Альбрехт Георг (Альбрехт Георгий Давидович). Между Востоком и Западом: От народной песни к додекафонии. Воспоминания музыканта / Науч. ред. Михаэль фон Альбрехт; сост.: Михаэль фон Альбрехт, Е.С. Фёдорова, В.А. Альбрехт. - М.: Издательский Дом ЯСК, 2023.
Говоря о многонациональной сущности России, довольно редко упоминают об одном из культурообразующих народов – о немцах, которые, во-первых, никогда не замыкались внутри диаспор, а, во-вторых, шли в общем потоке с русскими, не будучи нацменьшинством. Пришлые немцы, сбежавшие от тесноты и скудости своих Вестфалий и Мекленбург-Шверинов, пускали корни в Москве, Петербурге, на Украине и в Грузии, смешиваясь с русским населением и создавая семьи, где славянское богоискательство сливалось с германской устремлённостью к идеалам. Немецко-русские дети становились носителями уникальных смыслов, принадлежавших единовременно двум цивилизациям.
Итак, Георг фон Альбрехт (1891 – 1976) – сын немецкого интеллигента и черниговской дворянки, родился в городе Казани... Стоп! Кто такой Георг фон Альбрехт? Забытое ныне имя. Композитор, ученик Сергея Танеева и Александра Глазунова, собиратель русского и немецкого фольклора, интеллектуал, педагог, литератор, антропософ… Он – всё то, что могла предложить Belle Epoque, случившаяся на стыке времён.
Русский Серебряный век был так богат на людей, события и прорывы, что оставил далеко позади себя и немецкий Югендштиль, и австрийский Сецессион, и даже французское Ар нуво. Начало XX столетия – русское. Дягилевские балеты и Лев Бакст сформировали эстетику и мировосприятие всей Европы; мятежный авангардизм Василия Кандинского расширил рамки дозволенного; хлынувшая на Запад белоэмиграция послужила социокультурным бэкграундом для целого ряда областей – от философии, дизайна, музыки и синематографа – до модельного бизнеса. А с другой стороны – родилось нетривиальное советское искусство, полностью выросшее из русского Модерна.
Георг фон Альбрехт – одна из интереснейших фигур Серебряного века. Книга «Между востоком и западом. От народной песни к додекафонии» имеет подзаголовок «Воспоминания музыканта». Несмотря на «узкоспециализированное» название, речь идёт не только и – не столько о музыке, хотя, она играет ведущую роль в повествовании.
Альбрехт вещает о себе в контексте событий. Детство-отрочество-юность, поэзия, путешествия, любовь, цветы, учёба, книги! Синтез искусств и гуру цвето-звука Скрябин. Гимназические штудии. Невыразимая тяга к музыке. Взросление, гражданская война, эмиграция, «ревущие-двадцатые» в Веймарской республике, выживание в Третьем Рейхе, послевоенные годы – вот неполный список того, что включено в этот увлекательный «роман». Да, эти мемуары больше похожи на художественное произведение, чем на стандартный блок воспоминаний.
Профессор МГУ Екатерина Фёдорова (при участии которой был выпущен сей фолиант) во вступительной статье отмечает: «Георг фон Альбрехт принадлежал к тому прекрасному, выросшему перед революцией поколению, для многих представителей которого ценности культуры остались главными, вопреки всем скорбям, скудости и нереализованности в жизни. Достаточно сказать, что, уезжая в эмиграцию, Георг фон Альбрехт взял с собой только книги…»
Он рано обучился чтению и – пониманию слов, равно как с младенчества обожал музыку. Тот случай, когда постижение гамм идёт не из-под палки, а от осознания сопричастности. Как все умные и тонкие мальчики своей эпохи, верил в Христа и – сомневался, ища истины. Воспламенялся греческой античностью и мощью Олимпа – неслучайно красной нитью через всю книгу проходит увлечённость Зелинским, самым ярким антиковедом 1890-1910-х годов. Тогда всех влекли аполлонические и дионисийские начала в искусстве – вслед за мятежником Ницше.
Дерзания привели фон Альбрехта к самому Танееву, который в мемуарах предстаёт с неожиданной стороны: «Он имел обыкновение сочинять, стоя перед конторкой или расхаживая туда-сюда по комнате. С учениками он был скромен и особенно по-отечески заботлив: «Сегодня на самом деле холодно, почему Вы не надели галоши?»» Сообщает Альбрехт и о вкусах учителя, жёсткого в своих рассуждениях: «Танеев не слишком ценил современных композиторов. «В наше время, — говорил он обычно, — люди ещё умели писать, а теперь какая-то «равель» пошла» [имелся в виду Морис Равель – Г.И.]. Он был резок и прямолинеен в своей оценке Штрауса и Вагнера: одарённые, но безвкусные».
Иные фрагменты читаются, как любовная проза. Вся эта бунинская неизбывность на фоне роскошных видов, каких уж нет. Страсть к девушке накануне пожарища: «На моей памяти лето 1917-го осталось прочно связанным с влюблённостью в милую Наташу Липскую, дочь богатого железнодорожного предпринимателя, чья семья, к сожалению, не интересовалась музыкой. В Наташе было — конечно, в то время я со всем пылом опроверг бы это — очень мало оригинального.
Живая, всегда изысканно одетая, девушка казалась настоящей красавицей. Моя любовь к ней была столь бурной, что я мог разыскать её повсюду, где бы она ни находилась. Однажды она собралась уехать, чтобы избавиться от нашей любви; я помчался в город, где нашел её случайно, вырвал железнодорожный билет из её рук и разорвал его». Увы или к счастью, пути их разошлись, а нам остались фотографии той Липской – исключительный, почти открыточный тип европейского Модерна.
Жёнами станут другие дамы – в большей степени соратницы, нежели капризные музы. Гражданская война, разметавшая привычный быт в клочья, застала Альбрехта врасплох, как и большинство населения. Цена человеческой жизни – полушка. В расход пускали с лёгкостью - росчерк пера и нажатие курка. Молодой композитор, публицист и музыкант оказался в числе тех, кого повели на расстрел. Причина? Враг трудового народа. Красно-белый террор был страшен, как всё иррациональное.
И тут вмешалось Провидение. За Альбрехта замолвила словечко одна важная функционерка: «Поначалу я не сообразил, что это актриса, о которой я, приблизительно полтора года назад, когда работал театральным критиком, написал несколько дружелюбных заметок, не потому, что действительно был так уверен в её артистической одарённости, но чтобы подбодрить её, так как на самом деле она была весьма средних способностей.
И вот я узнал, что мои заметки остались для неё одним из самых счастливых мгновений в жизни, поскольку близкие воспротивились её желанию стать актрисой. Теперь она была женой влиятельного заместителя наркома по продовольствию».
Альбрехт не сразу после чудесного спасения покинул Россию – он честно попытался встроиться в новые реалии. Благо, у него в Москве были приличные знакомства. Но затем, поняв, что романа с Советской Властью не получилось, решил выехать, дабы – по официальной версии - продолжить учёбу: «Возможности получить выездную визу в Германию возросли, когда Александра Коллонтай разрешила сослаться на неё в моей анкете. Подписывая разрешение на выезд, Луначарский (стихотворение которого я положил на музыку, в жанре ритмодекламации) чуть-чуть улыбнулся. Он сказал: ‘А Вы там не слишком нас браните’».
Веймарская Германия была чем-то средним между варьете, площадью для митингов и сумасшедшим домом. Всё – искрилось и грохотало. Где работал бывший ученик Танеева и знакомец Луначарского? Сопровождал игрой на фортепиано кинофильмы, брал учеников, руководил хорами, не гнушался и популярной писанины: «В эти годы я нашёл ещё одну область занятий и применения сил. Карл Йенч представил меня некоему господину Пфистереру в качестве сотрудника для недавно учреждённого журнала «Путешествие» (Der Streifzug), рассказывавшего о событиях в мире искусства и спорта. Там я стал работать музыкальным критиком».
Дальше? «Летом 1928-го я работал вместе с декламаторшей Кариной Хаупт. В разных городах Вюртемберга, где проходили её вечера декламации, я отвечал за музыкальные интерлюдии. В последовавшие за 1929-м годами я время от времени служил органистом в «Общине христиан». Это называется «выживание». Зато у Альбрехта была свободная возможность сочинять свой главный труд - оперу «Отче наш, или Прощение». Тема – выстраданное примирение красных и белых. Альбрехт решил соединить русские и немецкие «нити», сплетя удивительный узор: «Опера была призвана подвести итоги моей жизни, перенесшей меня из России в Германию; мне казалось нужным передать, что в моём мировосприятии оставалось типично русским (включая некоторые, дорогие мне особенности русского православного обряда и самой веры), но также и показать те части немецкой культуры, которые я усвоил ныне». Эту сложную вещь поставили в России лишь единожды; запись есть в сети Интернет, а либретто можно прочитать во второй части книги.
Но вернёмся к автору, чья линия судьбы вновь оказалась под угрозой - к власти пришли нацисты. «Политическая ситуация 1934 года определённым образом сказалась на моей профессиональной деятельности, - констатировал Альбрехт, - Мне не простили, что я защищал евреев и что отказался вступить в партию. <…> Даже частных уроков осталось так мало, что я вынужден был заполнять бреши в заработке эвритмическим аккомпанементом до тех пор, пока в начале 1936-го меня не пригласили в Штутгартскую высшую государственную музыкальную школу».
Вообще, классическая музыка была той сравнительно удобной нишей в гитлеровском Рейхе, где антифашист мог отсидеться, не привлекая внимания разномастных мини-фюреров и культуртрегеров. Гоняли, третировали, угрожали, но отвязывались. Или что-то мистическое спасало Альбрехта? Послевоенная часть мемуаров практически полностью обращена к музыковедению, рассуждениям об эстетике и гармонии, тогда как описания повседневности отходят даже не на второй, а на десятый план.
Кроме того, в книгу включены теоретические статьи, в частности, материал об особенностях русской музыкальной традиции. Альбрехт вычленяет главное: «Если мы сравним соотношение между русской профессиональной и народной музыкой и западноевропейской, мы обнаружим глубокое различие. В Западной Европе церковная музыка гораздо сильнее, нежели народная, формировала основу естественного и автономного развития профессиональной музыки. Напротив, русские композиторы до сегодняшнего дня опираются как на форму, так и на содержание народной музыки, которая в России до сих пор полна жизни и творчески родственна композиторам».
Эта книга смогла состояться на русском языке, благодаря сыну героя - Михаэлю фон Альбрехту – филологу, востоковеду-индологу и - латинисту, музыканту, художнику. Он владеет русским языком и считает его родным. В интервью, данном Екатерине Фёдоровой, Михаэль признаётся: «Во сне я говорю по-русски». И тут сошлись германские и славянские мотивы, смыслы, ритмы. Что касается оформления книги, то это издание, снабжённое обширными фото-вклейками, представляет собой настоящее путешествие в прошлое, а оно было и прекрасным, и тяжёлым, и трагическим, и волшебным. Потому сейчас так важно вспомнить и Альбрехта, и его оперу о примирении сторон, ибо отголоски Гражданской войны звучат по сию пору.
P.S. Редкие уникальные фотодокументы нашел и подготовил для публикации представитель московской ветви семьи Альбрехт — Владимир Александрович Альбрехт, историк рода, специалист по прикладной механике, сын известного советского изобретателя Александра Владимировича Альбрехта (1937-2019), одного из участников создания ракеты-носителя «Протон».
