Павел КРУСАНОВ. Ворон белый. История живых существ. — М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2012, 352 с., 5000 экз.
В природе нет симметрии, не существует идеального круга или треугольника. Даже колесо — и то видится нам только в качестве человеческого изобретения: ни одно живое существо не использует его для перемещения в пространстве (и во времени). Но мы, получается, стремимся именно к тому, чего нет. И иногда достигаем...
Что это? Открытие возможностей, заложенных внутри самой бытийности этого мира, или отсвет какой-то иной реальности, какого-то иного бытия? Выбор одного из этих вариантов ответа — пусть даже бессознательный — и определяет нашу судьбу. "Основной вопрос философии" — тот самый, о первичности идеи или материи, — здесь выглядит даже не слишком блестящей упаковкой главного содержимого. "Что было раньше: курица или яйцо?" Конечно, яйцо. Но снесла его вовсе не курица... Если не верите, посмотрите на своих ближайших родственников: родителей, детей, внуков...
Сама наша жизнь, от рождения до смерти, настолько несимметрична и "неправильна", что представление о каком-то зеркальном её, посмертном продолжении, просто не могло не появиться у человека. С целью хоть как-то уравновесить, сбалансировать то, что, кажется, не поддаётся никакому балансу.
Мне представляется, что Павел Крусанов написал свою новую книгу именно об этом: о рождении, жизни и смерти. Хотя повествование, посвящённое "белой стае", тотемом которой был Белый Ворон, и её сражении с Жёлтым Зверем: то ли падшим ангелом, то ли восставшим бесом, способным принимать любой облик и несущим суд и смерть всему живущему, — на первый взгляд, совсем о другом.
Князь, Брахман, Нестор, Одихмантий, Рыбак, Мать-Ольха и сам автор-рассказчик, Гусляр, — "сложи нас воедино, мы со своими достоинствами, гасящими отдельные ничтожные недостатки, были бы, пожалуй, совершенным организмом. Эдакой устойчивой, неодолимой химерой... Как семь пальцев на одной руке — попробуй представь такое безобразие. Особенно сжатым в кулак. Впрочем, и сам по себе каждый из нас, безусловно, мог рассчитывать на восхищение..."
Этот роман-притчу о том, что человек больше самого себя и больше собственной жизни, Крусанов, конечно, не написать не мог. Созданные им до этого художественные миры, при всей их "выстроенной" привлекательности, всё-таки оставались пространством некоей отстраненной от самого автора "игры в бисер".
Теперь эти пространства автор — кажется, впервые — попробовал примерить на себя. Разумеется, с прежней зоркой отстраненностью наблюдателя и немного циничной иронией, которую можно считать "фирменным знаком" крусановской прозы.
Здесь этим фирменным знаком можно считать вынесенное в качестве постскриптума к роману "достоверное свидетельство" некоего Иоганна, "прошедшего школу Volkish-движения и посвящённого Germanennorden", живущего, судя по всему, в начале 40-х годов ХХ столетия на территории Третьего рейха, члена внутреннего Братства, чьё приветствие — "Слава и победа", эмблема — "кинжал, солнечное колесо и дубовая ветвь", а бог — Вальватер, "его пылающая руна — ар", красный орёл. Видимо, тот самый (тот, тотем, Тот — древнеегипетский бог мудрости и знаний с головой чибиса: наш язык мудрее каждого из нас и всех вместе, поскольку является достоянием не только живущих, но и умёрших, и еще не родившихся) красный орёл, в которого преобразился Белый Ворон "стаи" питерских интеллектуалов после их гибели в сражении с Жёлтым Зверем (аллюзии с "жёлтым дьяволом" тут тоже налицо, но не следует придавать им определяющее значение).
"Птица преобразилась, засияла, стала сгустком света, и из рук Брахмана ослепительной вольтовой дугой вырвался ворон-снаряд, который ударил зверя в грудь и прошиб насквозь с тем жутким треском, который я помнил по сухой грозе. Пробив тело Зверя, сияющий сгусток, словно напившись крови, стал красным и вновь обратился птицей. Только теперь это был не ворон — это была большая красная птица с хищно загнутым клювом и когтями, готовыми впиваться в добычу, готовыми терзать и рвать..."
Думаю, столь прихотливые перемещения и трансформации символов во времени и пространстве никто не примет за апологию германского "арийства"? Тем более, что заключительные фразы "достоверного свидетельства от Иоганна" (эдакой "арийской" версии Евангелия от Иоанна) таковы: "Впрочем, даже если Фон (в популярных ныне терминах — аватара Брахмана) прав, и мы после смерти меняем тела, о прошлой своей жизни я ничего не помню. Разве что... Нет, ничего.
И всё-таки... Порой, когда мы сходимся в собрании на братское застолье, пьём вино и щедро дарим себя друг другу, меня окатывает жаркой волной странное чувство, и руки мои становятся влажными. Если попытаться выразить это чувство словами, выйдет так: как это, в сущности, смешно, когда все вокруг говорят по-немецки".
"Язык мой — враг мой"? Не исключено, что Павел Крусанов в "Вороне белом" попробовал возлюбить врага своего. Результат получился явно не окончательный, но более чем интересный. Будем ждать дальнейшего развития сюжета.
