— Александр Андреевич, в недавней резонансной статье «Оползень» вы пишете об одиночестве президента. Вы действительно разочаровались во Владимире Путине?
— Я не говорил, что в нем разочаровался. Я вижу проблемы Путина, его драму. Он был все эти десятилетия с начала своего правления центром, к которому двигались массивы нашего государства, и эти массивы уравновешивались Путиным. Я пишу, что он был коромыслом весов, на котором качались две чаши укладов — патриотического и либерального. Но с какого-то определенного момента эти весы разбалансировались: патриотический уклад вышел из-под контроля Путина, либеральный — тоже. Президент не сумел за время после Крыма совершить долгожданного рывка, развития, которое бы соединило два этих уклада. И каждый уклад пошел своей стороной. Внутри каждого возникла путаница, сложная система распадов. Поэтому Путин не контролирует эти два огромных массива современной России. Наверное, он контролирует губернаторов, армию, силовые структуры, но он в меньшей степени следит за этими огромными, сложившимися за постсоветское время общественными пластами, которые развиваются своим собственным путем, причем достаточно хаотично.
— Почему случился этот слом, когда Путин перестал быть коромыслом весов двух этих укладов? Он на чью-то сторону перешел или же остался в одиночестве?
— Нет, он ни на чью сторону не переходил. Ему не удалось в силу разных причин осуществить обещанное им развитие. После того, как Путин получил власть, он шел триумфально, совершил несколько мощных шагов, которые современное государство создали и укрепили. Это внушало к нему уважение и даже обожание. Путин сохранил государство, уничтожил сепаратизм, закончил кавказские войны, разгромил террористов, воссоздал оборонную промышленность, помог развитию церкви, строил храмы и монастыри, в конце концов он присоединил Крым к России, одержал крупные дипломатические победы. А потом все остановилось. Самолет, который не летит, падает, и Россия после 2014 года остановилась, мы уже пять-шесть лет не двигаемся. Эта остановка приводит к распаду и укладов, и структур. Вот почему Путин остался в одиночестве.
Повторю, уклады эти начали развиваться за счет своих внутренних сил и тенденций. В патриотическом укладе все время пытаются создаваться партии, русские направления, но они ничем не кончились, это были однодневки, они распадаются. В конце концов патриотический уклад имел своим лидером Путина, который был лидером патриотов всегда.
Что касается либерального уклада, то он не воспринимал Путина лидером, но видел в нем защиту от того, что не будет разгромлен патриотическим укладом. В либеральном укладе существовали два пласта. Пласт богачей, миллиардеров, олигархов и более низкий пласт либеральной интеллигенции, демократический планктон. Но появился Навальный. Он возник в недрах либерального уклада, стал разоблачать и критиковать богатую и имущую часть этого уклада, и этот уклад стал распадаться. Постепенно либеральная интеллигенция стала видеть в олигархах врагов человечества, и этот уклад тоже распался. Либеральные интеллигенты стали все больше переходить на социальную критику, начали видеть в богачах общесоциальное зло, и это привлекло к ним часть патриотического уклада. Эти два уклада перемешались, возникла путаница, каша. В этой путанице Путин оказался как бы без рук, он был рассеян, не понимал, как управлять этим огромным массивом, а энергии и ресурсов для рывка у Путина не оказалось. У него не оказалось концепции.
— Почему так случилось, что не оказалось энергии? Он устал?
— Я думаю, что происходит идеологическая исчерпаемость. Россия — это страна, живущая идеологиями. Россия может жить скудно, бедно, материальные сферы могут быть очень унылыми, но Россия нуждается в больших идеологических постулатах, надстройках — религиозных, имперских, философских. Эти надстройки не появлялись после Крыма, который, конечно, был очень мощным имперским проектом, они исчезли. С Россией не говорили возвышенным языком. Путин не говорит с нашим народом возвышенным языком, каким говорили князья, вожди и цари. А русский народ хочет, чтобы с ним говорили о возвышенном, вечном, о звездах. Они устали постоянно заниматься хлебом насущным, кредитами, ипотеками, проблемой пропитания. Народ заскучал, затосковал по крупной идее, которой все нет и нет.
— Я правильно понимаю, что Путин не смог предложить стране образ будущего?
— Конечно.
— А что могло быть этим образом русской мечты?
— Русская мечта сама по себе образ. Русская мечта — это, может, единственная возникшая за вторую половину XX и первую половину XXI века с такой идеологемой, философией. Ведь русская мечта не придумывается группой интеллектуалов, она не лежит на поверхности. Русская мечта — это результат исследования тех чаяний, которые посещали наш народ на протяжении тысячелетий со времен языческих, со времен сказок, со времен православных мистиков, русских космистов, русских литераторов, ранних большевиков. В разные периоды разные языки и формы выражали одну мысль — Россия хочет превратиться в сильное, могучее, духовное, божественно справедливое государство. Образ русской мечты — это храм на холме, это холм, который написан всей нашей историей от древних времен. На вершине холма стоит не крепость или бастион, как в американской мечте, а храм. Это государство служит высшей мистической идее.
Этот образ русского будущего и сегодня очень актуален, потому что русское сознание, унывающее, рассерженное, рассеянное, мечтает о крепости, величии своей страны. И величие состоит не просто в пулянии ракет и создании танков и самолетов. Величие — это огромное пространство неба, космоса, откуда пришли силы, которые и создали Россию такой загадочной, могучей империей между трех океанов. Эта русская мечта сформулирована, она требует технологий, практического воплощения: какими будут экономика русской мечты, космос русской мечты, армия русской мечты, культура русской мечты, лидер русской мечты. Это работа и задача могла быть возложена на государство. Но поскольку этой работы нет, то люди, которые несут в себе эту мистическую мечту, должны создавать движение (не партию!) русской мечты, которое постарается детализировать и перевести в практическую плоскость эту идеологему.
— Вы сами бы не хотели возглавить это движение русской мечты? Я сомневаюсь, что у кого-то еще из разных лагерей есть образ будущего и его понимание.
— Если бы я был моложе, покрепче, если бы у меня был организационный талант, я бы занялся созданием русской мечты. Но я полагаю, что вокруг меня мои товарищи, единомышленники — более молодые и свежие люди — эту идею подхватили, усвоили. Думаю, они пойдут по пути создания организации, движения русской мечты. Это не должна быть партия. Люди устали от партий, не верят им. Все партии, которые существуют, сконструированы в одном и том же конструкторском бюро, имя которому администрация президента. Поэтому создавать партии — абсолютно неблагодарное и неблаговидное дело. Только широкое народное общественное движение, в котором идеология угнездится, которому она станет родной, поможет сегодняшнему обессиленному, изнуренному, ожесточенному народу опять воскреснуть, возродиться. Я полагаю, что ближайшее будущее русской мечты именно в этом — в создании движения.
— Вы говорите про идеологию, хотя у нас в Конституции написано, что её нет. А в чем состоит идеология, которая есть сейчас, до последнего времени еще работавшая?
— Это была ультралиберальная идеология, которая по существу воспроизводила идеологемы, царствующие в западном полушарии. Это была идеологема, построенная на деньгах, на иерархии, где на вершине стоят сильные, грозные, преуспевающие люди, структуры государства, а на нижних этажах ютятся и существуют неимущие, проигравшие. Это идеология, в которой существуют винеры и лузеры. Винеры — это выигравшие, они правят миром, а лузеры — проигравшие, которые подчиняются и выполняют волю винеров. Эта идеология, которая на Западе была отточена, закамуфлирована в западной лексике, культуре, финансовой практике, у нас вылилась в дикое, отвратительное, вульгарное понимание того, как должны быть устроены мир и государство. Сегодня правящий класс в России абсолютно одичал, обнаглел, утратил чувство меры, он занимается только стяжательством. Он даже отказался управлять государством. Наше государство очень плохо управляется, потому что правящий класс занимается не управлением, а собственным бизнесом, обогащением и поддержанием своего главенствующего положения в обществе. А страна не управляется, все национальные проекты не выполняются, срываются, губернии управляются плохо, поручения президента вообще не выполняются. Поэтому страна находится в состоянии управленческого распада.
— Получается, что ультралиберальная идеология сломалась после 2014 года?
— Нет, она по-прежнему доминирует, под этим зонтиком существует весь крупный бизнес, крупные олигархические, властные структуры. Но данная идеология не всеобъемлющая, она уступает место патриотической идеологии, идеологии государственной, имперской, а также идеологии, основанной на принципе русской мечты и божественной справедливости. Эта идеология разрастается, но у нее нет попечителей, патронов в Кремле и администрации. Она даже пугает, многим кажется враждебной и опасной. Поскольку само государство очень плохо управляется, а технологии управления становятся все более тривиальными и недейственными, новая идеология распространяется сама по себе, это ее имманентное развитие.
Мне кажется, в нашем государстве, которое после распада Советского Союза было собрано благодаря социальным и политическим технологиям (у нас были интенсивные, сильные технологи), сейчас не могут сдерживать исторические процессы. История сильнее, чем идеология. Идеологии могут действовать до пределов, а потом начинается действие самой истории. Сейчас наступает период, когда технологии отступают, а действует матушка история со своими загадочными, до конца непознанными законами.
Кстати, философия, идеология, вероучение русской мечты учитывают таинственную историческую силу, которая проносит через тысячелетия русских веков, русской жизни одну и ту же формулу русской мечты, формулу храма на холме. В этом и есть основной закон истории, в данном случае русской. Меняются эпохи, лидеры, лексика, уклады, устройство, а внутри одна и та же мечта, одна и та же формула. Это закон русской истории. Русская мечта — это закон русской истории. Если бы власть сумела это почувствовать, оседлать этого необъезженного сегодня коня, то, я думаю, Россию бы ждали великие открытия, великие свершения.
— Смена идеологии, движение к русской мечте обязательно должно происходить через революцию, хаос и слом системы?
— Как раз нет. Эта идеология не имеет в виду революционных или нереволюционных явлений, она вообще индифферентна к тому, как эта мечта передается из одной формации в другую, главное, что она передается — или путем революции, или достаточно мирной смены укладов, а иногда она проходит через бурю. Скажем, в 1917 году идеология прошла через бурю революции, вынырнула в большевистский красный период и там жила. И сегодня она пронырнула сквозь катастрофу 1991 года и живёт среди нас. Поэтому как она будет реализована в следующем укладе, зависит не от нас, а, по-видимому, от каких-то таинственных законов природы. Как история захочет поступить, так и будет. Если истории тесно в этом укладе, если ей тесно в этом устройстве, если это устройство упрямится, не хочет меняться, становится жестким, каменным, то русская мечта взорвет этот камень, этот уклад, и произойдет революция.
А если оболочка будет мягкой, пластичной, правители окажутся достаточно дальновидными… Ведь Столыпин был дальновидным политиком, он хотел жесткую имперскую монархическую структуру умягчить, раскрыть врата для исторической стихии. Не получилось. Поэтому царская оболочка оставалась такой же жёсткой, такой же неподдающейся, такой же дефектной, и она была взорвана ходом истории. Ее не большевики взорвали, а история, которой оказалось тесно в недрах монархического устройства.
— У вас есть сейчас ощущение, что подобный взрыв и сейчас возможен? Вы же говорите, что в администрации президента нет сторонников русской мечты.
— Такая опасность существует, конечно. Я думаю, администрация эту опасность чувствует, предпринимаются меры, усиливаются всевозможные правоохранители, органы правопорядка, армия, силовики становятся объектом укрепления государства, усиливается корпус запретительных законов. Но этим не удержать историю. Ее не удержать ни ОМОНом, ни Росгвардией. История для этих вещей прозрачна, она проникает сквозь все препятствия, сквозь все колючие проволоки. Она дышит где хочет. Поэтому, конечно, я думаю, власть прекрасно понимает, что появление хабаровского движения было невозможно еще десять лет назад, появление протестных акций вокруг полигонов, вырубаемых лесов было невозможно в прежнее время. Сама Беларусь показывает нам пример духовного восстания, она должна настораживать нашу власть. Я убежден, что Кремль обеспокоен всем этим. Я надеюсь, что у правительства еще есть время, чтобы отказаться от технологий и проникнуть в самые недра, сущность, историю русской мечты, воспользоваться ей и стать ее воплощением.
— Неужели можно остановить ход истории, как-то его повернуть и поменять?
— Я думаю, ход истории поменять трудно, потому что законы истории загадочны. Мы чувствуем, что они есть, ощущаем, что история не является хаосом, идет воспроизведение, воспроизводство одних и тех же реликтовых форм. Но что это? Коммунисты считали, что дело в экономике, в основе истории лежат экономические взаимодействия, а мистики считают, что тут Божья воля, предопределенность, божественный фатум. Но странно и неожиданно для нас история вдруг вбрасывает в нашу практику явления, которые, казалось, совсем ушли в прошлое, исчезли. Что сейчас происходит в Америке? Когда начиналась расовая борьба, восстание черных, всем казалось, что это продолжение Мартина Лютера Кинга, что это расовое восстание, антибелое, помнящее страшные рабские времена восстание. Но чем дальше, тем больше эта «чёрная» волна окрашивалась в идею справедливости, в идею марксистскую, коммунистическую. Сейчас коммунистические, большевистские идеи очень популярны в Америке. Я был очень поражён, когда узнал, что в эпицентре всех этих идеологических схваток, событий, проповедей, выступлений на митингах стоит Анжела Дэвис — фигура, которая в советское время казалась курьезной, анекдотичной, над ней смеялись. Она была молодой чернокожей женщиной с тяжелой копной вьющихся волос. Так вот, эта Анжела Дэвис все эти годы, оказывается, была жива, она стала доктором наук, проповедует марксизм, большевизм на американской территории. Сегодня американское восстание все больше похоже на большевистское восстание. Как произошло так, что в эту черную массу, которая вчера казалась мусульманской, исламизированной, вдруг ворвалась эта красная молекула, красная бактерия, и снова появилась красная эпидемия, с которой ничего не могут сделать ни Дональд Трамп, ни Джо Байден? Это поразительно.
Это вероломство истории, курьезы истории, это крот истории. Крот истории роет. Надо просто приложить ухо к земле и послушать, где пролегает нора, по которой крот движется. Прозорливые политики делают это. Я бы на месте нашего президента время от времени выходил из Кремлевского дворца и прикладывал ухо к земле, брусчатке Ивановской площади, и он бы услышал подземные гулы. Красная площадь — такое место, где гулы отчетливо различимы во все времена, по Красной площади надо гулять. На нее нельзя выходить один раз в году 9 Мая, да и то имея за спиной задрапированный мавзолей. Красная площадь — это огромное, таинственное, во многом коварное и прекрасное место на земле. Это центр мира. Поэтому, выходя на Красную площадь, надо обожать всю полноту ее, всю ее грозную и загадочную красоту и мощь. Надо слушать гулы истории. А то может так произойти, что в один день ты выйдешь на Красную площадь, а брусчатка начнет шевелиться, дрожать, выворачиваться, возникнет груда земли, и из нее выглянет крот истории — страшное чудовище с налитыми кровью глазами.
— Чувствую, что конец истории с кротом будет печальным.
— Не обязательно. Просто крот пророет дыру в этом жестком, не поддающемся изменениям слое, он выйдет в другое время, пророет ход, и история ринется в свободный коридор. История не кончается ни с цифровой эрой, ни с пандемиями. История движется своими путями, это просто исторические шлейфы.
— В интервью нашей газете в 2017 году вы отмечали, что это не Путин строит государство, а оно — его, что государство — это птица, которая поселилась в нем и управляет его рефлексами и поступками. Получается, теперь эта птица покинула Путина? Или это неизбежное разрушение?
— Этот образ актуален и сегодня. Когда я говорил про государство, я имел в виду как раз эту мечту, этот принцип, на котором основано русское государство, любое, в том числе и путинское. Эта птица пробила себе дыру в дряхлеющем советском государстве, ей стало тесно, она покинула советское государство и оставила лидеров по ту сторону истории. Она пробилась в новую эру и поселилась в Путине. Он был тем человеком, которого она выбрала. У Ельцина было много духовных сыновей. Преемниками могли быть Немцов, Степашин, Аксененко, а оказался никому не известный Путин. История выбрала его, она в нем жила, формировала его, заставляла его действовать и в случае усмирения суверенитетов, и в случае экспансии Басаева в Дагестан, и в случае Крыма, и в случае грузино-осетинской войны в 2008 году. Путин был прекрасен, великолепен тогда, когда птице русской истории, мечте было в нем хорошо. Она сидела на нем, как на ветке. А теперь он остановился. И теперь эта птица русской истории собирается взлететь, она то поднимает свою голову, то опять втягивает в плечи. Она может взлететь, если ей станет неинтересно, скучно, тягостно находиться на той ветке. Она может полететь дальше и найдет себе того, в ком совьет свое гнездо.
— Вы допускаете, что следующей веткой будет Алексей Навальный? Вы же говорите, что именно он нарушил баланс. Он вам интересен как персонаж?
— Интересен. Было время, когда я брал у него интервью. Как-то Венедиктов просил меня взять у Навального интервью, я с ним общался, он мне очень нравился — молодой, свежий русский человек. Единственное, что мне показалось странным, — я все пытал его, какой же он видит Россию будущего, как он мыслит большими государственными категориями. Но он только улыбался в ответ и опять говорил про борьбу с коррупцией. Навальный строит свою политику на борьбе с коррупцией. Но этого мало. Конечно, это сильно действует, когда вскрывается чудовищное злоупотребление на самых властных вершинах. Но этого мало для того, чтобы стать национальным лидером, президентом России. Я не знаю, есть ли у Навального эти образы, пускай любые — старомодные, авангардистские или радикальные. Но я не вижу этих образов России, не вижу, чтобы русская мечта выбрала его.
— То есть он не та ветка, на которую может сесть птица русской мечты.
— Это мои нечёткие размышления. Я не утверждаю. Это вопрос ясновидения, а я не ясновидец.
— Можете все-таки себе представить, что следующим главой государства после Путина будет именно Навальный? А его недавняя встреча с Ангелой Меркель — это первые смотрины.
— Если это были первые смотрины, если он получает вердикт правления в России от Меркель, а потом, может, от Байдена, то зачем такой подставной президент? Он должен получить свой вердикт от народа, здесь, в России, совершив рывки, деяния, посверкав своей идеей, мечтой. Пока что этого нет. Я не думаю, что для русской мечты Навальный — удобная ветка.
— Все обсуждали историю с его возможным отравлением. Как вам поведение официальной Москвы в ситуации вокруг возможного отравления Навального? И, по-вашему, что произошло с оппозиционером?
— Я вижу, как бушуют страсти. Мы находимся во власти информационных взрывов, которые очень часто корежат, мнут. Поэтому все, что происходит вокруг Навального, в тумане, оно закрыто взрывами информационной ненависти, предвзятости. Поэтому я смотрю на все версии, но не хочу быть их пленником. Слишком много лукавых, хитрых, сильных и богатых людей стоят за вбрасыванием этих версий в общество.
— Вы сказали, что Кремль сейчас пытается также что-то придумать, опасаясь взрыва и хаоса. В 2014 году Крым сыграл такую объединяющую роль. Было ли подобной попыткой затеянное редактирование Конституции, что, напротив, даже вызвало недовольство?
— Это несравнимые вещи. Крым — это гигантское геополитическое событие, это чудо. Крым был чудом. Мы за Крым не сражались, это не 1944 год. Крым дался нам даром, как чудо, как аванс.
А главной поправкой в Конституции было обнуление путинских сроков, все остальное — антураж, роскошный, великолепный букет роз. А внутри этого букета был маленький незаметный цветочек, маленький одуванчик — пункт о путинских президентских сроках. Любой проницательный человек это понимал.
— Это обнуление путинских сроков, с исторической точки зрения, может как раз запустить взрыв, хаос, революцию?
— Если Путин окажется бессрочным правителем России, будет бессрочно неподвижным, не последует прорыва, рывка, то все погибнет и будет сметено. Мир стоит на пороге событий. Мы сейчас бьёмся со своими домашними делами, честолюбием, карьерой, нас откармливают всевозможными информационными новостями, но не замечаем, что весь мир стоит на пороге огромных свершений, движется новая эра. Кто ее увидит, кто подхватит, кто этой эры по-настоящему испугается? Эту эру надо испугаться, чтобы понять ее как нечто прекрасное и возвышенное, нужно преодолеть этот страх. Поэтому если ты остаешься вечным правителем, но не исполняешь этого откровения, не предлагаешь нам формулу будущего, которое уже при дверях стоит, формулу не в виде киборгов, катастроф и антилюдей, а в виде высокой социальности, которая снова предложена нам историей, самим Господом Богом, если не сумеешь все это превратить в возвышенное, человеческое, то ты обречен. Поэтому вечных правителей и династий не бывает. Мы же видим, как трагически закончилась династия Романовых.
А в советское время сколько было всяких формаций. Нет понятия «советское время». Было время раннего большевизма (время Ленина), было время сталинизма — довоенного и послевоенного, имперского, было хрущевское время с оттепелью, было уникальное брежневское время, было трагическое горбачевское время — это все советское время. То же самое и здесь. Не будет вечного правления. Будут муки и судороги власти, если она не окажется креативной.
— Меняться это власти нужно хотя бы в лицах?
— Мы не в состоянии изменить эту власть пинками. Власть — это тоже вещь огромная и таинственная. Это не приемы в Кремле и награды. Власть задумана с момента, когда было создано человечество. Поэтому категория власти, государства мистическая, метафизическая. Поэтому как на нее можно воздействовать? На нее могут воздействовать бунтом, революцией, а внутри этой власти происходят перемены, когда возникает человек прорыва. Если такой человек появится сейчас, это будет прекрасно. Я пока не вижу такого человека.
— В одной из своих статей вы писали, что следите за событиями в Беларуси, а думаете о России. Можно ли сказать, что происходящее в Беларуси — это один из вариантов событий в России?
— Я думаю, что все, что происходит в мире, — варианты развития России. И американские, и иранские события, и события в Эмиратах — так или иначе все проецируется на Россию. Все мы находимся под одним куполом звездного неба. Но белорусские события… А Хабаровск — это уже микробелорусские события. «Вставай, города, в России беда», — ходят по улицам.
— Как видите, остальные города пока не отреагировали на хабаровский призыв.
— История не торопится. Вы спросили, можно ли проецировать Беларусь на Россию. Да, можно. Хабаровск — это микро-Беларусь. Мы тоже не знаем, как обойтись с этим бунтующим Хабаровском, и Лукашенко не знает, как быть с оппозицией, выводящей 100-тысячные митинги.
— Как думаете, что стало спусковым крючком для белорусов, которые, как вы пишете, жили сыто в стране, где работали заводы? Кто для вас те, кто выходит сегодня на улицы белорусских городов, — герои или люди, мечтающие заменить в Европе польских сантехников?
— Я до конца не ответил себе на данный вопрос. Я тоже этого не понимаю. Мне кажется, действительно, какая-то сила толкнула этих людей из своих комфортных офисов, из своих прочных, сытых семей и вывела их на улицу. Хотя в глубине души они знают, что это сокрушит их государство и вместо твердого и прочного, как табуретка, государства придет беда, хаос, разорение. Мы все это знаем. Если в Беларусь придут русские олигархи, то все будет опять приватизировано, как у нас в России, закроются предприятия, они будут челноками двигаться по всей Европе. Они это внутри знают. Но что их заставляет идти на такой риск, на самоубийство? Это для меня тайна.
Я отметаю тут формы зарубежного воздействия, хотя они, конечно, существуют, есть и спецслужбы, и эмиссары, которые занимаются этим, и провокаторы. Но нельзя спровоцировать то, что не поддается провокации. Мне кажется, что все-таки белорусы — это тоже люди, которые хотели бы увидеть над собой небо, возвышенное, хотели ощутить какое-то движение в обществе. Они не понимают, что такое Европа. Они хотят в Европу, не понимая, что она доживает свои последние дни. Происходит закат Европы, о котором говорил Шпенглер. Но для них Европа является сверкающей витриной, они придут туда и разочаруются. Они найдут в Европе тот же коронавирус, ту же безработицу. Но эту имитацию образа будущего они восприняли, поэтому рвутся в Европу. Но получат Крещатик в сегодняшней Украине. А что это за мечта? Как она формулируется? Я не могу понять до конца. Я не знаю Беларусь. Вообще, что я знаю?
— Значит, что у Путина и Лукашенко есть общее — оба не смогли предложить образ будущего своей стране?
— Да. А кто может предложить образ человечества? В этом образе будущего рождается человечество, а не отдельно взятая страна. Думаете, Трамп, что ли, предложил Америке образ будущего? Или Борис Джонсон предложил образ будущего Великобритании? Ничего нет, одни попытки спорадические, уродливые. Ну выйдут из Европы… и что?
Я говорю, что человечество стоит на пороге огромных перемен, огромных свершений. О них говорят отдельные ученые, пророки, мистики, ясновидцы, но их не слушают, потому что миром управляют монополии, Бильдербергский клуб, золотой телец, который не хочет отказываться от своей доминанты. Меняться никто не хочет, меняться ничто не может. Поэтому это грядущее может прийти через сотрясения. Будущее наступит после того, как в сегодняшнее человечество вкатят еще 20 коронавирусов.
— Получается, коронавирус в этом ряду тоже не случайность?
— Тоже не ясно. Идут споры о том, что такое коронавирус, является ли это эволюционным штаммом или лабораторно созданным. Паническое сознание говорит, что это лабораторно созданное оружие, запущенное в мир для сокращения населения. Но где эта лаборатория? Кто это сделал? Кому нужно сокращать население? Конечно, мальтузианские настроения существуют среди золотого миллиарда. Мальтузианский контекст существует, в его недрах мог возникнуть коронавирус. Есть такое подозрение. Но где этот мальтузианский контекст? В золотом миллиарде. А где золотой миллиард? Он есть и в Китае, и в Америке, и даже в Африке. Это сообщество людей, которые взаимодействуют друг с другом не взирая на национальности, расовую принадлежность. Я называю это племя Шеддим — новая популяция, которая живет по непонятным человечеству законам. О нем говорится в Библии как о чем-то таинственном, возникшем в недрах в сотворенного Господом мира. Весь мир находится перед неясным грядущим.
— Как оцениваете события, происходящие сейчас на постсоветском пространстве? Имею в виду конфликт Армении и Азербайджана. В чем его глубинные причины? И есть ли шансы его урегулировать? Вы там бывали, когда шла еще первая карабахская война?
— Я оказался одним из первых, кто был в Степанакерте и вёл оттуда репортажи, а потом был свидетелем этой войны. Этот конфликт древний, он теплится внутри этих двух народов, который был устремлен империей. Сначала царской империей, а в советское время с еще большей жестокостью подавлялись национальные проявления. И два народа жили внутри этой жесткой, сталинской, советской оболочки, они не смели пикнуть. Карабах был азербайджанским. Но когда произошло ослабление советского государства, когда глубинные неприязнь, ненависть вышли на поверхность и возникли первые военные схватки, то Горбачёв (это одно из его преступлений) отдал этот конфликт на волю местных элит, он отказался как центр вмешиваться в конфликт, устранился от него. Президент СССР дал этому конфликту разрастись. Разросшись, этот конфликт был первым мощным симптомом распада Советского Союза.
Как он начинался, мне неизвестно — во время турецко-армянской резни или еще раньше. Я был тогда в советской Армении в городке Кафан и стал свидетелем того, как армяне изгоняли азербайджанцев. Это был известный исход азербайджанцев из Армении, когда они за 24 часа бросали весь скарб и шли через перевалы, старики, женщины и дети гибли там. Они прошли через перевал с большими потерями, ушли в Азербайджан и поселились в Сумгаите. Они наполнили Сумгаит своей ненавистью к армянам, тоской, перенесенными страданиями, поэтому там случилась вспышка — страшная армянская резня. Все это передавалось, они усиливали взаимную ненависть и взаимную кровь. Это кончилось полномасштабной войной, в которую была замешана и Россия. В Азербайджане и Армении стояло две русские армии, они бедствовали, им не давали зарплату, поэтому они не могли переехать в Россию. Эти армии поставляли наемников как на армянскую, так и на азербайджанскую сторону. Там впервые русские воевали с русскими. Это была удивительная драма русских людей.
Потом конфликт оказался перманентным, он был заморожен, несколько раз его пытались решать силой, но силы были равными. Сейчас идет очередная попытка решить конфликт через силу. Азербайджан многолюднее и богаче Армении, у них есть нефть. Он в состоянии создать ультрасовременную, укомплектованную вооружением армию, что они и сделали.Армения слабее — у них мало ресурсов, людей, денег. Но армяне воюют лучше, чем азербайджанцы. Азербайджанцы преуспели в торговле, они прекрасные дельцы, умельцы, а это тоже основа сегодняшнего мира. Но они очень слабо занимаются такой темой, как оборона, война, жертва во имя Родины. А армяне все на этом воспитаны. Поэтому, мне кажется, у азербайджанцев есть большое искушение навалиться на Армению всей своей мощью, многолюдием, но армяне каждый раз отбивают эти атаки и жгут наступающие танки.
Я пытался размышлять, как этот конфликт можно урегулировать, но не находил ответа. У меня была аналогия, но слабая. Я знаю, как совершались переговоры между СССР и США по снижению ядерных вооружений. Там наряду с сокращением числа боеголовок, ракетоносителей наблюдалось снижение ненависти. Были целые группы, которые следили, чтобы не было эскалации ненависти между двумя странами. Это взаимоузнаваемость, обмен культурными делегациями. По мере снижения уровня ненависти можно было уменьшить степень военной конфронтации. Что-то подобное возможно и здесь. Но надо начинать с малого. С того, чтобы где-нибудь на горе (конечно, не на Арарате) сошлись два просвещенных ясновидящих человека — армянин и азербайджанец. Они бы сели на горе вдалеке от грохочущих установок залпового огня, поговорили, нашли друг в друге человеческое, божественное, общее, незыблемое, трагическое, печальное. Когда один человек увидит, что и другой тоже уйдет в мир теней, он сразу меняет отношение. Сначала два человека, а потом четыре, потом 20 человек.
Мы пытались совершить туда поездку нашим Изборским клубом и заняться миротворчеством, но у нас ничего не получилось, не вышло. Увы.
— Способна ли Россия стать той силой, которая может примирить две стороны конфликта?
— Нет. Если Советский Союз не смог, то и Россия тоже. Принять Азербайджан и Армению в свой состав и тем самым усмирить в недрах имперской неподвижности — это абстракция, абсурд. Я не вижу решения этого конфликта, он вековечен.
— Но в полномасштабную войну конфликт может перерасти?
— Она уже идет. Это полномасштабная региональная война. Я думаю, что и Эрдоган, и Путин — опытные политики и они не пойдут на открытую конфронтацию стран. А подпитывать, помогать, конечно, будем. Правда, России это труднее сделать, потому что даже Иран перерезал пути снабжения, и наша база остается отрезанной от России. Но она поддерживает конфликт, продавая оружие и тем и другим. Сейчас же они воюют российским оружием.
Публикация: Бизнес Online
