Революция
Уже несколько лет 7 ноября не является государственным праздником. Вместо него «красным днём календаря» стал 4 ноября – День народного единства. Но споры вокруг празднования очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции не утихают по сей день.
Нет никаких сомнений в том, что 7 ноября произошло событие, определившее ход истории на несколько десятилетий вперёд и открывшее дорогу глобальному, величайшему проекту современности. И только уже поэтому эта дата заслуживает пристального внимания и изучения. Отмечать её или нет – каждый определяет сам для себя в зависимости от того, по какую сторону баррикад он находится, со стороны красной или же со стороны белой России. И у обеих этих сторон есть своя правда.
Есть своя правда у тех, кто был на стороне старой власти, кто держал ситуацию, был охранителем, кто не давал ей сдвинуться с места. Она заключается в том, что революция опрокинула традицию, вековую историю, 300-летний романовский цикл. И, собственно, разрушила тот порядок, который более-менее установился после раскола XVII века – а это тоже далось большой ценой. Стабилизация общества, выстраивание социальной иерархии – всё это представляло некую ценность. То есть правда тех, кто стоял за сохранение старого режима, заключалась в сохранении державы, сложившейся на тот момент консервативной, православной империи, которая простиралась практически на весь евразийский континент.
Но и у тех, кто стоял на стороне революции, также была своя правда. И она заключалась в том, что тогдашняя элита выродилась и перестала отвечать на вызовы общества, что разрыв между верхушкой богатейших людей и массами колоссален, что массы бедствуют, остро ощущая несправедливость сложившегося хода вещей. И, собственно, эта правда и являлась двигателем революции, стала движущей силой и снискала легитимность масс, огромную, колоссальную поддержку.
Но эта поддержка, как водится в нашей истории, была зачастую молчаливой, неким молчаливым согласием, либо пассивной поддержкой. Поэтому революция всё равно осуществлялась элитной группой большевиков, которые в учредительном собрании представляли собой меньшинство и могли не похвастаться тем, что они являются массовой партией, а скорее тем, что представляют массы. У них не хватало легальной представительской силы в парламенте. Поэтому они действовали на основе некоего «бланкистского заговора». Опираясь на идею, они являли собой суверенную силу, которая ни на кого не обращала внимания, ни от кого не зависела, и принимала решения самостоятельно. Ленин был сувереном. Он говорил: я вижу ситуацию так, действовать буду исходя из своего видения ситуации, кто против меня – отдыхает, кто будет сопротивляться, того мы уничтожим, – угрожал, блефовал, рисковал – у него не было никаких морально-нравственных ограничений. Он действовал цинично, но так действует политик, так действует суверен, так действует тот, кто уверен в своей правоте, одержим, и видит перед собой на десятилетия вперед развитие этого проекта – глобальную перспективу того, что он предлагает.
Этой перспективы не было у старой элиты, она была совершенно неспособна предложить действительно увлекательный для русского большинства, заманчивый проект, и этим она лишила себя легитимации масс, их незримой поддержки.
Вот – правда одних и правда других. И если для одних революция 1917 года стала трагедией, то для других это было триумфом, торжеством. Однако весь дальнейший советский социалистический проект, на который мы ссылаемся сегодня, был реализован совершенно не по лекалам марксистского интернационала, предложенным Лениным и Троцким, а по лекалам, как мы знаем, предложенным Сталиным. А это совсем другая история.
Сталин построил континентальное государство имперского типа, с элементами национально-государственного устройства. По сути, это был национал-большевистский проект, а не перманентная революция и классовый подход, стирающий национальные границы, когда пролетариат, а не государство, становится глобальным мировым субъектом, единственным гегемоном. Сталин предложил мобилизационную модель государства-крепости, империи, которая разрастается. Империя Сталина в итоге, затмила собой по масштабу, учитывая союзников и идеологически близкие объединения государств, романовскую империю. Своей эсхатологической моделью сталинского марксизма национал-большевистского типа она покрыла половину мира.
Ровно половина мира стояла на стороне советского проекта, а другая половина, ровно 50%, стояла на стороне капиталистического мира. Если бы ещё немного баланс сместился в нашу сторону. Если бы Сталин прожил чуть дольше или вместо Хрущева к власти пришел бы Берия, то мы бы опрокинули капиталистический мир. И наш проект, советский, социалистический – стал бы действительно глобальным, доминирующим, эсхатологическим, в результате чего история бы закончилась на нашем, социалистическом аккорде справедливости, равенства и всеобщего братства, а не на аккорде капиталистического глобального рынка.
История продолжается до тех пор, пока существуют противостоящие силы – субъекты истории. Предвестником конца истории является ситуация, когда в мире остаётся всего две силы, два проекта, два образа будущего, и только между ними происходит противостояние, только с их участием разворачиваются исторические процессы. Когда же одна из них начинает доминировать, т.е. опрокидывает другую силу, собственно, на этом история заканчивается, потому что нет точек сопротивления, не остаётся субъекта противостояния.
В случае нашей победы, от которой мы находились в полушаге, сегодня перед нашими глазами был бы глобальный советский социалистический мир, реализовался бы коммунистический глобалистский проект окончания истории, эсхатологический проект царства справедливости на земле, благополучия и всеобщего благоденствия. Все предпосылки для этого были сформированы, все жертвы были принесены, идея была проработана досконально и для её финальной реализации была создана материально-техническая база, социальная база. Это и есть идея коммунизма, когда небесное царство трансполируется на землю, Царство Божие строится на земле. Коммунисты как материалисты мыслили в материалистических категориях, но тем не менее, сам проект коммунизма является эсхатологическим, т.е. проектом конца истории и построения глобального справедливого мира.
Всё испортил Хрущёв. Он был просто слабоумным человеком, он не понимал, что такое коммунизм, он не понимал марксизма в принципе. Коммунизм он переводил сугубо в материалистические категории и считал, что коммунизм – это ВВП на душу населения, превышающий американский ВВП. Вот это и есть всеобщее материальное благосостояние, когда возможности количественно перекрывают потребности. Вот тогда, в представлениях Хрущёва, и настанет коммунизм. В какой-то момент он просто взял темпы роста советской экономики, сопоставил с необходимым объёмом ВВП на душу населения, и рассчитал, что коммунизм наступит в 1980 году. Но это была совершенно идиотская интерпретация, не имевшая ничего общего ни с марксистским подходом, ни с ленинским большевистским, ни с национал-большевистским подходом Сталина. Совершенный безмозглый кретинизм Хрущёва загубил все дело.
Собственно, с прихода Хрущева началось крушение Советского Союза. Брежнев подхватил то, что ещё не развалилось, и заморозил на 20 лет. Дальше началась чистая вакханалия: элита выродилась, впала в маразм, не могла связать двух слов, и конец был предречен. Пиком советского проекта был 1953 год, и если бы мы немного ещё удержались, мы бы обернули ход истории вспять, в свою сторону.
Советские символы
Советский мир был наполнен символами, которые создавались для того, чтобы заменить символы старого мира, рухнувшего мира романовской империи, которая выродилась так же, как позже советская. На момент начала XX столетия она имела все предпосылки к тому, чтобы развалиться. И в итоге развалилась. И естественно, что народу требовались какие-то символы, которые стали бы отправными точками для строительства нового мира. Через знаки формируется действительность, и через декларацию их, через навязывание – сначала силовым образом, а потом они уже становятся составляющей частью социального проекта – как раз и формируется образ будущего.
Недаром большевики так агрессивно навязывали эти символы и, собственно, они здесь никакого нового подхода не проявили. Такая же агрессия была в навязывании романовских символов, когда Романовы пришли к власти и стали формировать свою действительность, в гонениях на старообрядцев, когда царь Алексей Михайлович затеял церковную реформу, и власть стала править обряды, службы, книги. Тогда было ещё жёстче – чистый геноцид в отношении противников реформ.
Формированием советского символизма занималась, выражаясь языком политтехнологов, команда пиарщиков-креативщиков, сидевшая в Смольном или в каких-то смежных учреждениях. Это была именно команда креативщиков и пиарщиков, которые создавали образы революционной России, образы будущего, образы нового мира. Одним из самых известных пиарщиков был Владимир Маяковский, создавший множество символических мемов, которые потом вирусным образом распространялись по новой стране Советов и формировали образ будущего. Это и текстовые мемы, стихосложения, которые мы до сих пор используем и цитируем, и знаковые. Определенные плакаты, которые и сейчас в ходу, и какие-то образы, которые настолько сильны, что работают по сей день. Музеи советского символизма, советской эстетики продолжают привлекать посетителей по всей стране. Мало того, подобные музеи сегодня создаются, например, музей СССР, который создаётся на базе Мемориального центра Владимира Ильича Ленина в Ульяновске. Это попытка придать советской мифологии, советскому символизму новую жизнь, поставить её на службу сегодняшним политико-эстетическим задачам формирования патриотических основ новой России.
Вот серп и молот – это чистый миметический гаджет, который до сих пор является символом глобального социалистического проекта борьбы за справедливость, до сих пор используется неомарксистами, пережив многие канувшие в Лету традиционные символы. То же относится и к «образу» Ленина, к фигуре Сталина.
Другое дело, что романовские символы базировались на традиции, на религии, они были обоснованы верой, они были наполнены духовным смыслом, а здесь духовный смысл надо было выдумывать, его нужно было создавать. И даже знаковые фигуры, такие как царь, были всё равно воссозданы в советском проекте. В Советском Союзе тоже был «царь», и тоже были бояре, и тоже была империя, и был такой имперский стиль, который Сталин реализовал, в архитектуре, в системе правления.
Обратите внимание на московскую, на сталинскую архитектуру, на сталинские символы – это имперские символы – это дубовые листья, это свастичные знаки, это колонны, это высотки, это всё – имперский стиль. Это римский стиль, неоимперский! И, безусловно, он был затребован, поскольку подменял собой символическую помпезность империи Романовых, которая была разрушена в социальном смысле, но вновь была воссоздана как Империя на новых идеологических основаниях. И она была востребована.
Империя
Наш народ видит Россию только величайшей, огромной, бескрайней империей, только так её воспринимает. И поэтому ему были предложены некие советские суррогаты имперских символов нашего могущества, отнятых после революции. И это был совершенно правильный курс, но их нужно было наполнить именно новой эсхатологией, новым религиозным смыслом, и я не сомневаюсь в том, что Сталин, прожив бы ещё некоторое время, вернул бы религию в массы. Он понимал, что без религии народ огромной континентальной империи можно удержать только на страхе и постоянной мобилизации. Но она приводит к перенапряжению в конце концов, эта струна может лопнуть. Либо же на возвращении религии, веры в том виде, в каком она всегда была в России, но уже на новой базе.
Аграрная Россия Романовых закончилась, она одряхлела в материальном смысле, и религии не в чем было удержаться – имперская колыбель сгнила, Катехон, удерживавший религиозный символ веры, развалился. Сталин создал новую оболочку, новую имперскую, вмещающую континентальную массу, где религия могла бы вновь, с новой силой возродиться, вернуться, и держать общество уже не на страхе, не на постоянной мобилизации, а на вере. Вот это то, что Сталин не успел сделать, и отсутствие этого жеста, его незавершённость, собственно, и стало отправной точкой окончания этого глобального, имперского социалистического советского проекта.
Ностальгия
Одним из главных современных трендов является массовая ностальгия по советской эпохе. Доходит до того, что бизнесмены заказывают корпоративы в будёновках времен революции и гражданской войны. И это ностальгия не по символам, не по образам самим по себе – они лишь являются неким интерфейсом. Это – ностальгия по глобальному проекту, по идее, по смыслам. Русский человек не может без великого проекта, без него он разлагается. Он начинает грустить, потом он начинает пить, потом он начинает пускаться во все тяжкие. А потом он просто погружается в почву, растворяется в бескрайних континентальных русских просторах и гибнет.
Русский народ гибнет из-за того, что ему совершенно нечем заняться. То, что ему предлагается, – это занятие совершенно не соответствующее масштабам русского народа. Русский народ привык реализовывать глобальные, исторические, континентальные, масштабные проекты: изменить ход истории, изменить судьбу мира, закончить историю – вот это проекты масштаба русского народа. А когда ему говорят – обогащайся, или построй какой-нибудь новый офисный центр, сити, или давайте здравоохранение поднимать –от этого на русских людей находит страшная тоска. Никто и представить себе не может, какая. Посмотрите, что происходит в России. Не в Москве, а в остальной – с русским народом.
Ностальгия по советскому проекту – это ностальгия по великим смыслам, по великим целям и задачам. Это ностальгия по ясному образу будущего, по конечной цели, соответствующей масштабам русского народа. Не какая-то там материальная, приземленная, низменная цель, а величайшая, глобальная, может быть, кажущаяся недостижимой, но это только подстегивает, это мобилизует, открывает колоссальный потенциал русского человека. Он полностью в него погружается, растворяется в этом проекте, он движется к нему, не обращая внимания ни на что. В таком состоянии русский человек может совершить просто чудеса. И совершал не раз. И ещё совершит. Но этот образ будущего надо дать.
Именно по этому образу великого русского будущего у нашего человека сегодня тоска. И он с грустью смотрит, наливая стакан, на эти буденовки, на советские галстуки, на значки, на символы советского периода, чудом перекочевавшие в современную действительность, и он так тоскует, что просто нет слов. Иногда он просто не может артикулировать четко, что ему надо, но представляет, что, знает, что если его призовут, скажут – надо и наш человек бросит всё – бизнес, корпоративы, комфорт потребления – и вновь отправится на великие свершения. Если ему обозначат великую цель, он бросит всё, и будет двигаться к ней.
Но никто не обозначает, никто не говорит, не призывает, никому наш человек не нужен, и ему остается только такое безмолвное, со слезой на глазах, созерцание образов былого великого прошлого.
Автор – директор Центра геополитических экспертиз, эксперт Изборского клуба
