В Центральном выставочном зале «Манеж» проходит выставка народного художника России Василия Нестеренко под названием «Мы – русские, с нами Бог!». Это событие следует рассматривать в контексте. С одной стороны, его дополняет перенесение «Троицы» А. Рублева из музейной сферы Третьяковской галереи в литургическое пространство Храма Христа Спасителя. С другой стороны, само творчество художника является продолжением заметной линии в современном русском искусстве.
Курс по преодолению нашей метафизической беспочвенности, заданный в живописи Ильей Глазуновым, сегодня находит своих последователей в лице двух художников – Василия Нестеренко и Сергея Симакова, персоны которых разительно отличаются, но творчество которых проистекает из русла одной и той же духовной реки. Василий Нестеренко – «придворный художник», выпускник Художественного института им. В.И. Сурикова, академик Российской академии художеств, член Патриаршего Совета по культуре, обладатель множества наград Правительства и ведомств России, Русской православной церкви, Российской академии художеств, различных организаций, фондов и учебных заведений. Так, творчество В. Нестеренко отмечено Орденом Дружбы, Орденом преподобного Сергия Радонежского II степени и Орденом преподобного Андрея Рублева III степени, Золотой медалью Российской академии художеств и золотой статуэткой «Золотой Витязь». Василий Нестеренко - заслуженный художник Украины, уроженцем которой является, правда в настоящее время он входит в список лиц, запрещенных к въезду в страну. В студенчестве в 90-е годы стажировался в Нью-Йорке, но возможной карьере за рубежом предпочел продолжить свой путь художника на родине. Персональные выставки В. Нестеренко проходили во множестве городов России, в США, Японии, Китае, Европе, Украине, Белоруссии. Василий Нестеренко - художественный руководитель открытой в 2000 году в домике Чехова Московской государственной картинной галереи, названной в честь его имени. Художник известен росписями Храма Христа Спасителя, а также мозаиками и росписями Главного Храма ВС РФ.
Сергей Симаков – выпускник МАРХИ, представитель московского андеграунда, художник-сюрреалист, член группы «Двадцать московских художников», выставлявшийся на Малой Грузинской. Накануне 90-х годов бросил столицу с ее суетой и псевдолиберальными ценностями ради жизни священника в русской глубинке. Последняя картина им была написана до рукоположения в 1991 году. Сегодня Сергей Симаков – монах, отец Рафаил, настоятель храма Архангела Михаила под Угличем. Его картины в 2000-м году на выставках в Ярославле и Костроме мироточили. Об о. Рафаиле мы не узнаем из широкой прессы. Как объясняет сам С. Симаков, его картины «слишком русские». Зато их можно посмотреть в камерных залах Галереи современного православного искусства «Под Благодатным Покровом», которая находится вблизи угличского кремля. Сергей Симаков воплощает собой тот глубинный страннический дух, что определяет суть русского человека. Прикоснуться к жизни как подлинности можно, посмотрев посвященный ему документальный фильм «Ребро. Портрет жены художника на фоне эпохи» (реж. В. Залотуха, Г. Леонтьева, 2006).
Картины приближенного к власти В. Нестеренко и отшельника С. Симакова – это картины-лозунги. Их главными героями являются святые, скрепляющие нас трансцендентными узами и дающие нам и нашей истории основание в Боге.
Что мы видим на масштабных зачастую многофигурных полотнах В. Нестеренко? Святой подвиг веры и патриотизма. Типичная работа художника «Игумен земли Русской» (2005) изображает святого Сергия Радонежского в апофеозе русской истории. Воздев руки к небу в русском поле, осененный нимбом над головой, он благословляет наших воинов на верную победу над татаро-монголами. За наточенными мечами в строю возвышаются хоругви с ликами Богоматери и святых князей-заступников Бориса и Глеба.
Полотно «Молитва Ивана Сусанина» (2009) посвящено последним мгновениям жизни того, кто, как известно, отдал жизнь за царя. Сняв шапку и преклонив колени в заснеженном лесу, Иван Сусанин обратил свой взор горе, в то время, как поляки за его спиной уже стали догадываться о его святой лжи. Картина «Победители» (2015) – бессмертный полк в живописи. Бушующие ветки сирени и цветущей яблони, горячие алые знамена и боевые медали, победное оружие и бюст Сталина, вперившие на нас свою жизненную мощь с первого плана картины, фоном окрылены призрачными улыбками тех, кого уже нет, но без кого не было бы нас. Картина «Непокоренный» (2005) рассказывает не просто о ветеране Великой Отечественной Войны Ю.А. Фомичеве, явившемся для нее прообразом, но о каждом русском солдате, нашем деде или прадеде, послужившим родине верой и правдой, самоотверженно и негромко выполнившим свой долг.
Героическое полотно «Мы – русские, с нами Бог!» (2015, на фото) посвящено сражению Первой мировой войны, известному как «атака мертвецов», когда представители просвещенной Европы душили крепость Осовец отравляющими газами и, решив, наконец зачистить территорию, были поражены полуживыми русскими бойцами, выступившими решительно им навстречу. Испуганные немцы в противогазах бросились бежать. На картине изображен решающий момент контратаки, в руках одного из наших бойцов вместо орудия хоругвь с иконой Спасителя и победным воззванием «С нами Бог».
Работы Нестеренко обращены равно и к современным событиям. На триптихе «Сирийская земля» (2017) мы видим освобожденную русскими Пальмиру, сожженную войной и возрождающуюся в юной матери с детьми. «Защитники Новороссии» (2023) победно смотрят нам в лицо. На первый план выступает молодая женщина в военной форме, в руках она держит видавший сражения флаг России. За ее спиной наши бойцы с оружием, сестры милосердия с иконами и священник с благословляющим крестом. Над ним развевается хоругвь с ликом Христа, своей мощью освящающая символ новой России. В фигуре женщины разрешается императив образа Пресвятой Богородицы, созданного Нестеренко для Главного Храма ВС РФ. Это не столько Матерь Божия, сколько Родина-Мать, которая в своем зове обращена к каждому. Она могуча и повелительна. Она воплощает собой правду истового жертвенного патриотизма. Кто сегодня еще из художников дал слово Новороссии? Алексей Крюков в портретах ополченцев Донбасса.
Полотна Сергея Симакова – это сонм русских угодников, освящающих нашу жизнь и придающих ей смысл в свете Божественной любви и правды. Вот «Свв. Антоний и Феодосий Печерские» (1986), основатели русского монашества. Словно сойдя с икон, стоят на нашей занесенной снегом древней земле, а в небе над деревянным монастырем сияет храм. Они поистине, как поется в кондаке святым, онебесили Российскую Церковь. Монастырь земной соединяет с храмом небесным огненная дуга. Как рассказывает житие Феодосия Печерского, по молитвам святого, чаявшего расширить обитель, Бог явил чудо и указал место будущего Успенского собора Киево-Печерской лавры: «громадное пламя, - говорит агиограф, - вышло из церковного верха и, приняв вид дуги, перешло на другой холм, и там стало тем концом, где впоследствии преподобный отец наш Феодосий начал строить новую каменную церковь».
На картине «Леонтий Ростовский» (1987) мы видим возвышающуюся могучую в своей духовной силе фигуру святителя XI века, прославившегося своей образованностью и просвещением язычников. Его окружают духовные чада, один из них читает по раскрытой книге. Симаков соединяет языки живописи и иконописи. С одной стороны, мы видим родные пейзажи, написанные в приближенной к реализму манере. С другой стороны, нам бросаются в глаза приемы обратной перспективы, задающей масштабы изображения не по законам зрения человека, а по принципу взгляда Бога на мир, которые Симаков применяет к героям своих полотен. И тогда то, что нам кажется большим, в свете Божьего взгляда становится маленьким. А то, что составляет божественную ценность, буквально вырастает в соответствии с ней. Структурно на картинах Симакова мы видим центральный лик святого, окруженный условными клеймами, создающими нерасторжимую связь времени и вечности, событий и смыслов. «Условными» – ибо они рассеяны по картине не в соответствии со строгой логикой жития, а в соответствии с избранными акцентами художника, паря в пространстве изображения свободно и не встраиваясь в геометрию чтения клейм. Фигура Леонтия Ростовского дополнена эпизодами из его жизни. Вот он, предстоя Богу, под жемчужным небом изображен в молитве, а вот он, не испугавшись недругов, решивших его убить, выходит к ним в ангельском сиянии. Симаков размещает эти локальные изображения внутри фонового русского пейзажа.
Аналогичны картины «Свв. Борис и Глеб» (1986), «Призвание Евфросии Полоцкой» (1989), «Преподобный Антоний Римлянин, Новгородский чудотворец» (1989) и многие др. работы художника. «Свв. Сергий Радонежский и Дмитрий Донской» (1988) – это гимн русской земле, своя версия «Вечной России», написанная синхронно с И. Глазуновым в одном году. Здесь запечатлен не только Святой Сергий Радонежский, благословляющий Димитрия Донского на битву, подробности его жития в «клеймах» картины, не только монахи-воины, но вся вневременная суть России, заключенная в резонансе двух образов – огненного победоносного Архангела-Михаила на крылатом коне и «Троицы» Андрея Рублева, - воинственности и небесной любви.
Картины В. Нестеренко и С. Симакова, жанрово смешивая икону и живопись, по существу своему обращены к идее Святой Руси. Россию художники понимают как Святую Русь. По завету Ф.М. Достоевского, русский народ предстает как народ-богоносец. В чем смысл этой идеи? Не в том, как полагал Г.П. Федотов, что русский народ локализовал Христа (феномен «русского Христа») и приватизировал христианство, возгордившись своей исключительностью и мессианством, а в том, что до тех пор, пока русский народ носит в себе веру в Бога, он длит себя как народ. Иначе, как предупреждал Достоевский, мы обратимся в этнографический материал. В пластичную массу, пригодную для обслуживания чуждых культур.
Но почему Святая Русь воинственна? Как сочетаются святость и воинственность, «Троица» и Архангел Михаил? Воинственность святости – не то же, что желание внешнего господства, агрессия и жажда расширения власти, но чуткость к метафизическим границам, задающим различия между добром и злом, светом и тьмой, верхом и низом, дозволенным и недозволенным. Воинственность обращена не вовне, а, прежде всего, вовнутрь. Святой – не тот, кто борется с другим, но тот, кто, борясь с собой, идет навстречу Богу. Идеал святости – это идеал удерживания себя в пространстве божественной правды, отражение посягательств на нее. А в пределе своем – готовность пожертвовать собой ради отстаивания ее границ, ибо ими учреждается наше человеческое. Воинственность суть бережение наших основ.
Картины обоих художников отличает нарочитость высказываний и визуальная яркость. Это картины-лозунги или картины-манифесты. Когда-то полотна Глазунова сравнили с афишами, он обиделся, а сегодня о. Рафаил сам свои работы называет плакатами. В интервью он однажды сказал: «У меня картины без какого-либо подтекста или глубинного смысла. В них всё наружу. Зритель, смотри, как это красиво! Мои картины – это, можно сказать, плакаты. Я картины превратил в плакаты, которые призывают человека войти в этот прекрасный мир, мир Церкви, мир веры. Войти, а там уже потом разбираться. Эти мои картины нужно было бы повесить в притворе церкви, перед храмом, как призыв: человек, иди туда, а там тебе все расскажут! Только надо слушать хорошо и стараться видеть все духовным зрением – оно у тебя есть и оно откроется. Надо лишь совершать эту работу, чтобы принять все это в себя. Потихоньку, нужно терпение, это на самом деле, очень тяжелая работа – молиться Богу, молить Бога, чтобы он сделал из нас людей». О своей художественной деятельности в 80-е гг. Симаков открыто говорит как о религиозной пропаганде. «Я, - говорит он, - занялся прямой религиозной пропагандой, за что меня обвиняли… Своими картинами на религиозные темы, об истории православия я пытался объяснить людям, в какой стране мы живем, какое сокровище нам было когда-то доверено».
Сегодня можно услышать о социальном смысле творчества Глазунова, приближающем его работы к перформансу (В. Винников), об артистах-экзорцистах нашей культуры, таких, как певец Шаман (В. Можегов). Китч, заключим мы. Но почему нет? Китч – это не, буквально, халтура, ширпотреб. Китч – это решительно явленный смысл. Определенный и взыскующий. Содержание, доминирующее над формой.
Не случайно ведущий американский теоретик искусства XX в. К. Гринберг к китчу отнес И. Репина. А сегодня Василий Нестеренко своей картиной «Письмо недругам России» (2017) дал аллюзию на репинских «Запорожцев» (1880-1881). Сам Нестеренко подчеркивает идейную преемственность с картиной Репина, а также с выдержанной в ее духе картиной Ю. Непринцева «Отдых после боя» (1951). Он признается, что, взяв насущный материал сирийской войны, хотел передать боевой дух современной российской армии.
Гринберг двусмысленно определит китч как то, что не требует досуга. Как искусство пролетариев, новых городских жителей, утративших, с одной стороны, крестьянскую связь с народной культурой, а с другой – чуждых высокой культуре, требующей времени, комфорта и размышлений. Китч является ответом на новое социальное переживание – скуку. Он механистичен, симулятивен и рассчитан на массы, которым дарит за деньги мгновенное удовольствие без усилий. Китч – это арьергард, противостоящий авангардному искусству рефлексий. Гринберг видит прямую связь между картинами Репина и обложками популярных американских журналов. Через тридцать лет он, конечно, скорректирует свою оценку, но это ничего не меняет.
Впоследствии термин приобретет однозначность у нехитрого Ж. Бодрийяра, для которого китч будет равен дешёвым побрякушкам и сувенирам. Но под прикрытием уничижения не взыскательной к потребителю продукции Гринберг ведет борьбу со смыслами. Китчу он противопоставил авангард, чистую форму, искусство ради искусства. С одной стороны, самоочевидность смыслов и возвышение реальности, как в картинах Репина. С другой стороны, пустота и «невинность», отказ от абсолютного. Как говорит Гринберг, авангард критичен, все, что было безусловным, он обнаруживает как преходящее. А потому призван разрешить все противоречия или лишить их смысла, что, в общем, одно и то же. Гринберг здесь выступает апологетом того, что сегодня называется философией гостеприимства – радикального принятия другого, заставляющего отказаться от самой фигуры «хозяина», то есть от исконного порядка. Содержания, призывает Гринберг, следует сторониться, «как чумы». Содержание должно быть тотально растворено в форме. С другой стороны, в оппозиции к авангарду стоит содержательность искусства-китча, делающего его пригодным для пропаганды. Китч – искусство фашизма и сталинизма, резюмирует Гринберг. Здесь следует, конечно, оговориться: поскольку Гринберг является апологетом западного авангарда, то есть авангарда, разрывающего связи с философией, постольку он легко переходит к идее чистой формы. Тогда как русский авангард, который следует отнести к тому, что называется теургической эстетикой, не позволяет делать подобных переходов.
Иными словами, проблема китча – это не проблема образованности и невежества, высокой и низкой культуры, это проблема оснований и смыслов. Интеллектуально сокрушив так называемый китч, Гринберг хотел повергнуть фундаментальную категорию содержаний. Симаков и Нестеренко ведут сегодня свою святую борьбу именно на этом художественном поле. Их высказывания ясны и артикулируемы, они обращены к абсолютному. Их полотна являют те смыслы, которых мы взыскуем.
