютно ничего, ворох законов бесполезен, так как его никто не собирается выполнять, ни власть, ни граждане, ни суд. И дело тут, как можно понять, не только в злонамеренности, но в том, что средств языка оказывается недостаточно для однозначного описания действительности. Так что намерение политика может спокойно развернуться на 180 градусов, оставаясь в формальных рамках сказанного, однако при полной утрате прежнего смысла.
Ситуацию усугубляет так называемая «профессиональная» философия, взявшая на себя роль служанки разнообразных политических интересов. За небольшую мзду она оттачивает софистические приёмы обмана общества властью и олигархатом. Книга Нилогова – бунт против такого положения дел, попытка возвратиться к интеллектуально честной философии. Критика языка – ключевой момент этого восстания.
Следует отметить, что столь масштабная попытка уйти от языка, как единственного, монопольного (а всякая монополия душит, загнивает и тем вредна) средства общения пока что всерьёз не предпринималась, хотя проблема, как сказано выше, была замечена. Врождённый характер языкового «механизма», помноженный на инерцию миллионолетней истории человеческой культуры, конечно, не смог остановить философскую мысль от попыток взломать заветные «скрижали», однако чрезвычайно их затруднил. Но есть ли альтернатива?
Книга Алексея Нилогова – попытка философского обоснования возможности внеязыковой коммуникации. Условно и безусловно такой коммуникатор обозначен как «антиязык». Приставка анти- отражает авторское недоверие к языку как таковому. Антиязык – это не язык жестов и не семиотика поведения, а совершенно другое, что лучше всего описать цитатой самого автора:
«Антиязык представляет собой совокупность классов антислов, а вернее – названий для таких классов. В настоящее время лексикон антиязыка насчитывает свыше сотни классов, первым среди которых стал класс футурологизмов. Антислово – это номинатор-означаемое без означающего или с частичным означающим (например, при переходных явлениях между языком и антиязыком – название для трансцендентного числа π)».
Как можно понять из изложенного, «антиязык» – это любой коммуникативный рычаг, позволяющий излагать мысли более определённо и близко к реальности, чем естественный или искусственный языки. Идеальным «антиязыком» могла бы послужить организация связи между сознаниями на основе «исходного кода» межнейронного сигнала, то есть некая технологическая «телепатия», предтечей которой являются последние исследования в области нейробиологии. Нилогов, таким образом, пытается
заглянуть «за угол», в будущее, возможно, совсем не далёкое, но от этого не становящееся более понятным и предсказуемым.
Всё это изложено отнюдь не академическим авторским стилем, отражающим, вероятно, как вторую специальность автора (филология), так и заметное литературное мастерство. Дискурс интеллектуальной игры выдерживается периодическими ссылками на несуществующих авторов и несуществующие произведения (Анти-Гераклит, Хайльбермас), бурлескной серьёзности которых мог бы позавидовать Станислав Лем с его «рецензиями на ненаписанные книги». У Нилогова ненаписанное и невысказанное – суть такие же основания для вынесения суждений, как и тривиальные аксиомы, взятые из учебника геометрии. Предлагая читателю оценить концепт антиязыка, автор сам пытается думать и излагать свои мысли на «антиязыке», насколько это вообще возможно:
«(если человеческая коммуникация основана на широком спектре обмана, когда, в частности, приходится утаивать реактивно воязыковлённые мысли, поочерёдно разъязыковляя их перед собеседником, чтобы они по-фрейдистски не оговорились, то потребность в правдивой коммуникации, лишённой семиотической корректности, может быть воплощена в ходе антиязыкового эксперимента, сущность которого сводится к перформативному мышлению…»
Нилоговский текст – загадка не только для читателя, но в ещё большей степени для самого автора, которой он с удовольствием делится с собеседником, предлагая его самостоятельно искать смысл написанного. Это – вовсе не «бессмыслица», как может показаться ленивому читателю, воспитанному на учебниках и хрестоматиях, смысл есть, но он многозначен и не пытается доминировать над читателем.
Кроме вопросов чистой философии, автора занимают такие актуальные для любого современного общества проблемы, как «цензура мысли» и «свобода слова». Естественно, что дискутируются они в духе недоверия к слову как таковому (как к «монополисту смысла»), а «свобода слова» противопоставляется свободе мышления:
''Если свобода мысли безответственна перед свободой слова, а цензура бессильна против философии права, то бессмысленно говорить о коммуникативном прогрессе, каким бы (а)моральным он ни постулировался…''
Как ясно из текста, автора критикует не свободу слова «в хорошем смысле», но ту, которая по меткому замечанию автора книги ''ограничивает свободу мысли''. В России мало, кто обращает внимание на то, что свобода слова в классическом понимании невозможна без свободного мышления. Зато «свободная болтовня», вольная трактовка смысла сказанного равнозначна безответственности, пустоте речей, и отражает низкий уровень интеллектуальной культуры, исправить который способна лишь углублённое знакомство с
философией, помноженное на меры общественного принуждения (власти к ответственности). Но и философия бессильна, если будет себя ограничивать узкими рамками языка, не поднимаясь с колен рабского подчинения языковым стереотипам.
Очевидно, что поддержание самотождественности смысла, устойчивости политического словаря требует от общества и его интеллектуальной элиты постоянных усилий, неформального «братского общения», которое по самому своему замыслу не может быть чисто языковым, но должно содержать отчётливые невербальные метки, огораживающие излишнюю «свободу высказываний» как политических вождей, так и рядовых бюрократов. В прошлом мерами «антиязыкового» воспитания служили публичные порки казнокрадов и казни королей. В наше время их ещё предстоит изобрести.
А до тех пор реализация лозунга «свободы слова» в России оборачивается полнейшей «свободой слова» для власти и для одной десятой процента населения, которые вправе говорить и обещать всё, что угодно, совершенно не отвечая за свои слова. По совету древних: уж лучше молчание и воздержание от суждений, чем такая «свобода». В то же время свободомыслие в народе искореняется самым радикальным образом, причём центральную роль в этом гонении занимает институциональная прикормленная властью философия.
Книга Нилогова – укор официальной философии, которая превратилась в чудовищную машину непонимания себя и окружающего, накатывающую на читателя огромным катком морального «авторитета» и интеллектуального «превосходства».
В определённом смысле это шарж на современную философию, забывшую о своём социальном предназначении и согласившуюся на роль «служанки», – портрет, нарисованный средствами самой философии и замечательный тем, что позволяет увидеть её блеск и нищету даже невооружённым (философским инструментом) глазом.
