Уникум

«Мы создали новые представления о красоте и расширили само понятие искусства».

Александр Родченко

Эстетика — мощное средство борьбы, выживания и самоутверждения. Та цивилизация, что пасует в области «красоты», в конечном итоге, отступает по всем фронтам. Обёртки, обложки, плакаты не менее важны, чем идея. Буквы должны быть зовущими, цвета – ярыми, дух – энергичным, если на кону - победа. Красные одолели белых не потому, что были правы – давно пора понять, что правд в гражданских войнах не бывает – есть противники и злоба.

Но! Красные выкликали будущее, тогда как белые хотели вернуть прошлое. «Сердце будущим живёт», - молвил Поэт, а прошлое, хотя и мило, но в нём очень мало энергии. На стороне большевиков оказались практически все авангардисты. Они на протяжении двух десятилетий перед революцией чаяли о грядущем, и вот оно наступило. Александр Родченко впоследствии скажет: «Мы пришли работать с большевиками первые. И этого никто не имеет права отнять у нас, это можно только умышленно не помнить. И не только пришли, но и за волосы тащили художников "Мира искусства" и "Союза русских художников". А чтобы это не забылось, мы это напомним: Мы впервые оформляли советские демонстрации, Мы впервые советизировали и преподавали в художественных вузах, Мы впервые организовали советскую художественную промышленность, Мы делали первые советские плакаты, стяги, знамена, РОСТу».

Это было написано в ту пору, когда вкусы поменялись, и на смену полыхающему авангарду явилась прохладная неоклассика с её вазонами, плафонами да пилястрами. Оценить раздражение и горечь таких людей, как Родченко, легко – им грезилось, что они отыскали «золотое сечение» пролетарского искусства. Ан нет – Венеру Милосскую так никто и не выкинул с «парохода современности». Больше того – ей приделали руки и вручили весло!

Многие деятели полагали, что это – возврат к социокультурным привычкам побеждённых классов, а если быть точными – предательство Революции. По факту же классика в её советском изводе стала символом окончательного триумфа. Да. На волне слома вех вторглись футуристы-супрематисты с их плакатно-телеграфным стилем, а когда «жить стало лучше – жить стало веселее», такой формат стал излишен. Поэтому и Александру Родченко тоже пришлось смириться, а разве такому бунтарю оно было просто?!

В центре «Зотов» (арт-площадка в здании бывшего хлебозавода №5 имени Василия Зотова) открылась выставка, посвящённая Александру Михайловичу Родченко (1891 – 1956) - фотографу, художнику, плакатисту и дизайнеру. Название экспозиции – «Родченко. Личное», в связи с чем вспоминается фраза из его дневников: «Нужно иметь мужество показать весь свой творческий путь, ничего не скрывая, ни ошибок, ни ложных путей, ни тупиков, из которых возвращаешься обратно, как и триумфальных шествий, которых так немного».

Сказать, что Родченко в нашей стране забыт, и проект Зотов-центра сделался откровением – нельзя. О фотографе помнят – за последние годы было несколько серьёзных выставок, самая громкая из которых – «В гостях у Родченко и Степановой» в стенах ГМИИ имени А.С. Пушкина. Вместе с тем, «Родченко. Личное» — это уникальное зрелище, где собраны все нюансы его биографии. Экспонируется, вскрывается всё, даже гардероб – например, можно увидеть кожаное пальто с кепкой.

Кто он? Мэтр, простой человек, хороший друг и крепкий семьянин. А ещё – профессор ВХУТЕМАСа и – неисправимый романтик. «Плыть и плыть в океан будущего и встречать все новое и новое на своем пути... Каждый день приносит неизведанное, и нужно творить и делать — это лучшее, что дает жизнь. Настолько меня интересует будущее, что хочется его сразу увидеть за несколько лет вперед...», - писал Родченко.

В отличие от большинства коллег, происходивших из разночинно-интеллигентской или купеческой, дворянской среды (пролетарское искусство ковали отнюдь не пролетарии!), наш герой был родом из народа. В краткой автобиографии он сообщал: «Родился в Петербурге в 1891 г. Отец — театральный бутафор из безземельных крестьян Смоленской губернии. Мать прачка». Среди экспонатов одна из самых узнаваемых работ Александра Родченко – портрет матери, сделанный в 1924 году. Сделано с любовью и нежностью. Он боготворил Ольгу Евдокимовну и трудно переживал её смерть в 1933 году – этот удар совпал с финалом, нет, с разгромом советского авангарда.

Но вернёмся в детство! В семье Родченко знали грамоту, ценили чтение, и юный Саша с детства обожал иллюстрированные журналы, театр – что неудивительно, учитывая специфику отца, и уличную рекламу, которая в эпоху Ар нуво была феерически-притягательной. Парнишка рано проявил способности, но слыл резким и дерзким.

Учился рисунку и живописи – в Казани у самого Николая Фешина, потом в Строгановке, сошёлся группой нонконформистов – Казимиром Малевичем, Василием Татлиным, Ольгой Удальцовой. Выставлялся со своими «кругами» и «линиями», но все его картины выглядели вторично-типичными. Зато обнаружился гениальный фото-глаз, что встречается ещё реже, чем несомненная склонность к художеству.

Расцвет деятельности – после Революции, благоволившей новизне, технике, порывам. Родченко – это неожиданность ракурсов: снизу, сверху, по диагонали. Это перечёркивало все тогдашние представления о фото, как об остановившемся мгновении, рождало чувство быстроты и резко сменяющегося момента.

Его привлекали разнообразные лестницы, и они в его работах кажутся подъемниками в небо. Вот – пожарная лестница, по которой взбирается рабочий, а тут – обычный городской пейзаж, солнце и - молодая женщина с ребёнком. Другая страсть – балконы, явленные, как некие странные объекты, «убегающие» вверх. Шуховская башня, как символ конструктивно-металлической эпохи. Неизвестные нам люди, чья торопливая жизнь подсмотрена с крыш. Но главные герои – не они, а трамваи, тумблеры и радиомачты.

1920-е годы – царство машинной эстетики. Венец творенья, сапиенс представляется хилым и тусклым. Разве что годен, как приложение к всесильному агрегату! Настроение эпохи — восторг перед одинаковыми деталями, похожестью и колдовской прелестью конвейера. Фотография «Конические шестерёнки» — это гимн той одинаковости. В те годы сравнение с человека с винтиком, если и было оскорбительным, то лишь для винтика. Ритм – Бог, побеждающий хаос. Родченко завороженно фиксирует слаженность. Он – урбанист, его место силы – город, о чём повествует целый раздел экспозиции.

А вот природу не то, чтобы не жаловал – не понимал: «На даче в Пушкино хожу и смотрю природу; тут кустик, там дерево, здесь овраг, крапива. Всё случайно и неорганизованно, и фотографию не с чего снять, неинтересно. Вот еще сосны ничего, длинные, голые, почти телеграфные столбы. Да муравьи живут вроде людей...» Фотография «Сосны в Пушкино», как обычно сделанная снизу – вверх – это попытка осознать дух леса, но не вполне удачная. Его кумиром оставалась вещь.

На сопроводительном стенде читаем выдержку из письма Родченко своей жене, Варваре: «Нашёл путь единственно оригинальный. Я заставлю жить вещи как души, а души как вещи... Я найду грёзы вещей, их души, их тоску о далёком, их сумеречную грусть». В этом – андерсеновская печаль; сказка, в которой беседуют чернильницы и плачут фарфоровые статуэтки. У Родченко – всё то же: балконы, мечтающие о полёте да шестерёнки, видящие сны о балете.

Среди экспонатов – многочисленные фото жены, Варвары Степановой, музы и соратницы. Это – редкий случай, ибо в тех кругах, где с юности вращался Родченко, было принято менять жён, возлюбленных или, как в случае с Маяковским и Бриками – жить «втроём». Помимо того, Родченко-Степанова – это сильный тандем, где отсутствовала зависть, пожравшая не один творческий союз. Имеются здесь и фотографии посиделок в мастерской, где велись беседы, рождались споры и мечталось о дивном будущем.

Кстати, о Бриках и Маяковском! С ними Родченко-Степанову связывали узы дружбы и сотрудничества. «Выставка открылась в «Салоне» на Большой Дмитровке, на вернисаже был Маяковский. Он подошёл ко мне просто и сказал: «Идём, с тобой хочет познакомиться Лиля Юрьевна Брик». Я подошёл и познакомился. Это было первое знакомство с Маяковским», - сообщает Родченко в своих мемуарах.

Цепляет неестественность ситуации – поэт не был знаком с Родченко, но двинулся и попросил за Лилечку. Ради Лилечки. Сам-то он как-нибудь после. В этом вся суть «любви», точнее, колоссального унижения, в котором варился первый «голос» Революции. Однако же оставим великим – их тяготы. Владимир Маяковский сделался одним из самых эффектных натурщиков Александра Родченко. В экспозиции – ряд изображений. Обладавший роскошной и запоминающейся внешностью, пролетарский пиит выказан и как хулиган, и как денди, умевший выбирать галстуки, и как интеллигентный мыслитель, сомневавшийся даже в своём даровании.

Зато Лиля Брик ни в чём не сомневалась. Некрасивая и дисгармоничная, эта мадам умело вертела мужчинами, притом – лучшими в своём роде. Это – харизма! Родченко увидел и в ней потенциал фотомодели. Перед нами - работа «Книги – тут!», где Лилечка скликает публику в пункты Ленгиза, хотя, она не столько читала книги, сколько спала с литераторами. Рядом - коллажное фото Осипа Брика с логотипом ЛЕФа в одном из стёкол очков. Так мы переходим к следующей главе биографии Родченко.

Советская реклама 1920-х годов – это образцы высокого вкуса и атакующего стиля. Недаром их теперь изучают дизайнеры всего мира. Владимир Маяковский утверждал: «Мы не должны оставить это оружие, эту агитацию торговли в руках нэпача, в руках буржуа-иностранца. В СССР всё должно работать на пролетарское благо. Думайте о рекламе!» И они думали. Корифеи слога и формы ночами корпели над зазывами Моссельпрома. В ход шло всё передовое и свежее – особые шрифты, коллажи, звонкая рифма. Родченко и Маяковский, не зная маркетинга, изобрели «на коленке» все его базовые принципы.

Вот – фотография самого Моссельпромовского здания, что и ныне высится на углу Калашного и Нижнего Кисловского переулков. «Вся Москва была в наших рекламах. Все киоски Моссельпрома, все вывески, все плакаты, все газеты и журналы были наполнены ими. Мы полностью завоевали Москву и полностью сдвинули, или, вернее, переменили старый, царски-буржуазно-западный стиль рекламы на новый, советский», - вспоминал Родченко уже в начале 1940-х.

Пресса – ещё один фронт борьбы; 1920-е – начало 1930-х – печатный бум. Газеты и журналы появлялись в таком количестве, что читатель не успевал хватать и внедряться. Впрочем, большинство тех изданий, увы, исчезло максимум через год-два после регистрации. На выставочных стендах – номера журнала «Даёшь!», где Родченко был дизайнером обложек, а Маяковский – автором программных стихов. Там же отметились: художник Александр Дейнека, фотограф Борис Игнатович, поэты Семён Кирсанов и Николай Асеев. Блестящее созвездие талантов, но …вышло четырнадцать номеров, да и это считалось почти рекордом.

В 1930-х годах Родченко оставался в обойме: создал несколько репрезентативных фотоальбомов - «СССР на стройке», «Первая конная», «Красная армия»; снимал парады физкультурников и выступления артистов цирка; входил в комиссии; был участником всех советских фотовыставок и зарубежных салонов. Но всё же его эпоха канула в лету – бойкая динамика уступила место уверенной статике, а мечта о Завтра сменилась ощущением Вечности. Вот - изящная композиция «Полевые цветы», сделанная в манере Георга Хойнинген-Хюне и Хорста П. Хорста – корифеев западного фотоискусства. Подсветка, тайна, девушка с отсутствующим взором – застывший фрагмент бытия.

Александр Родченко умер в 1956 году – ему было 65 лет, но он уже казался памятником самому себе. В 1960-х, на волне увлечения конструктивизмом вспомнили также и о Родченко. Его ракурсы, взгляды и смыслы вошли в моду, сыскались эпигоны, в том числе и за рубежом. Но можно ли повторить уникума?