Белое море, мерцающее плёнкой тайной…
Крепко срубленные деревни, с солевым раствором жизни, обещающей гармонию души и внешнего мира.
Владимир Личутин непосредственные впечатления превращает в фактографии хроники словесных густот, виртуозно вплетая в опыт материалы экспедиций, связанных с фольклором, в которых принимал участие.
В «Скитальцах» плетутся судьбы, как плетётся язык, и возможность найти Беловодье, зачарованный край, формулу русского рая, пересекает реальность и мечту.
Часто туго они связаны в русском варианте, не разорвать.
Плетение словес Личутина соответствует множественности душевных русских порывов.
Двое, нашедших Беловодье, потеряют его: потому, что пока нельзя найти.
Тяжек был церковный раскол: колокол будто разорвался над Русью; страшен был – и бушеванием и последствиями своими, и Личутин, изучая и анализируя художественно время, кропотливо, как археолог, восстанавливает атмосферу происходившего, монументально вырезая из камня словесного образы и вдувая в них души.
Пройдут чередой исторические персонажи, и сколько деталей быта!
Колоритно блеснёт бок старинной чаши.
Служба идёт, сгибая фигуры чернецов, и сквозь лампады льются гроздья световые…
Длится трёхтомный «Раскол» Личутина.
Небесное туго сходится с земным: звероватым и кривоватым, вечно жестоким, но Никон, убеждённый в своей правоте, круто взялся вершить её, вызвав грома последствий; и Личутин, тщательно смоделировав время раскола, словно показал уверенно, как именно растёт грядущее из прошлого.
«Последний колдун» вовлечёт в жизнь Архангельской деревни, в говор обволакивающий, в колорит местности, и, предлагая персонажей крепких, как камни, кажется, выделит Геласия Созонтовича.
Сплетается речь, плещет вода.
Тихие пейзажи соответствуют устройству душ.
Время охватывает широко: Личутин показывает не только сферы современности, но и жизнь нескольких прошедших, предшествующих поколений: внутренние пейзажи, жизнь душ причём куда важнее внешнего, которое необходимо в меру мира, в количестве подробностей, представленных колоритным личутинским языком.
О, он свой у него – обволакивающий, предельно густой – именно такой, каким пишется эпос.
