Мешать – возвышенное, символику, военный, окопный опыт; мешать, создавая тугие гроздья созвучий, наполненные волшебным поэтическим соком; регистрируя отведённый тебе земной срок, расшифровывая собственную душу:
Когда размечет молния восток
И колесница смерти пронесется,
Судьба отбарабанит точный срок
И вечер в вечной бронзе отольется, —
Ужели Бог убитых воскресит?
Смерть одолев, осушит слезы вдовьи?
Живой водою раны окропит
И молодой наполнит вены кровью?
(здесь и далее пер. Е. Лукина)
Уилфред Оуэн, чья поэзия повлияла на развитие дальнейшего английского поэтического глагола, был убит при прорыве британскими солдатами немецких позиций: ровно за неделю до окончания Первой мировой; первый сборник его стихов вышел через два года - трудами его окопного друга, поэта Зигфрида Сассуна…
Краткая жизнь Оуэна отлилась в чеканную, сильную поэзию, повествующую о человеке: под углом сострадания и боли, без желчи и сарказма: бывших бы логичными для участника первой мясорубки войны:
Он ждал, когда наступит темнота кругом,
Худой, безногий, в нищенской своей коляске,
В ужасном пиджаке с зашитым рукавом.
В саду, как гимн, звучали голоса детей —
Звучали голоса игры, веселья, сказки,
Пока мамаши спать не кликнули домой.
Краски ярки, город напряжённо пульсирует огнями радости и веселья: и контраст оный, остро прочерченный по отношению к калеке, поражает мерою сострадания, вложенной в стихотворения:
А город, как обычно, предавался пляске,
Цвели огни в деревьях бледно-голубых,
И девушки блистали — чем темней, тем краше,
Верней, когда он бегал на своих двоих.
Вибрирующие вспышки разных чувств туго оформлялись поэтом: и, словно бьющие в читательское сознание, опаляли они его, заражая высотой глагола.
Антивоенный пафос закипает, отливаясь в усложнённую образность: и её цветы прорастают в воздух культуры, чтобы многие увидели, восприняв:
Сражаются со мной мои обрубки в кровь
И пальцы, как мальцы, елозят вкось и вкривь.
Моя спина имеет деревянный вид.
Не скажет смерть своей команде: «Вольно, взвод!»
Я не могу читать — без толку это там.
Как жизнь беспечна, друг мой тугодум!
Мы говорили, что быть плохо стариком,
Но я сейчас не прочь стать дедом молодым
И научить мальчишек ратному труду
И всем искусствам причинения вреда.
Стих Оуэна не прост, ветвист, порой усложнён: он соответствует ритмам жизни, заворачивающей туго волокна начавшего века…
Поэт слышит эти ритмы, возможно предчувствуя собственную гибель.
В том лазарете раненые, сбившись потеснее,
Читали вслух газету — за строкой строка,
Где крупный шрифт трезвонил про богатые трофеи,
А про потери мелкий шрифт нашептывал слегка.
Полные чаши строф, наполненные золотым вином поэзии, поднимал Оуэн к солнцу духа, и смерть его, гибель – молодого храбреца, одарённого чрезвычайно – возможно, и не имела особого значения: учитывая дальнейшее шествие стихов, их силу и высоту.
