“Он всегда только рисовал – я не помню его за чертежной доской”.
Дмитрий Чечулин об Алексее Щусеве
Алексей Щусев - высший гений и проныра, беспринципный интриган и - человек дела, учёный-интеллектуал, отличный друг, но, как иной раз пишут, завистливый доносчик. И - сам жертва доносов. Кто из великих мастеров сможет похвастаться кристальной чистотой и независимыми суждениями? Исключения есть, но их мало. Все художники, артисты, поэты служат или системе, или - тугим кошелькам, а свобода творчества - это синоним свободы от творчества, ибо история искусств - это история заказчиков.
Щусев возводил то, что ему предписывалось и делал это фантастически. Ваятель богатых особняков, он с лёгкостью перешёл на дворцы труда, клубы и республиканские дома правительств. Храмостроитель, ищущий Бога, создал Мавзолей “вечно живого” дворянина Ульянова. Его церкви - сокровища православного духа. Его конструктивистские эркеры - торжество машинной динамики безумных-двадцатых. Его чертоги сталинской эпохи - роскошь Большого Стиля, где версальское барокко смешивается с прохладой питерского классицизма. Щусев был на все руки мастер и фанатик архитектуры, мыслящий не столько математически, сколько художественно.
Его младший коллега Дмитрий Чечулин в очерке «Так творил Щусев», написанном в 1978 году, вспоминал: «Он всегда только рисовал – я не помню его за чертежной доской. Щусев видел свою задачу в том, чтобы выразить мысль, общее, определяющее направление, так сказать, идею будущего сооружения. Он призван был выявить зерно художественного образа. Чертежи, как правило, разрабатывали его помощники».
Нам представляется уникальная возможность увидеть рисунки Алексея Щусева, большинство из которых выставляются впервые, но, разумеется, не только их - чертежи, фотографии, документы, проекты - реализованные и отвергнутые, а также - работы Александра Бенуа, Зинаиды Серебряковой, Михаила Нестерова и всех тех, кто был так или иначе связан с щусевскими постройками.
Выставка в Третьяковской галерее показывает нам Щусева-рисовальщика, что невероятно ценно. Все архитекторы владеют рисунком, но не все могут похвастаться талантами в этой области. Щусев же выписывал какие-то вензеля и сложные штуки беспрестанно и где придётся, о чём говорит листок-приглашение на заседание правления - он “спасался” от организаторской болтовни именно рисованием на полях записных книжек.
Экспозиция начинается с фотографий дворянского семейства из Бессарабии, где Щусев появился на свет. Типичное изображение - респектабельный папа, “шёлково-кружевная” мама в платье с турнюром, какие были в моде 1870-х годов, сытые дети. Затем - учёба в кишинёвской гимназии, где юный Лёша Щусев не проявил себя достойным учеником, заимев как-то раз два балла по утомляющей латыни - почему-то латынь гимназисты не выносили больше иных предметов, если судить по книжкам о тогдашней муштровке.
Перед нами - грустно выглядящий табель Щусева за 7 класс - сплошные тройки, кое-где четвёрочки, и отличные показатели по закону Божьему и рисованию. Что ж, для будущего творца обителей и храмов это - прекрасно. (Правда, нелюбовь к точным наукам потом станет одним из камней преткновения - Щусев не любил считать, и его здание Наркомзёма-1933 с эффектным стеклом да экрером сочли чуть не вредительством, так как оно требовало значительного обогрева, многажды превышающего все мыслимые нормы). Но до этого ещё далеко!
Парня ждала накатанная дорога в Санкт-Петербург, в Высшее художественное училище при Императорской академии художеств. Учителя - первейшие: Илья Репин и Леонтий Бенуа, знаменитый отец не менее знаменитого сына. Здесь аттестации уже пристойные - все науки любимые, а рисование - каждодневное. Постепенно Щусев вошёл в столичную интеллектуальную элиту. Мы видим портрет, написанный его другом, Борисом Кустодиевым - перед нами серьёзный и гладкий мужчина, больше смахивающий на купца, нежели на дворянского отпрыска, занятого изящными искусствами. На столе - архитектурный проект. Из нагрудного кармана вместе с платочком торчит карандаш. Не чертёжный, заметим - для рисования.
Щусева пленяли русские храмы, а первые труды его были посвящены реставрации. Игорь Грабарь, чья выставка проходит в соседнем здании, писал, что работа Щусева «…представляет совершенно исключительный интерес, как по приёмам, впервые в этой области применённым, так и по тем научным данным, которые явились в результате раскопок и строгих обмеров, предшествовавших началу самих строительных работ. Реставратор поставил себе целью включить существовавшие развалины стен в тот храм, который должен был явиться после реставрации, при этом в новые стены ему удалось включить не только остатки стоявших ещё древних стен, но все те конструктивные части их — арки, карнизы, и даже отдельные группы кирпича, которые были найдены в земле иногда на значительной глубине».
В те годы активно развивался неорусский стиль - одно из направлений европейского Ар Нуво. Актуальны допетровские шрифты и славянская вязь, а на маскарадах, в том числе придворных, всё чаще мелькало боярское облачение. Строились особняки, торговые ряды и доходные дома с башенками да теремными оконцами. В этом было много сказочно-пряничного, тёплого и родного.
Алексей Щусев стал адептом этого стиля, причём не поверхностным, а серьёзным. Теремок - внешняя форма, а что за его фасадами? Уже при Советской власти в статье “Национальная форма в архитектуре” им будет сказано: “Поиски национальной формы в архитектуре не могут сводиться к любованию или копированию отдельных архаичных фрагментов древнего зодчества. Надо изучать художественно ценное в архитектуре прошлых эпох и учитывать при проектировании бытовые, экономические и культурные потребности народа, для которого мы творим”. Отсюда - реставрационная деятельность. Нельзя строить что-то “в духе”, не ведая самого духа. Надо прощупать каждый старинный камень.
Отдельный зал посвящён орнаментам, создавашимся для храмовых построек, в частности для Покровского собора Марфо-Марьинской обители. Здесь мы узнаём очередное забытое имя - Андрей Снигарёв, родом из крестьян, “подмастерье” Щусева и тоже будущий архитектор, впоследствии творивший в рамках сталинского Большого Стиля (шикарные дома 1930-1950-х на Дмитровке и в Октябрьском районе).
Все орнаментальные эскизы выполнены совместно - Щусев широким жестом набрасывал, а Снигарёв шлифовал. Изысканность в каждой линии, прихотливая тонкость, роскошь форм - древнерусское сливается с барочным, и кажется, что сам Бог водил рукою мастера. Сейчас это называется по-дурацки: “быть в потоке”, но в данном случае формулировка уместна - Щусев действительно погружался в процесс, как в реку.
Марфо-Марьинская обитель - важная веха в биографии зодчего. Попадая на его территорию, мы даже не сразу понимаем, что это - не седая древность, а поступь Серебряного века. Сколь бережно касался архитектор этой сакральной темы! В экспозиции представлены варианты и наброски Алексея Щусева, равно как эскизы, картины, рисунки его друга Михаила Нестерова - одного из глашатаев неорусского стиля. Над некоторыми сюжетами они работали вместе - лики писал Нестеров, а фон отрисовывал Щусев. Обитель создавалась под лаконично-строгие вкусы Великой Княгини Елизаветы Фёдоровны, отдавшей себя служению Богу. Сам Щусев утверждал: “Пожалуй, самым трудным и вместе с тем обязательным в архитектуре является простота. Простота форм обязывает придавать им прекрасные пропорции и соотношения, которые сообщали бы необходимую гармонию”.
Судя по всему, Щусеву нравилась не одна лишь простота, но и буйство красок, форм и соцветий. В этом легко убедиться, перейдя в следующий зал, что посвящён строительству Казанского вокзала - этих символических ворот в Азию. Мы можем проследить, как менялись замыслы Щусева относительно планировки и декора. То, что мы наблюдаем на Комсомольской площади - обеднённый вариант.
Михаил Нестеров вспоминал: “В первых набросках он [вокзал] казался интересней, цельней. В основу был положен русский смешанный стиль. XVI, XVII и частью XVIII века вошли в разработку его фасада. Живопись, мозаика, черепица, куранты — чего-чего тут не было. Цвет всего массива белоснежный. Царский павильон — зеленый. Затея была богатая, смелая. Немного осталось от неё по окончании постройки. Гора родила мышь”.
Наипаче иных дивен петровско-елизаветинский вариант, но он не отвечал требованиям замысла - тут ничто не говорило об евразийстве, но будто бы слышался шум петербургских ассамблей.
Для декорирования были привлечены Александр Бенуа и Зинаида Серебрякова. На выставке можно увидеть и блистательную “Азию” с помпезной “Европой” от Бенуа, и пышнотелых одалисок, апсар, жриц Серебряковой. Из-за начавшейся мировой войны и революции всё это осталось на бумаге.
Железнодорожная архитектура Модерна - это отдельная тема; стремительно развивавшаяся транспортная сеть требовала оформления. Вокзалы, полустанки, дебаркадеры, котельные, домики персонала - это рассматривалось, как эстетические объекты. Вот - бойлерная, сработанная с оглядкой на московское, нарышкинское барокко. Красно-белая феерия, узорочье, изыск. Эпоха, впоследствии названная Марселем Прустом - Belle Epoque - требовала красоты во всём! Несмотря на брюзжание разочарованного Нестерова, этот вокзал и теперь впечатляет.
Ещё одна ипостась - путь культуртрегера и директора Третьяковки при Советах (к слову, эту должность до него занимал и вышеупомянутый Грабарь). Помимо администрирования, Шусев был занят реконструкцией и расширением самого здания. На экспозиционных стендах - разнообразные предложения: от вполне традиционных, соответствующих старокупеческой Москве, до конструктивистских, поражающих современностью почерка. В 1927—1935 годах средняя часть особняка дополнилась шестнадцатью новыми, щусевскими пристройками.
Как уже говорилось, выставка не ограничивается “художественной” частью. Тут есть прелюбопытные документы, вроде свидетельства, выданного некоему крестьянину Акиму Колпакову, о том, что он закончил курсы десятников. Тут изумляет и вид документа - он весь писаный славянскими буквицами, и личность председателя комиссии - а то был сам Фёдор Шехтель, и сама возможность для пейзанина учиться физике с геометрией. В современном инфо-пространстве расхожа убогая мысль, что до Октябрьской Революции буквы и цифры знали господа, а вот пейзане пребывали в тотальном невежестве. Реальность - круче и сложнее, чем россказни полуграмотных неокоммунистов, желающих представить русский народ забитым.
Но вернёмся к нашему герою! Даже у гениев были трудовые книжки и на одном из стендов мы наблюдаем запись о том, что к 1938 году у Щусева было сорок лет трудового стажа. Он переживёт войну, успев и возглавить комиссию по реставрации Троице-Сергиевой лавры, и начать здание НКВД на Лубянке, и соорудить Комсомольскую-кольцевую, самую богатую станцию московского метро.
Последние годы Щусев занимал скромный пост директора Музея архитектуры и восстанавливал разрушенные фашистами города - Истру, Новгород и родной Кишинёв. В его жизни были и взлёты, и падения, и даже временное исключение из Союза Архитекторов, которое могло закончиться репрессиями. Но Бог его хранил. Всё-таки Щусев спроектировал 99 церквей - одной не хватило для ровного счёта! Он рисовал, когда был счастлив и - если нервничал или скучал. Рисовал виньетки на углах тетрадей и - вырисовывал без линейки целые здания. Он по итогам создал рисунок жизни - сложной и блистательной. Таков наш Щусев.
двойной клик - редактировать галерею
