Эсхатологический оптимизм

— Александр Гельевич, 2020 год в некотором смысле эпохальный, один из самых необычных, по крайней мере в последнее время. Как вы считаете, коронавирус — это спецоперация, некая случайность или Божий промысел?

— Я думаю, что для религиозного человека (а я таковым и являюсь) все, что происходит, безусловно, имеет смысл и относится к Божьему Промыслу. Однако это не исключает, что у каждого события, катастрофы либо, наоборот, счастливого разрешения есть глубокие исторические причины. Наличие низшего смысла никак не отменяет высшего. Всё связано с Божьим промыслом. Вопрос только в том, как выяснить это, как выстроить объяснение связи между событиями, в которых мы участвуем, и глубинными духовными причинами, их смыслами.

Я не думаю, что стоит противопоставлять, например, Божий Промысел и то, что происходит само по себе, потому что само по себе вообще ничего не происходит. Все имеет под собой глубокое обоснование. Но в некоторых случаях, как в 2020 году, я с вами согласен, события настолько фундаментальны, что обращение к Божьему Промыслу требуется более, чем когда-либо… Как для верующих, так и неверующих. Сегодня многие — даже агностики — начинают задумываться о том, что что-то здесь не так, слишком неожиданно и резко все случилось. Божий Промысел есть везде, но не всегда его замечают. Сегодня не обратить на него внимания трудно… Труднее, чем всегда…

Поэтому объяснение пандемии как «излияния ангелом чаши гнева Господня — чаши с язвами на человечество» — не противоречит и иному, «рациональному» объяснению. Это две параллельные каузальности — верхняя и нижняя…

Что касается коронавируса, на мой взгляд, трудно сказать, является ли пандемия рукотворной или нет. Не могу высказать однозначной точки зрения. Очень многие люди видят, как сегодня реагируют на коронавирус глобалистские круги, произнося три «B» — Building Back Better. Это так же, как и Great Reset — «великая перезагрузка», означает, мол, «восстановим с лихвой», «будет еще лучше». Вдруг об этом одновременно говорят и Джо Байден, и Борис Джонсон, и европейские глобалисты: «Отстроим заново — и будет лучше». Также Great Reset (великая перезагрузка), New World Order (новый мировой порядок) — эти кодовые фразы звучат сегодня отовсюду. Коронавирус — это new opportunity, как они говорят, новая возможность, новый шанс. Трудно не заподозрить за этими «совпадениями» своего рода «глобалистского заговора».

Глядя на это, создается впечатление, что кому-то коронавирус был выгоден. Но еще раз хочу сказать, что не уверен точно, что это так… Возможно, речь идет и об идеологической апроприации масштабной катастрофы. Есть пандемия, атака на здоровье всего человечества со стороны коронавируса, а глобалисты лишь используют это в своих целях. Они бы давили бы свое и в отсутствие вируса… И один финансовый кризис — без эпидемии и локдауна — стал бы для них основанием, чтобы укрепить свою повестку дня, усилить глобалистскую пропаганду. То есть и отсутствие эпидемии могло бы стать для них стимулом, для интенсификации своей политики, в частности для борьбы с Дональдом Трампом…

Поэтому трудно сказать, запустили ли они вирус осознанно или просто воспользовались им в своих интересах. И того и другого нельзя исключать. Мы не знаем этого наверняка и едва ли узнаем. Однако я склоняюсь все же к тому, что глобалисты всего лишь используют коронавирус в своих интересах. Даже несмотря на кризис глобализма, который сейчас происходит, они говорят: «Ничего, мы оправимся — и будет еще лучше». Локдаун — это самая антиглобалистская мера, которую только можно себе представить, когда все закрывают границы, прекращается международная торговля, обрываются коммуникации, все сосредотачиваются на внутренних проблемах и национальных экономиках. Казалось бы, глобалисты должны кричать: «Ой, все разваливается!» Но они говорят: «Нет, мы еще лучше будем».

Искусство яхтсмена — это не только плыть по ветру, но и против ветра. Лишь бы ветер был — справа, слева, сзади или спереди: если есть ветер, яхтсмен плывет. Только в случае полного штиля яхта останавливается. Глобалисты подобны яхтсменам: готовы использовать любую ситуацию — как в их пользу, так и против них, лишь бы было движение, динамика. Таким образом, нельзя исключить манипуляцию спонтанно возникшей или даже вышедшей из-под контроля эпидемией в глобалистских целях.

Третий важный момент. Нельзя исключить, что речь идет об утечке биологического оружия.

— Значит, всё-таки утечка?

— С моей точки зрения, это утечка. Я ориентируюсь на то, как реагировали на коронавирус разные государства и правительства. Вводить настолько жёсткий локдаун перед лицом обычного вируса с не очень высокой смертностью странно. На это можно было бы пойти, если правительства знали что-то большее, чем нам говорилось. Скорее всего, с этим вирусом что-то не так. По-моему, сегодня все пришли к выводу, что это не обычный вирус. Люди, которые знают о его настоящей опасности, пытаются как-то снизить накал и сказать: «Ладно, ничего, как-нибудь отойдем». Но это успокоение, и оно отчасти оправдано.

Однако есть ряд косвенных указаний на то, что речь всё же идёт о биологическом оружии. Во-первых, есть явные искусственные вкрапления в структуру вируса. И они странно напоминают ВИЧ.

Во-вторых, нас пытаются убедить, что повторных случаев заболевания нет, хотя уже очевидно, что они есть.

— Да, такие случаи заражения уже начали появляться.

— Это скрывать невозможно. Те, кто вводил первый локдаун, об этом знали. Но они боялись, что начнется паника, если людям скажут правду о коронавирусе. С моей точки зрения, правительства и международные организации знали, с чем имеют дело, поэтому пытались максимально мягко локализовать опасность. Они делали, что могли, стремясь при этом всячески избежать паники. А правда легко могла к этой панике привести, особенно вначале.

Постепенно выясняется, что к вирусу нет привыкания. Herd immunity, коллективный иммунитет невозможен. Об этом постепенно даже перестали говорить как наши власти, так и европейские, все остальные. Коллективного иммунитета просто не может быть в том случае, если это биологическое оружие.

— Пока еще о вакцинации говорят.

— До вакцинации мы еще дойдём. С мой точки зрения, тема herd immunity отпала, так как существует опасность повторного заражения. Недавно Владимир Жириновский (а он часто проговаривается) в одной из программ на радио рассказывал в прямом эфире, что многие депутаты ЛДПР переболели коронавирусом дважды. «На третий раз, — говорит он, — они умрут». Это не просто чёрный юмор Жириновского. В такой юмористической форме он обычно говорит о том, что действительно есть. Отчасти упомянутый политик адаптируется к интересам власти, а отчасти идёт навстречу популизму. Так что сегодня уже не скрыть, что повторное заражение коронавирусом весьма вероятно. Значит, заболевание не вызывает иммунитета или из-за мутации вируса, или из-за того, что так и было задумано первоначально.

Следующий важный момент — мы не знаем настоящих последствий этого вируса. Врачи всё чаще признают, что аффектация легких или желудка приводит к большому количеству смертей, особенно среди пожилых и людей, страдающих определенными заболеваниями. Но и это не главный удар. Скорее всего, вирус бьёт по центральной нервной системе и приводит к таким разрушениям, которые не сразу заметны. Это не значит, что те, кто перенес болезнь бессимптомно, окрепли и получили иммунитет, как это бывает при сезонном гриппе или другом вирусном заболевании. Речь идет о более серьезном ударе по центральной нервной системе, последствия которого могут открываться постепенно. Например, в Китае уже прошла волна информации о том, что вирус аффектирует репродуктивные функции.

— Говорят, что особенно мужчины страдают, начинается бесплодие.

— Это более заметно. О влиянии на репродуктивные функции женщин мы пока просто ничего не знаем. Может, его и нет, а может…

Но это еще не все, потому что сюрпризы, вложенные в коронавирус, будут дальше постепенно давать о себе знать.

Если это биологическое оружие, то оно не может приносить столь невысокое количество смертей. Значит, речь идет о чем-то другом, более существенном результате. Возможно, отложенном… И этот результат должен быть масштабным, иначе что же это за оружие…

— Отложенный эффект.

— Да, повторный приход вируса.

Видимо, мы имеем дело с тем, о чем давно говорят глобалисты: достижение пределов роста (демографии, экономики, природных ресурсов), необходимость сокращения населения планеты, прежде всего за счет пожилых людей, изменение баланса производства и потребления (с чем не справляются ни промышленность, ни ресурсная база), необходимость полного контроля над людьми, включая управление сознанием, сращивание человека и машины и так далее.

А для этого нужна волна катастроф или просто резкое сокращение народонаселения планеты.

— Об этом Римский клуб говорит с 1960-х годов.

— Да, там утверждают, что дальнейшее увеличение численности населения вызовет не только перенаселение планеты, но и экономический, ресурсный, социальный и политический кризисы. Коронавирус — идеальный способ регулирования численности населения Земли через истребление, геноцид определенной его части. Признать открыто это невозможно, так как начнутся паника, протесты, восстания, хаос…

Впрочем, я не настаиваю… Я не знаю истины, это лишь мои гипотезы…. Я не настаиваю, для меня это не вопрос веры, я лишь пытаюсь логически анализировать то, что происходит. Я не врач, не вирусолог, о многом читаю в прессе, как и все остальные. Я не ангажирован, никого не стараюсь обвинить или осудить, лишь сопоставляю факты. Возможно, я их неверно складываю, но это лишь мои умозаключения.

Если бы люди во власти не знали, что речь идет о биологическом оружии, едва ли они согласились бы на локдаун и столь резкий удар по экономике. Ведь каждый ресторан, пункт питания — это прибыль, которая распределяется по всему государству, то есть в нашем случае это благосостояние и благополучие целых стран на Западе и на Востоке.

— Все как по команде на это пошли.

— Конечно. Никто бы не пошел на такие жертвы и потери, если бы не было на то серьезного основания, достаточных причин.

— Почему сегодня Россия вновь не ввела локдаун: Европа на это пошла, а мы — нет.

— Решили: пусть население пеняет на себя, раз оно ходит без масок. Я думаю, они просто посмотрели, что народ бушует, возмущается: «Не хотим QR-кодов! «Не хотим сидеть дома!..» Иногда это прорывается в выступлениях наших чиновников, дескать, если так ведете себя, то вымирайте, черт с вами!

— То есть каждый пусть выживает как может?

— Конечно. Я думаю, они решили: «Неужели мы будем из-за вас, придурков, губить нашу экономику?» Конечно, что-то ограничили, но не пошли на крайние формы. Еще один момент: первый локдаун не сработал. Надо было жестче поступать, как в Китае: закрывать аэропорты, локализовать целые зоны, выискивать цепочки заражения… Изолировать эти цепочки и бить уже по-настоящему по вирусу. Мы пошли промежуточным путем: что-то закрыли, что-то — нет. Поэтому вторая волна была неизбежна, она фактически привела к тому, что зона опыления вируса расширилась. И это еще не конец, лишь очередная волна, хотя нам говорят: «До весны подождем, и будет все в порядке…» Но, видимо, на самом деле считают, что надо «опылить» этим коронавирусом всех. Кто выживет — молодец. Кто нет, как Ким Ки Дук в Латвии и множество других умерших, знаменитых и никому не известных, — ну что ж.

Однако это означает, что дальше начнется непредсказуемая эпоха.

Как люди будут умирать? Кто-то сейчас, кто-то позднее, кто-то от одного диагноза, а кто-то от другого. Кто-то даже выживет, но не факт, что останется тем же, кем был, возможно, будут мутации. «Не все мы умрём, но все изменимся», — говорит святой апостол Павел (1 Кор 15:51).

Поэтому все, что сейчас происходит с коронавирусом, — колоссальный удар по человечеству.

Я думаю, исток вируса искусственный, но, возможно (снова гипотеза), это просто незаконченное биологическое оружие, брошенное не завершенным… Мы знаем, что в Америке остановили разработку подобных вирусов, потому что, может быть, не нашли противоядия или с ним возникли какие-то иные проблемы.

— И утечка…

— И она в том числе произошла. Очень похоже на это, так как вирус затрагивает и самих глобалистов. Я представляю это так: если бы они осознанно запустили этот вирус, то сами бы не болели. А Борис Джонсон дважды уже переболел и дважды изолировался; принц Чарльз тоже болел. То есть представители мировой элиты, сами «вожди и идеологи глобализации» оказываются беспомощными перед угрозой. Если бы все было иначе…

— То есть вакцина была бы?

— Конечно. Но сейчас все еще нет и уж точно с самого начала не было лекарства, которое обеспечило бы безусловное исцеление. Глобалисты болеют наряду с обычными людьми. Конечно, для них уровень медицины лучше, их лучше обслуживают, но если это биологическое оружие, то и они от него могут умереть. И в том случае, если переболел, человек уже не может быть уверенным в том, что сохранил здоровье таким, каким оно было ранее. Это касается всех, не только простых людей. Вот в чем проблема. Таким образом, на мой взгляд, случилась утечка вируса, которую все пытаются использовать в своих интересах. И глобалисты в том числе.

И последнее — по поводу вакцины. Совершенно очевидно, что вакцина пока не работает — ни наша, ни зарубежная. По крайней мере, не работает как надежное и безотказное средство, на которое можно было бы целиком положиться. Возможно, на какие-то симптомы коронавируса она оказывает воздействие, но как надежное противоядие не работает. Может быть, для кого-то вакцина станет спасением, но не в том смысле, что привился, и стало безопасно жить в мире коронавируса. Может быть, не умрешь в этот раз, так в следующий или откажут не легкие, а печень. Но я не говорю, что вакцина совсем бесполезна. Кто знает…

Тот же Жириновский в прямом эфире на радио агитировал вакцинироваться: «Я потребую всех депутатов — своих и не своих — вакцинировать. Я сам провакцинировался, и все пусть вакцинируются». А дальше он рассказывает: «Я в своем кабинете посадил двух собак. Когда ко мне приходят наши депутаты, которые не вакцинировались, на них этих собак напускаю, они должны быть на расстоянии пяти метров от меня». Что же хочет сказать нам Жириновский? То, что он сделал прививку, советует сделать всем остальным, но действию вакцины при этом он сам не доверяет, иначе принимал бы всех без собак. Если он после вакцинации опасается возможности заражения коронавирусом, значит, дает нам в своем стиле знать, что она все равно полностью не убережет от болезни. Видимо, власти ему поручили пропагандировать вакцинацию, Жириновский это и делает, но в свой дискурс вставляет намеренное противоречие, намек: вакцинируйтесь, но имейте в виду, что это не помогает.

— Проговаривается, как Штирлиц.

— Думаю, просто считает, что наши чиновники настолько слабоумны, что не заметят, как он в отработку общеобязательной программы он вставляет несколько закодированных элементов. А если ты не пьяный и не идиот, то сопоставишь факты. Если же идиот, то пропустишь подобное мимо ушей, думая, какой смешной Жириновский с этими собаками. А Жириновский, на самом деле, подает знак тем людям, которые не хотят слишком быстро умереть. Всегда кажется, что он говорит ерунду, но за ней больше смысла, чем у человека, который с серьезным видом говорит разумные вещи. Например, Анна Попова из Роспотребнадзора говорит более абсурдные вещи, чем Жириновский.

— Вам не кажется, что Попова — какой-то странный человек, который появился из ниоткуда — и вдруг становится главным человеком в стране, фактически чуть ли не круче Путина?

— Да, но Попова, на мой взгляд, невменяема. Я анализирую ее выступления, во многих заложены логические противоречия. Она говорит странным языком. Вроде у неё серьезное лицо, даже устрашающее и угрожающее, но слова напоминают психопатическую картину бреда…

— «Ситуация напряженная, но управляемая».

— То есть бояться нечего, но вы все умрёте. У нее часто переходные глаголы используются как непереходные. Это некоторое иррациональное косноязычие, возведенное в самостоятельный стиль. Вообще говоря, люди в последнее время уже перестали слушать, о чем им говорят, обращают внимание на жесты, внешний вид, а логическое содержание высказываний часто вообще ускользает. У Поповой это содержание странное. Если его логически разложить и проанализировать, то получается совершенно невероятная поэзия абсурда.

— С чем подобное связано? Она боится проговориться, сказать правду или не понимает, что происходит?

— Трудно сказать, не знаю. Я не берусь определять мотивацию таких странных существ, как Попова. Мне кажется, просто находят таких фигур, которые зависли ровно между иррациональностью и рациональностью, и бредят с полуопознаваемой системностью. Жириновский тоже такой, но у него другое сочетание: он как юродивый, как шут гороховый облекает истину в дурацкие формы. А некоторые, как Попова, наоборот, облекают бред в серьёзные формы. Это симметричные фигуры: Жириновский вменяем, но строит из себя идиота, а Попова невменяема, но пытается выглядеть нормальным чиновником, который отвечает за свои слова. Если слушать обоих и декодировать, у нас будет ясная картина того, что происходит с коронавирусом.

— Если ситуация настолько серьезная, то вы сами как-то бережетесь?

— Я сижу в изоляции, ни с кем не вижусь. Ещё в апреле уехал за город. Если мне приходится появляться (такое было всего 3–4 раза за это время) в публичных местах, то приезжаю в маске, перчатках, укутанный в несколько слоев — с противогазом и в химзащите. Всем рекомендую делать так же.

Но при этом я активизировал свою деятельность в Zoom. Там у меня проходят конференции, я снимаю лекции, устроил студию в своем кабинете и записываю курсы по психологии, по Аристотелю, «Феноменологии Радикального субъекта», по платонизму, не говоря уже про развитие Четвертой политической теории, евразийства. У меня каждый день по 5–6 мероприятий, в том числе на разных языках. Работа интенсивная, я принимаю условия коронавируса и не восстаю против них.

Единственное исключение — посещение церкви. Но у нас там тоже соблюдаются жёсткие правила: дистанция, маски. Это не значит, что не заболею. Наверное, каждый может заболеть. Бороться с подобным бесконечно тоже нельзя, но я, по крайней мере, пока нет ясности и есть откровенные манипуляции с коронавирусом, стараюсь соблюдать все меры предосторожности и всем советую. Если можно, то не надо никуда ходить, многое можно сделать удаленно. Например, я веду образовательные программы в новой школе МХАТа (три дисциплины: онтология и антропология театра; политическая эстетика; культурология) тоже по Zoom, что не менее эффективно. Наоборот, бесконечные переезды и встречи сейчас выглядят необходимыми, но оказываются совершенно ненужным. Я сократил их, больше времени уделяю семье и, главное, науке и преподаванию.

Кстати, почти все вокруг меня уже переболели по разу. Почти все мои издатели — в Бразилии, Италии, Франции, Америке. Многие мои русские друзья: Константин Малофеев, Эдуард Бояков, Сергей Глазьев … Знакомые монахи и монахини, священники…

— Глазьев тоже переболел?

— Да, сейчас он на изоляции с коронавирусом. Мои друзья оправились, преодолели, слава Богу… Но многие болели очень тяжело.

Все они оправились преодолели это, но многие болели очень тяжело… Для меня эта ситуация серьёзна. Кто-то бодрится, говорит: «Мне всё нипочем». Правильно, хорошо… Но ситуация очень серьёзная. Если вы ещё не заболели, дай Господь, чтобы этого никогда не случилось, либо как можно дольше продержаться. Нет идеи побыстрее заболеть, чтобы потом не заразиться. Если быстрее заболеешь первый раз, то быстрее случится и второй. Вот в чём дело.

Таково мое представление о коронавирусе. Еще раз подчеркиваю, что я не придаю этому слишком много значения. Раз моровая язва, так язва; раз чума так чума, раз наказание Господне, так наказание; утечка ядерного оружия — значит, утечка. Надо адаптироваться и не терять человеческого облика. А когда кричат: «Разрешите нам ходить без масок, на шашлыки или еще куда-то», — подобное у меня вызывает чувство недоумения. На мой взгляд, есть у людей какой-то нигилизм… Едва ли они сознательно выбирают смерть, хотя как знать. Человек сложнее, чем мы думаем…

— В сухом остатке получаем, что это боевой вирус со сложным отложенным действием, который непреднамеренно утек из лаборатории. С ним столкнулись мировые элиты, поэтому некоторые до сих пор, как Путин, практически ни с кем не встречаются тет-а-тет. Поднимем планку разговора на несколько ступеней выше. То есть люди понимают, что произошло, но не контролируют ситуацию. А в чем тогда божественный замысел?

— Я думаю, что, с точки зрения логики, человечество должно быть наказано. Лет 500 назад западноевропейская цивилизация отвернулась от Бога, сказав: «Мы и без Бога хороши». Ницше назвал это смертью Бога. «Прогрессивные» люди объявили, что Бог «умер» и, соответственно, теперь все будет решать человек. Человек взял ответственность на себя. Человечество убивает Бога не в самом Боге (это невозможно), но Бога для себя и, значит, себя для Бога. Бога убить нельзя, но человечество, которое поднимает на него руку, бьет по себе. И это смертельно… Сегодня мы подошли к тому, что человечество, которое отвернулось от Бога, стремительно утрачивает и само себя. Они думали, что без Бога только и станут людьми. Но оказалось, что за 500 лет Нового времени, Модерна, когда постепенно расширилась, повсеместно распространилась атеистически-материалистическая цивилизация и культура, человечество само по себе несостоятельно. Без Бога у него нет души, нет бессмертия, ни духа, ни цели, ни смысла. Оно превратилось в материальные скорлупы, которые управляются внешними стимулами. Люди превратились в машины, в животных, а сейчас дошли до такого состояния, чтобы передать инициативу искусственному интеллекту.

Сегодня мы живем в эпоху перехода от гуманизма к постгуманизму.

— И к трансгуманизму.

— Да. Приходят постгуманистические, постчеловеческие сущности в лице киборгов, мутантов. Подготовка к этому шла через либеральное освобождение индивидуума от всех форм коллективной идентичности: сначала религиозной, потом сословной, национальной, затем классовой, профессиональной, а затем и половой.

Мужчина ты или женщина — этот вопрос становится открытым выбором, опцией. Это тоже освобождение индивидуума от коллективной идентичности, так как мужчина и женщина и есть формы коллективной идентичности…

Логически мы прошли все стадии в сторону постгуманизма. Остался последний шаг — освободиться от человеческой идентичности. То есть покончить с человечеством, уступив бразды правления постгуманистским реалиям. Этот момент финального перехода называется сингулярностью, моментом передачи власти искусственному интеллекту.

Даже Путин уже заговорил об искусственном интеллекте и о связанных с ним рисках и опасностях. На мой взгляд, пока эти высказывания достаточно наивны. Но это вполне нормально, он же не философ, не антрополог. Сам себя Путин называет менеджером, поэтому об искусственном интеллекте рассуждает «по-менеджерски». Однако сам факт, что он делает это, уже говорит о том, что тема выходит на уровень политики. Если сегодня гендерная политика — это острие либерализма, то уже завтра в центр будет поставлен постгуманизм — политический постгуманизм… Поэтому столь много внимания уделяется «цифровизации». По сути, мы стоим на пороге миграции в киберпространство, финального расчеловечивания человечества…

С точки зрения божественного, человечество уничтожает само себя. И начало это делать уже давно. Сегодня оно лишь достигает финальной черты.

И тут ему посылается некий знак: «Смотри, что ты делаешь. Ты само себя уничтожаешь. Ты отвернулось от Бога. Сейчас Я нашлю на тебя моровую язву, ангелы выльют фиал гнева Господня (в виде коронавируса или иных катастроф). Ты должно перед этой угрозой встрепенуться, встряхнуться, повернуться, подумать, что ты наделало, зачем ты, человечество, прокричало трескучие глупости о том, что якобы убило Меня. Я вечный и всемогущий, Меня убить нельзя. Ты можешь убить только себя! Мгновение, раз — и увезли человека люди в белых костюмах химзащиты, два — снова увезли… Обратись, пока не поздно, пока еще искусственный интеллект окончательно тебя вместе с глобалистами, Байденом не превратил в механизм и не загрузил на облачный сервис, в Матрицу…» Вот как я прочитываю современную ситуацию.

Таким образом, карантин, пандемия, локдаун — способ вернуться к нашему сердцу, к нашей душе, открыть философию, теологию, историю культуры… Но нет, мы на стену лезем, чтобы нас быстрее пустили в кафе, чтобы поболтать с приятелями, подругами, друзьями. Ведём себя как скоты. Мы не слышим за информационным шумом и мельканием бессмысленных теней голоса гневного и милосердного Бога, насылающего на нас спасительную благословенную чуму…

Тогда будет еще одна волна заболевания, потом еще какой-нибудь заразы. Фактически это как моровая язва.

Наше сознание уже травят, разрушают наш мозг.

Глобалисты же и прогрессисты в целом хотят лечить пожар выплескиванием дополнительного бензина (раз вам мало боли — будет еще больше). Какими-то сомнительными вакцинациями, о которых нам тоже все время говорят то ли полуправду, то ли вообще неправду. Доверять мировой вакцинации невозможно по многим причинам.

Но главное, что мы пытаемся как-то совершенно не так, неправильно; ответить на этот божественный призыв, который ставит нас перед лицом смерти, гибели, уничтожения…

— Опять уйти и спрятаться, не заметить.

— Да, верно, так я читаю пандемию. Мы игнорируем содержание исторического процесса, пытаемся его интерпретировать чисто технически. Мы хотим избежать или уклониться от истины коронавируса. У коронавируса есть как техническая сторона, так и тот божественный смысл, с чего мы начали. Сказано: «Начало мудрости — страх Господень; глупцы только презирают мудрость и наставление» (Притчи 1:7). Если ты не боишься Бога, не понимаешь, что Он силен и бессмертен, а ты смертен, то у тебя ноль мудрости, раз у тебя нет страха Божьего. И страх Господень на нас как бы снисходит в лице коронавируса. Фактически Бог возвращает нас к нашей конечности, к нашей смертности и подразумевает: «Ужаснитесь самим себе, а не Богу. Что вы делаете? Какую цивилизацию вы построили? Отвернитесь от нее, не идите в этом направлении». А мы не внемлем, говоря: «Давай быстрее жить дальше. Пусть побыстрее эта напасть кончится… Пока еще есть время поживем на всю катушку…»

— Фактически это последнее предупреждение, если таким языком говорить.

— Может быть, последнее, может, одно из последних. Я не знаю. Ведь в Апокалипсисе речь идет о том, что есть не один фиал гнева Господня. Один ангел заведует землетрясениями, другой — моровыми язвами, третий травит реки. Какая-то серия предупреждений уже в прошлом была, какая-то, возможно, будет в будущем. Но коронавирус — одно из предупреждений.

— Значит, есть шанс услышать и поменяться?

— Конечно, есть. Пока существует человек, шанс остается. Человек свободен, пока его не заменит искусственный интеллект. До тех пор у него будет возможность обратиться, повернуться, измениться и спастись. Но в какой-то момент уже некому будет принимать решение, но оно будет непростым. Это не значит, что надо немедленно бежать в церковь. Церковь, как и мечеть, сама встроена в процесс модернизации — и священники, и муллы охвачены стихией Модерна…

— У нас, по-моему, остались только бизнес-церковь и бизнес-мечеть, других нет.

— Я бы так не сказал. Сам я единоверец.

— Вы же всегда были старовером.

— Да, так и есть. Единоверие — старообрядческое направление. Но я не хотел бы говорить о церкви и тем более мечети критически. Я не мусульманин, я христианин.

— Мы видим, что они встроены в социум, играют по его правилам «золотого тельца».

— Когда так происходит, люди отступают от самих себя, особенно католики. Те вообще в какой-то момент заключили альянс с духом Модерна. Тем самым они предали вечность, на которой стоят религия и вера в пользу времени, осуществили акт апостасии, отступничества. Наша православная церковь гораздо более консервативна, традиционна. Но и здесь, к сожалению, дух века сего, дух вырождения, дух технологий, дух так называемого прогрессизма, материализма, финансизма захватывает и наши церковные институты. Поэтому надо обратиться не просто к церкви, следует обратиться прежде всего против современного мира. Об этом книга «Кризис современного мира» Рене Генона, которую мы перевели ещё в конце 1980-х годов.

— Ее название обо всем говорит.

— Другая важнейшая книга Генона — «Царство количества и знаки времени». Там речь идет о Великой пародии, удивительно напоминающей постмодерн. Мы живём в мире Великой пародии. Глобализм — это строительство новой Вавилонской башни. Когда же мы считаем это прогрессом и развитием, то просто предаем себя, пишем кровавую расписку дьяволу, продаем свою душу, не замечая этого. Считаем, что это просто новые гаджеты, сервисы, новые модели iPhone, привлекательное развлечение, оригинальный сорт кофе… Дьявол входит в быт. Незаметно. Повседневность и дьявол с какого-то момента истории совпали друг с другом. Когда мы тратим свою жизненную силу, свое время, свою энергию на повседневность, то предаем самих себя, свое сердце, свою глубину, свою душу. Конечно, если б приходило рогатое существо и брало у нас расписку, наверное, мы бы отшатнулись, испугались. Но когда нам говорят: «Делай то, что делаешь, будь как все, двигайся в общем ритме… Все голосуют — и ты голосуй…»

— Ты царь природы, тебе всё можно.

— Да. Постепенно человеку через повседневность внушается позиция, которая фактически является его духовным самоубийством. Так незаметно: намыль веревочку, она начнёт приятно пахнуть, и мыло будет очень современным, потом встань на табуреточку, на ней очень весело, интересно, высоко стоять, ты сможешь всю свою комнатку осмотреть, а потом привяжи петлю к потолку… И вот так, в духе TikTok, вас подвигают к самоубийству не какие-то жестокие злодеи, а сама по себе культура, прогресс, технологии, сервисы… И в один момент человек становится деталью, шестеренкой какой-то машины, которая на всех парах несется в бездну. Мы этого не замечаем, думая, что уютно сидим и ждем следующей остановки… Но она, скорее всего, окажется последней. Следующая остановка — сингулярность, конечная.

Но всегда есть возможность если не остановить этот поезд, то что-то все же предпринять. Например, выпрыгнуть из него. А можно пробраться в машинное отделение и попытаться свернуть шею злодею, который там находится. Именно это сегодня пытаются сделать американцы, когда голосуют за Трампа против Байдена. Они пытаются остановить эту несущуюся в бездну глобалистскую машину. То есть не только мы, русские, евразийцы, этому противодействуем. На Западе популисты, сторонники Трампа, консерваторы тоже понимают, что фундаментально происходит что-то не то. Человечество несется на всех парах совершенно не туда, куда должно было бы… И люди начинают просыпаться и пытаются как-то реагировать. Не только правые, консерваторы, но и левые, осознающие гибельность капитализма, этого мирового зла… Это внушает надежду: ведь люди свободны до последнего момента. Мы всегда можем измениться. В этом суть человека — в свободе. Не в свободе от греха, ошибки или преступления, но в свободе преодолеть их, измениться, повернуться в обратном направлении — к своим духовным истокам.

Но это не получится сделать без серьезного философского, религиозного переосмысления настоящего. Легко пойти только туда, куда идет большинство, а это бездна, как Гадаринские свиньи, в которых вселились бесы. Идти в сторону истины приходится против течения. И это не просто…

— Вам не кажется, что человек не прислушивается ни к каким последним шансам, знакам? Значит, какая-то суперэлита или горстка людей, философов должны переключать рычаги, а большинство вряд ли сделают выводы. Как вы считаете?

— У Гегеля есть интересное определение, что такое дух (der Geist по-немецки). Гегель в «Феноменологии духа» говорит: «Дух — это там, где „я“ и „мы“ совпадают». То есть человек как таковой и человек как дух — это не индивидуум, не элита и не все вместе. Как бы мы ни брали всех вместе, массы, большинство или все человечество, из них не получится человека, всегда будут только отдельные части, а не целое. Одновременно с этим один человек — это тоже не весь человек, не дух. Сам человек не находится ни в единичном человеке, ни во всех вместе, ни в малом количестве, ни в элите, ни в массе. Однако верно и обратное, человек находится и в одном человеке, и в массе, и в элите. Диалектика состоит в том, что оба высказывания верны. Человек есть дух, и дух — это как раз самое главное, наша суть. И даже что-то большее, чем суть.

Если пробиться к внутреннему человеку, к духу, то неважно, кто прозреет — один, несколько или все. Когда прозреет человек (Хайдеггер называл это Dasein), тогда все и изменится. Только дух имеет значение.

— То есть один спасись, и тысячи спасутся.

— Совершенно верно. Но только один спасется не как индивидуум, а как дух…

— Свое сознание…

— Не только сознание… Спасать надо человека в нас. А человек в нас, как дух по Гегелю, присутствует так же, как дух, и находится во всех и ни в ком. Это не другой дух, а один. И у одного, и у многих, и у нескольких… Как говорит Гегель: «„Я“ и „мы“ — одно и то же». Это определение духа. Если мы по-настоящему люди, а не индивидуумы, не массы, не население, то, значит, человечество в каждом из нас и во всех нас пребывает полностью. Если мы открываем дух в себе, то это делают и другие. Я не думаю, что мы должны бороться за массы. Они, как правило, искажают мысль. Массы делают любую идею массивной, неподвижной и извращенной. Поэтому речь идет об обращении не к массам, а к человеку в его духовном измерении, к тонкой надстройке. Можно сказать, что дух воплощен в истинной элите, в избранных. Но эти «избранные» должны не просто сами себя избрать или получить одобрение масс. Подчас массы вообще не понимают, что делают. Истинно избранные, пробужденные избраны для того, чтобы служить человечеству и остановить его от падения в бездну. Избранные должны проникнуть в код тех злодеев, глобалистов, либералов и прогрессистов, которые как раз и несут ответственность за убийство Бога, за Модерн, за современность. Генон называл их тёмную верхушку — контринициацией, это совершенно конкретная группа мыслителей, философов, финансистов, политиков.

— Главных жрецов.

— Да, это антижрецы, жрецы Модерна или Постмодерна. Их надо локализовать и понять, как с ними сразиться. И это не просто. Одних добрых намерений здесь недостаточно. Надо быть погруженным в дух и проникнутым им. Массы же — это фон, и они, скорее, на нашей стороне. Человечество инстинктивно отвергает нынешнее положение вещей. Оно, как бараны или коровы, которых везут на бойню, визжит, рычит, упирается. Посмотрите, как настаивает на своем трампистская Америка. Сопротивляется глобалистам, как может. Проигрывает, но брыкается.

Однако со стороны американских масс, deplorables только блеяние, ворчание. Они не могут ничего сформулировать, понять, сказать, в чем же дело. Но они чувствуют, что Байден — это конец.

— Он и сам символ конца — по возрасту, внешнему виду, умственному состоянию.

— Да, Байден — символ гибельного глобализма. Почти труп, не соображает, что говорит, забывает, кто рядом с ним находится. Это неупокоившийся покойник, привезенный из темного замка в Трансильвании и поставленный во главе Демократической партии. Он нечто зловещее. Половина американского общества чувствует, что это конец, но не может этого объяснить, так как у них нет компетентных элит. В США очень плохо с духом. Либерализм разъел их культуру. И хотя простонародные слои чувствуют, что глобалистские элиты несут им гибель, симметрично ответить на этот вызов у них не хватает как раз духовной культуры.

Кстати, я в хороших отношениях со многими американцами, консерваторами. Несмотря на санкции в отношении меня, несмотря на то, что мои книги там запрещены, они всё равно прорываются через блокаду. В США настоящий тоталитаризм: то, что было у нас в 1937 году, у них происходит сейчас.

— Неужели ваши книги запрещены там?

— Именно так. Я под санкциями. В сети Amazon продавать или читать мои книги нельзя, причем напечатанные и в самих США. Мои сайты на территории США недоступны. Это настоящий тоталитаризм!

— Это негласно, наверное?

— Нет, вполне открыто. Мои лекции на YouTube-канале запретили, а сам канал стерли. Вдумайтесь — не политические ролики, а именно лекции — по Аристотелю, платонизму. Закрыли мой Google-аккаунт, деплатформировали из «Твиттера». Это тот самый лево-либеральный тоталитаризм, cancel culture, о которых говорил в своих речах Трамп. Но они поступают так не только с русским философом, но с американским президентом. Трамп сам почти в таком же положении. По крайней мере, многие его посты в «Твиттере» подвергаются цензуре, а вице-президент Камала Харрис требовала вообще закрыть «Твиттер» Трампа. Так что все открыто. Это 1937-й в версии глобалистов.

Тем не менее сквозь всё это американский интерес прорывается и люди ищут мои тексты, пытаются понять и получить философские обоснования того, что происходит. В принципе, основная реакция американцев иррациональная: они знают, что отвергают, но не понимают, ради чего. Они четко чувствуют, что дело плохо, как коровы, которых ведут на бойню. У сторонников Трампа грустные обреченные глаза. Но сами массы ответа на эти вопросы не дадут. Только элита может это сделать.

Если у отвергающих глобализацию масс будут достойные вожди, которые станут не агентами влияния, но интеллектуалами, духовными лидерами, тогда ситуация может измениться. Битва ещё не закончена. Пока существует человечество, есть возможность противостоять этому как в Америке и Европе, так и у нас. Кстати, у нас все не так плохо, если сравнивать с ними, но и здесь — как и во всем мире — постепенно становится все хуже.

— С коронавирусом, если следовать вашей логике, вышли уже на финальный цикл этой эпопеи? Поэтому времени не так много осталось… Так?

— Время тоже ускоряется. Есть даже такое философское движение, акселерационизм, выступающее за то, чтобы искусственным образом ускорять время. Есть акселерационисты в розовых очках, которые говорят о том, что, если бы люди достигли бессмертия, было бы всеобщее счастье. А есть «черные» акселерационисты, такие как Ник Лэнд, которые открыто выступают за уничтожение человечества. Вы скажете, что такого не может быть. Но почитайте книгу Ника Лэнда «Ноумен с клыками» (Fanged Noumena), где есть описание проекта по уничтожению жизни на Земле и человечества как положительной цели технического прогресса. Посмотрите, как нарастает популярность объектно-ориентированной онтологии не только на Западе, но и в российском обществе. Уже возникло поколение мыслителей, философов, которые осознают технический прогресс как способ скорейшего уничтожения человечества даже не в пользу экологии, а в пользу неодушевленной материи, земного ядра.

Кажется, такое могло прийти в голову только нам, критикам Модерна, традиционалистам, которые ищут емких метафор для дискредитации своих идейных противников, прогрессистов. Но на самом деле это влиятельное направление в философии, становящееся все более модным. Оно провозглашает ориентацию на Радикальный Объект, на безжизненного дьявола, который спит по ту сторону вещей, на особую фигуру, известную черной фантастике Говарда Филиппа Лавкрафта, на так называемых Old Ones — древние сущности, Ктулху. То, что было чёрной научной фантастикой, становится современной философией, ориентирующей акселерацию.

Время ускоряется, согласен, мы уже близки к финальной стадии. Но кто знает... Наверное, люди духовные, которые обладают духом или причастны к духу, чувствовали это в любую эпоху, когда начинались мировые войны, эпидемии. Надо быть осторожным. Все кричат: «Конец света!» — а он не наступает. При этом правильно же кричат. Только неправильно говорить, что это последнее предупреждение. Каждый бой для нас должен быть последним, каждое столкновение за истину против зла…

— То есть это может быть просто очередной фазой?

— Может быть, посмотрим. Это зависит от нас. История открыта.

— Вы говорите: фаза. Но все равно, согласитесь, подобного еще — если говорить о пандемии, локдауне, масочных режимах, страхе неизвестности и так далее — ничего не было в истории человечества?

— Не было. Я думаю, что мы, действительно, подходим к финальной черте. Если наступит момент сингулярности, когда искусственный интеллект получит все полномочия, все права, то после этого уже некому будет принимать решения, так как уже никого не будет.

— Учёные говорят, что уже перешли момент сингулярности, то есть человек уже не контролирует техносферу. Есть целый ряд свидетельств этого.

— Это вопрос открытый. Да, вполне возможно. У меня есть несколько философских текстов и лекций по искусственному интеллекту. На мой взгляд, искусственный интеллект как технологическая действительность пока еще невозможен в полном смысле слова. Но наш интеллект и так уже искусственный.

— Мы не понимаем те машины, которые вокруг нас. Они уже зажили собственной жизнью.

— Начинают жить, технологически да. На мой взгляд, мы уже подготовили некоторую философско-социальную платформу для искусственного интеллекта, потому что сами не живем своей жизнью. Хайдеггер говорил, что не мы живем, а das Man — некоторая обобщающая инстанция, отчужденная рациональность живет вместо нас. И таким образом наш интеллект, который мы еще по инерции считаем естественным, уже является искусственным.

Действительно, недавно было обнаружено, что две нейросети в общении друг с другом создали свой собственный язык, которого не знал программист. Вот пример того, что машины выходят у нас из-под контроля и уже способны создать собственный язык. А к чему они дальше придут в общении друг с другом? И что они на этом не известном программисту, оператору языке будут сообщать, мы не знаем.

У Хайдеггера есть такой вопрос: мы живем вплотную к Великой полночи или, может быть, еще нет? Всегда это «еще нет» (noch nicht). На самом деле, нам кажется, что уже крах наступил, ан нет… Еще нет…

— Всегда есть куда хуже.

— Да, может быть, и еще хуже. Поэтому тут надо быть очень осторожным, объявляя «конец Света». Даты не знает никто, потому что у конца Света просто нет даты. Это событие такого рода, что выпадает из сроков и времен.

Но это не меняет общей повестки дня. Надо бороться за достоинство человека, за дух, который делает нас теми, кем мы являемся. И восстанавливать это сегодня возможно только путем радикального нет, сказанному всему современному миру. Дело не в скорости движения (быстрее, медленнее), дело в его направлении.

Нельзя что-то чуть-чуть адаптировать, чуть-чуть притормозить. Ситуация такая: либо мы меняем направление движения, истории, человечества, меняем политическую власть, идеологические модели, капиталистическую систему, возвращаемся к традиции и к вечности, либо конец. Косметические украшения уже не проходят. Либо Модерн нас уничтожит, либо мы с ним должны расстаться. А это требует решимости, радикализма, резкости, революционности, которые современные политические системы, даже оппонирующие Западу, в том числе и религиозные, в себе не содержат,

— Где тогда субъект воли?

— Вот это самый главный вопрос. Я читаю сейчас курс лекций «Феноменология Радикального Субъекта». Об этом я очень последовательно, с опорой на философию от Аристотеля и Платона до Шеллинга, Гегеля, Ницше, средневековой схоластики и православного исихазма я пытаюсь рассказать, выяснив, откуда может прийти спасение. Конечно, если оно и придет, то придет от Бога. Но мы не можем только уповать только на Него и ничего не предпринимать. Мы же активны, нас Бог создал разумными и наделенными волей. Он создал нас субъектом.

Значит, для того, чтобы Бог смог нас спасти, мы должны сами что-то сделать в этом направлении. Мы не можем просто сидеть и ждать, нестись в бездну. Кто должен совершить решающее действие? Кто является Радикальным Субъектом в этой ситуации? Где его отыскать? Вот самый главный вопрос.

— Каково место России в этом глобальном спектакле, частью которого является коронавирус? Мы периферия, как дореволюционная Россия, или центральное звено этой мировой истории? Как вы считаете?

— И то и другое — и периферия, и центральное звено. Нам суждено, согласно нашим старцам, нашим гениям, основателям русской государственности, русскому народу, сыграть в драме конца мира ведущую роль и дать последний бой антихристу.

— В той битве конца, о которой говорили еще ветхозаветные пророки, а сегодня такие политологи, как Андрей Девятов?

— Да. В битве конца у нас центральная роль, как у Ирана и у некоторых других культур. Но мы будем говорить о нас. Я думаю, что Россия призвана сыграть эту роль, став последним оплотом истины, катехоном, то есть «тем, кто сдерживает приход сына погибели». Катехоном в византийской традиции считалась та православная Империя, основанная на симфонии властей. Она-то и не дает прийти в мир антихристу, сыну погибели. Эта византийская идея, которая вместе с идеей Москвы — третьего Рима перешла к нам, сформировала наше мессианское сознание, наше историческую и духовную идентичность, нашу субъектность. Это наша цель. И в данном качестве, конечно, мы никакая не периферия, а главный оплот противостояния и ядро спасения, «сердечная земля», Heartland. Отблески этого иногда можем увидеть и сквозь современную Россию, почувствовать их в нашем настроении, культуре, порой даже в политике.

Но, с другой стороны, мы часть периферии Запада, если посмотреть на образование, культуру, в конечном итоге экономику, на тех же глобалистов во власти или либералов…

— Либерализм за 30 лет нас переварил фактически.

— Да, поэтому на самом деле мы одновременно и то и другое — и потенциальный центр эсхатологического сопротивления, катехон, и глухая умственно неполноценная провинция либерального Запада. Наши либералы воплощают в себе именно эту периферийность, это внешнее управление.

Либералы во власти делают нашу страну провинцией. Капиталисты и чиновники коррупционеры превращают ее в источник извлечения средств, которые они перекачивают на Запад. Поэтому мы отчасти глубокая безмозглая провинция Запада. Наше образование, наука, культура, власть, экономика — это периферия глобального мира. Поэтому то, что происходит в Америке, — шок для наших элит. Там сейчас раскол. А если у хозяев разброд и кризис, то российским либералам Смердяковым не по себе.

С другой стороны, у России есть миссия. Она живет в нашем народе и может осознаваться в том числе некоторыми представителями власти и культуры. И, как носители миссии, как народ-богоносец, как творцы великой державы, мы центр мира.

То есть мы и то и другое. И в этом как раз наш выбор — стать русскими по-настоящему, быть Россией — быть ее миссией, исполнять ее или провалить ее, оставаясь ничтожной, коррумпированной и подражательной периферией Запада.

Это все тот же спор славянофилов и западников XIX века, только в новых, более радикальных, обостренных условиях. Частично этот же спор решался и в советское время, потому что, с одной стороны, Советская Россия была частью западноевропейского мира, а с другой — упорно и яростно противостояла капитализму. Таким образом, формы меняются, а проблема остается.

Я думаю, что это поле битвы проходит по сердцу каждого человека. Поле битвы между русской в широком смысле — евразийской миссией и глобализмом, «общечеловеческим» западничеством.

Россия должна быть не тем, чем она есть сейчас, а чем-то радикально другим. Это наше призвание, задача, цель, миссия. Россия должна измениться, преобразиться, фактически перевернуться, пробудиться. Должен быть совершен прежде всего именно духовный, а не политический переворот. Все то, что сейчас преобладает, должно уйти вниз, а то, что сейчас задавлено и на периферии, должно прийти вверх.

Как и каким образом этот духовный переворот произойдет и произойдет ли вообще — вопрос открытый. Нельзя сказать, что это решает Путин или еще кто-то во власти… Последнее слово за вами, за мною, за нами, за духом — за тем духом, который находится в равноудаленном положении между индивидуумом, группой людей или всеми. Русский дух.

— Александр Гельевич, у вас была Национал-большевистская партия*, потом Евразийское движение. Вы даже ходили к Владиславу Суркову. Судя по некоторым движениям Владимира Путина, к вам прислушивались — Евразийский союз начал воплощаться в жизнь. Но воз и ныне там. Вы уже давно не с властью. За эти 30 лет ситуация стала хуже или нет? В этом смысле Путин какую-то миссию выполнил? К чему готова Россия?

— С одной стороны, по сравнению с 1990-ми, с приходом Путина стало намного лучше. Но я согласен, что частично что-то затормозилось, никак не двигается. С Путиным случился резкий скачок, но потом снова начался застой, некий откат. Нельзя сказать, что я не с властью, скорее, власть не со мной. Вы правильно заметили, что моя принципиальная позиция не меняется уже 30 лет, а то и больше. Она состоит в том, что Россия должна быть субъектом мировой истории, стране необходимо вернуться к своей традиции и исполнить свою миссию, которую завещали нам наши предки. Это чувствует каждый русский, каждый евразийский человек. Не обязательно этнически русский, в широком смысле — каждый татарин, каждый кавказец. Я нахожу отголоски согласия с этим у огромного количества людей, зачастую во власти. Но вы также правы, что решающего влияния на власть, общество, политику мы, патриоты, евразийцы, до сих пор не можем добиться. Совершаем вылазку за вылазкой, но все их либералы во власти, «6-я колонна», «спящие», увы, успешно отбивают. Мы захватываем одни позиции, нас оттуда теснят. Нам удается занять новые, но теснят и оттуда. Чем бы это ни было — партии, позиции в образовании, культуре, СМИ, науке и так далее. Как будто имеешь дело с четко отлаженной машиной, которая прекрасно понимает все значение евразийских идей, стратегий и принципов, но именно потому и сопротивляется им столь упорно и последовательно. Антиевразийский центр, который нам — лично мне — противостоит все это время, просто не может находиться в России — власти такие идеи просто выгодны, более того — спасительны, да и чтобы понять их глубину и действенность, необходимы серьезные умственные способности. Ни такого зла, ни такого ума в российской власти нет. Поэтому мы имеем дело с сетью внешнего влияния. Именно из-за рубежа и координируются все системные модели противодействия евразийству в России, казалось бы, столь естественному. А внутри их исполняет уже четко отстроенная сеть влияния, куда органично входят как либералы, так и прямые агенты, мотивированные не идеологически, но как-то иначе. А они в нашем обществе есть повсюду.

Но это война, и она не закончилась. Моя война не закончилась. Она идёт в России, на Кавказе, на постсоветском пространстве, на Ближнем Востоке — и шире по всему миру. Она проходит также на Украине. В период драматических событий Русской весны я выпустил книгу «Украина. Моя война». У меня много войн, но та была особой, затронула меня необычайно глубоко и болезненно…

Тогда в Киеве пришли к власти атлантисты, русофобы, прямые идейные противники евразийцев — смесь либералов и нацистов. Худшее, что можно себе представить. Они свергли Виктора Януковича, узурпировали власть, начали маховик русофобских репрессий, изготовились отдать Украину, включая, естественно, Крым, нашим противникам из НАТО.

Это нас пробудило. Началась Русская весна. Но открывшийся шанс — и геополитический, и политический, и духовный — мы использовали наполовину. С Крымом воссоединились…

— Новороссию потеряли.

— Да, именно… Новороссию потеряли. Это трудная война, которая еще не закончена. Мы несем очень серьезные потери. Мы сделали несколько шагов вперед, но нас снова отбросило назад.

В чем-то у евразийцев лет 15 назад позиции были лучше, чем сейчас. И внимания больше, и на власть больше влияния. Первое охлаждение наступило в эпоху Дмитрия Медведева, когда страну едва не отбросило назад в 90-е. Но ничего особенно не восстановилось и после возвращения Путина. Я участвовал в митинге на Поклонной горе, ожидая, что возвратившийся президент наконец-то доделает то, что начал, доведет ситуацию до переломной точки… Но нет. Все снова застыло. Вот Русская весна и Крым. Еще одна чисто евразийская победа. Казалось бы, возрождение империи! Самый благоприятный момент — час евразийства… Однако снова что-то не то… И еще более не то, чем раньше…

После 2014 года мои контакты с Кремлем резко сократились. Но тогда шла война, и я ко всему был готов. Важно стало поддержать Русскую весну. И мы поддерживали — всеми силами и средствами. Потому и я, и мои друзья, и единомышленники из Евразийского движения и Евразийского союза молодежи находимся под жесточайшими американскими санкциями. Прежде всего за идеи, позиции, речи, тексты. Но снова власть, сделав шаг вперед, стала резко давить на тормоза…

Нельзя сказать, что нас окончательно разгромили. Ничего подобного! Другое дело, что у этой войны есть разные повороты. Пока одна из сторон не признаёт поражения, а продолжает вести боевые действия, война не закончена. И все может измениться. Атлантистские силы внутри России не смогли предотвратить Крым и Донбасс, но удержали Путина от полноценной евразийской политики на Украине, сорвали Русскую весну, перевели противостояние в затяжной формат унизительных минских переговоров. Это было особенно тяжело. А так как мы бьемся только за идею, когда взгляд на Новороссию у нас, евразийцев, и у власти разошелся, последовало охлаждение отношений и даже некоторая опала…

Если мы, однако, объективно и отстраненно посмотрим на нынешнее положение России, то заметим, что в чем-то мы укрепили наш суверенитет, не сдали позиций перед давлением Запада. В целом мы держимся, а значит, и для нас, евразийцев, все не так уж и плохо. Мы мерим успех именно этим критерием — силой и мощью России, ведь и влияние нам нужно только для данной цели — способствовать ее возрождению.

Признаю, я во многом разочарован Путиным, но это если взглянуть с одной стороны — с позиции того, как он обошелся с Русской весной, как тормозит действенный отбор элит, как страна и власть тонут в коррупции… Но с другой — нет. Если сравнить с 90-ми, то всё совсем не так плохо…

— По крайней мере, он страну не сдал, надо признать.

— Именно. Он ее не вывел на должный уровень, но при этом и не сдал. Это позиционная, сложная, затянувшаяся война — ни туда, ни сюда. Линия фронта меняется тактически, но не принципиально. Мы, Евразийский орден, партия России, сторонники великого возрождения, стражи катехона, не можем добиться реальных и необратимых успехов. Но и власть в целом — прежде всего Путин и военные, силовики — дальше критической черты не отступает. Поэтому все вынуждены сосредоточиться на сохранении уже завоеванных позиций. Хотя время от времени мы и контратаки предпринимаем. В целом же мы не сдали наших позиций. Пока есть Путин, он гарантирует статус-кво.

— Также важно, что ситуация стала хуже на Западе. Они потеряли позиции, у них кризис.

— В Америке идёт гражданская война, которая расколола общество на либерал-большевиков Байдена и либерал-консерваторов Трампа. У нас такого раскола нет, потому что глобалистские элиты в меньшинстве, они не могут претендовать, как в Америке, на половину влияния. Их небольшое количество, как в 1990-е, 10–15 процентов. Но только тогда был некоторый прозападный либеральный энтузиазм, а сейчас и его нет. Либералы по-прежнему контролируют очень многие сферы, но они в отчаянном положении. А тем более при расколе на Западе они могут в какой-то момент и окончательно поскользнуться. Пока еще не сделали этого.

Но их позиция дрожит, становится более хрупкой. Они отбиваются, умудряются сдерживать и нас, блокировать наш подъем. Либералы — хорошие бойцы, но и мы никуда не ушли. Потому вы правы, я не могу похвастаться большими успехами, наоборот, мы, евразийцы, какие-то позиции потеряли, но не все и не до конца. Битва, я бы сказал, зависла. В то же время сами либералы считают, что мы, наоборот, побеждаем. Мы же думаем, что либералы все еще контролируют критические высоты во власти. Это то ощущение, когда линия фронта слишком долго не менялась принципиально, но война продолжается и будет длиться до последнего вздоха.

Я дружил с художником Ильей Глазуновым в последние годы его жизни. Я был поражен его бодростью. Даже на пороге смерти он оставался бодр. Да, его отбросили на периферию, хотя периодически к нему в мастерскую приходил Путин и беседовал о русском народе, судьбах.

— То есть он оставался лидером в русской партии до последнего?

— В каком-то смысле. По меньшей мере, он ощущал себя таковым. Но при всей маргинализации он никогда не терял боевого духа, называл себя «кшатрием», кастой воинов… Меня, кстати, он считал «брахманом», представителем жреческой касты — касты философов.

Он всегда говорил, что в другие времена было еще труднее и еще сложнее. И вдохновлял бороться дальше за Русское дело.

Мне его пример очень нравится. До последнего вздоха он был в бою, до последнего момента боролся, не терял веры, понимая, что где-то мы отодвинулись, потеряли, нашим противникам удалось нас потеснить. Он это все понимал, но не опускал рук.

Если Глазунов являлся консерватором, то ещё один мой друг, но уже Александр Проханов, скорее левый патриот. С ним то же самое. Уже и возраст приличный, сколько усталости и поражений он пережил на своем веку, но он бодр, силён, пассионарен. Глазунов и Проханов — примеры сильных, ярких людей, вождей русской партии, нашего русского, евразийского мессианства, открытого всем народам. Они дают нам пример, что возраст не помеха и всегда может наступить поворот. Если мы не оставили окопы, рубежи, если мы в бою, сражаемся, значит, битва продолжается. Никто не может сказать, что мы побеждены.

— Как вы считаете, Путин определился, на чьей он стороне?

— Нет, я думаю, что он до конца не сдает ни нас, ни их. Мы требуем их головы, они — нашей. Но он сдерживает и тех, и тех. В этом его формула, его план будто бы заморозить страну, чтобы ни шагу ни вправо, ни влево.

— Наверное, есть какие-то скрытые обязательства, непонятные пока для нас. Он как опытный политик должен это учитывать. Тем не менее внутренне он на чьей стороне, как вы считаете?

— Это загадка. Я написал книгу «Путин против Путина», которая переведена на многие языки: испанский, немецкий, английский, итальянский и другие. В ней я утверждаю, что Путин — это загадка, puzzle. Есть наш «солнечный» Путин, евразийский, и их «лунный» Путин, либералов. И это один и тот же человек, который не сдает ни нас, ни их. В конечном итоге всем — и нам, и им — хочется надеяться, что «золотая акция» на весах личности Путина все-таки будет положена на нужную чашу, и та качнется в необходимую сторону. Однако мы видим эту сторону евразийской, либералы же — своей. Вот возьмет, мечтают либералы, и назначит под завязку Путин своим преемником какого-то либерала. С Медведевым уже такой ход имел место. Да и самого Путина привел во власть разваливший СССР, ставший марионеткой в руках Запада полувменяемый Ельцин. Почему бы истории не сделать еще один крутой вираж, только теперь в обратную сторону — назад к 90-м? Русские в ужасе от такой возможности, гонят прочь саму мысль о ней. Либералы же страстно желают…

Вот уже 20 лет каждый смотрит с надеждой на эту загадочную раздвоенность.

С евразийской точки зрения совершенно непонятно, что мешает «солнечному» Путину зачистить либералов, олигархов, коррупционеров и подготовить на их место настоящую евразийскую элиту? Почему не продвинуть проекты действенного укрепления Евразийского союза и не разработать альтернативную крепкую и стройную идеологию? Почему бы не войти в историю своей «солнечной» стороной — как творец русского имперского возрождения? Как настоящий «катехон»?

Тем более ситуация в мире этому благоприятствует, и либеральная идеология прочно вошла в полосу усугубляющегося кризиса. Почему бы не действовать дерзко, открыто, резко, бесстрашно, как делают глобалисты, но с обратным знаком? Почему не сделать катехоническую миссию нашей страны главной осмысленной и связной стратегией и не свернуть голову всем агентам влияния?

Путин как руководитель страны и бывший глава ФСБ не может не понимать, что он буквально окружен американскими шпионами, не условными, не просто сторонниками либерализма, а людьми, которые работают на внешний центр и передают информацию за рубеж. Сегодня на шпионов идет некоторая охота, но ловят каких-то стрелочников, а реальные фигуры на самом верху чувствуют себя в то же время совершенно спокойно, уверенно. Путин об этом, конечно же, знает, но он их по какой-то причине сохраняет, держит, даже пестует. Мне кажется, что давно пора было бы с подобным покончить, но нет, президент к ним привязался. Возможно, убежден, что одних посадишь — пришлют других. Но критическая масса «6-й колонны» так существенно и не сокращается. Мы не понимаем, почему «солнечный» Путин хочет быть таким не на 100 процентов, а лишь на половину.

С другой стороны, либералы говорят: «Давно пора покончить с этими русскими патриотами. Что они себе позволяют? О чем они говорят? Они любое либеральное действие стараются дискредитировать, а любому просчету с их либеральной — атлантистской — точки зрения (типа вмешательства в Сирию или воссоединения с Крымом), наоборот, рукоплещут, тем самым создавая для экономики России и их собственного положения новые проблемы. Фактически эти патриоты все портят, подталкивая самого Путина к таким шагам, которые ослабляют экономику России и позиции либеральных западнических — „прогрессивных“ — элит».

Вот как либералы президенту все преподносят, требуя покончить с евразийцами, с Русской партией. Но он не сдает ни тех, ни других; время от времени отодвигает то нас, то их. В итоге получается, что Путин постепенно окружил себя людьми, которые вообще не имеют взглядов — ни патриотических, ни либеральных.

— Те, которые слушают его, это тоже неплохо. Они все-таки исполняют его волю.

— Да, они слушают его, исполняют его волю, вы правы. Но они бессубъектны. Подай-принеси. Такими легко управлять, но возрождения с такими не осуществить. Это отложенный распад.

— По крайней мере, не сносят, не делают переворот.

— Да, это верно.

— На Украине, посмотрите, Януковича снесли, и тут тоже могли бы.

— Я согласен. Есть какой-то прагматический алгоритм, какая-то рациональность в политике Путина. Действительно, с послушными коррумпированными нулями править комфортно. С ними не надо спорить, не требуется их убеждать. Они с одинаковой услужливостью примут и верное решение, и ложное, аплодируют и умному изречению, и случайно вырвавшейся пошлости…

Но Путин полностью упускает из виду дух. А тот, кто это делает, тот глубоко ошибается. В исторической перспективе подобное бывает фатально.

Для Путина дух, философия, богословие, эсхатология, идеология — очень далекие вещи. Он считает, что если способен обеспечить себе власть и сохранить ее и в то же время страна остается суверенной и независимой, то все остальное неважно, не имеет решающего значения. Это обеспечивает Путину власть и легитимность в настоящем. Но не в будущем. Будущее не может быть вписано в такую чисто маккиавелистскую — реалистскую — модель. Будущее не технологии, а миссия и смысл. Путин разменивает будущее на настоящее.

Но и это в конце концов не так плохо. Пока Путин есть, ладно, мы как-нибудь еще продержимся. Но рано или поздно это длящееся настоящее завершится. Тем или иным образом. И тогда будущее повернется к нам своим истинным лицом. И вот тут уже прежде всего будет иметь значение Идея. Русская идея или ее отсутствие.

— Скорее всего, «потом» не будет. В ближайшее время определится судьба и России, и мира. Как вы считаете?

— Может быть.

— И COVID-19 этому и есть знак?

— Я тоже так думаю. Действительно, скоро определится судьба мира, вы правы. В любом случае будущее не только нечто материальное. Будущий век в христианстве — это более совершенный мир, мир воскресения мертвых, мир смысла, который откроется сквозь телесную оболочку, восстанет… Это мир идей, как небесный Иерусалим, который спустится однажды на Землю. Готовиться же к такому моменту истории снисхождения небесного Иерусалима надо сейчас, а не когда это будет происходить наглядно. Тогда уже поздно станет готовиться.

Потому уже сейчас власти — настоящей, в историческом смысле — необходимо сосредоточиться на духовном измерении будущего. Ведь России вверена миссия катехона, удерживающего. Чтобы ее исполнить, надо в центре внимания ставить дух. Но Путин это игнорирует.

Может быть, это своего рода послушание, возможно, он что-то втайне все-таки делает и в таком измерении. Но если все же не делает, то он просто копает яму для русского будущего. Тогда все эти косметические действия по фасадному патриотизму просто оттягивают неизбежный крах России.

Как оно обстоит на самом деле, мы узнаем, когда закончится путинский режим. Тогда мы точно сможем сказать, на какой чаше весов лежала «золотая акция» — либералов-атлантистов или русских патриотов, евразийцев. Сейчас Путин всех запутал, и распутается это только после конца его властвования. Пока же идет переход, но мы не знаем — к лучшему или худшему. Это точно переход. Но к чему?

— Чтобы какой-то переход произошел, все-таки должна появиться некая идея, идеология, которая будет принята большинством, как в 1917 году идея большевизма или в 1991-м — либерализма. Согласитесь, сейчас в России нет той привлекательной идеи, которую бы поддержал весь народ. Как бы кто ни критиковал Запад, но он умеет создавать привлекательные картины мира, будущего, начиная от iPhone и заканчивая свободой. Например, в чем проигрывает Александр Лукашенко? В том, что у него нет образа будущего. В России то же самое. Или такая идея все-таки есть? Может, Путин просто ждет, что она спустится откуда-то? Кто ее должен родить, или же она спускается сверху?

— Это довольно фундаментальная тема. Подобная идея есть, с одной стороны. Она вытекает из логики русской истории, осмыслена на разных ее этапах, но не сформулирована сегодня.

— Нет книги, манифеста.

— Нет и не может быть. Книги есть, но Путин их не читает, а должен был бы. Либо читает, но не понимает, либо только мельком, пролистывает. Дело не в том, что ему не то готовит окружение. Он сам не готов прочесть книгу русской истории, русской судьбы. У нас все связано с властью. Поэтому книга, может быть, и есть, но ее идея никем и ничем не овладеет в русском обществе, если она сначала не овладеет властью.

— Большевики, Ленин, Сталин не были во власти, когда появилась идея.

— Да, это оказалась группа фанатиков, которые стали, кстати, частью западной идеологической сети. Они это мировоззрение не создали, а заимствовали. Либералы — такие же большевики. Они тоже взяли чужую идеологию и таким же насильственным образом, опираясь на внешние сети, только еще более мощные к этому времени, навязали ее в 1990-е годы, захватив власть. И до сих пор ее держат.

А патриоты — это те, которые живут здесь, те, кто осознает судьбу народа и государства своей собственной. У них нет центра внешнего управления. Им ничего не присылают в готовом виде. Им сложнее, потому что мы сами — Россия, и нам кажется, что все ее смыслы, цели и горизонты очевидны, интуитивно понятны. Придавать этому форму, объяснять, трудолюбиво строить образ будущего нам трудно, потому что для этого надо как-то отвлечься от самих себя, посмотреть на себя со стороны, достичь самосознания. Но такая идея есть. Она есть, но расплавлена в народе и государстве.

Я согласен, что идея должна быть сформулирована. Но не просто должны найтись люди, которые это сделают. Необходимо осуществить некоторый внутренний поворот власти. У нас центр России — это власть. У нас спонтанно и органически монархический строй. И власть — это один человек. Или если не один, то ее просто нет, место вакантно. Как правило, таким оно остается недолго.

Либеральные круги сегодня — это не наша власть, а внешняя. Но у нее есть идеологическая составляющая. Глобалисты имеют образ будущего, пусть ужасающего (постгуманизм, замена людей машинами и так далее). И сильны они именно тем, что являются всемирным явлением, транснациональной паутиной. Чтобы отбиваться от них, нам нужна своя русская власть. Высшая — то есть монархическая.

Если власть сомкнется с русской Идеей, почти мгновенно появится та книга, тот манифест, о котором вы говорите. Она легко может быть составлена из трудов и заветов наших святых отцов, славянофилов, софиологов, евразийцев, монархистов, некоторых социалистов, эсеров. Сделать это технически нетрудно. Но должен возникнуть запрос власти.

Пару раз я такой сам получал. В начале 2000-х меня в Кремле попросили написать учебник по обществознанию. Я все сделал и отдал. Потом издал. Но беда в том, что его не прочли. Еще несколько человек получили такое же задание, но никто ничего не выполнил. Поэтому был только мой учебник «Обществознание для граждан Новой России». И поначалу всем все понравилось — народ как субъект истории, он же «глубинный народ», суверенитет как высшая ценность, преемственность исторической субъектности на всех этапах истории, центральная роль православия и других традиционных конфессий в формировании сакральной идентичности, необходимость модернизации с опорой на русское начало и традиционные ценности и так далее.

Но кто-то пришел и сделал какие-то замечания, усомнился в одном, раскритиковал другое. А так как внятной самостоятельной позиции не было, то вся инициатива оказалась постепенно сведена на нет обычной операцией сетевой войны «6-й колонны». Но это стало возможно только потому, что власть неспособна читать, потому что она не понимает, что такое Идея. Пока это так, любой краеугольный текст окажется тщетным. То есть он может и быть, но его не опознают как таковой. Ведь Идея предполагает ум, который ею наполняется, который в ее лучах преображается.

Теперь о народных массах. Они находятся сегодня в очень разобранном состоянии. 70 лет им внушалась жесткая материалистическая доктрина. Возможно, массы не поняли доктринально марксизма. Но то, что Бога нет, души нет и все бытие, вся реальность исключительно материальны, советские люди усвоили глубоко. Образование, фильмы, культура советского периода выжигали дух, Идею как буржуазную химеру. Материализм стал не мировоззрением, но естественным восприятием, чувством, бессознательной установкой.

Это продолжалось 70 лет, а потом еще 30 лет либералы делали то же самое, тот же материализм, но с другой стороны.

— Теперь уже «золотым тельцом»…

— Да, теперь уже деньгами, карьерой, технологиями, гедонизмом. На место полного равенства встало равенство возможностей, то есть попросту неравенство. Но материализм только окреп. Массы стали материалистическими не в доктринальном, но в бытовом смысле.

В результате с людьми очень сложно говорить. У одной половины коммунистические предрассудки, но они этого не осознают. Уже никто не читает Маркса, Ленина, Сталина, но все равно апеллируют к останкам материалистической советской науки, мыслят какими-то штампами, которые уже ничему не соответствуют, но тем не менее по прежнему занимают центральное место в душе, сознании.

Вторая половина общества насыщена либеральными капиталистическими мифами. Они тоже не читали Адама Смита, Джона С. Милля, Фридриха фон Хайека или Карла Поппера, но тем не менее либеральный материализм быстро в нашем обществе укоренился. Стал камертоном в российской, постсоветской культуре.

Вместе получается, что сознание современного россиянина отформатировано коммунизмом и либерализмом, а материализм является общим знаменателем и для того, и для другого. Поэтому пробиться к нему с более тонкими, изысканными философскими идеологическими воззрениями очень трудно. Один кричит: «Сталин!», другой — «Свобода!». Третий все сваливает на «понаехавших». Еще одна форма вульгарного отталкивающего материализма, только шовинистического.

А в результате хочется и того, и другого, и третьего немножко отодвинуть, попросить помолчать. Если людям заведомо все ясно, они просто еще не начинали думать. Но стоит отодвинуть самоуверенную посредственность, попросить ее разойтись, и площадь опустеет. Тех, кто способен прийти на митинг по Шеллингу, найдется немного. А нам нужно именно это, именно такой митинг, потому что Шеллинг и его идеи как раз и лежат в основе нашей философии — в основе славянофилов, софиологов, Серебряного века. Без Шеллинга мы не поймем русский ум и русский дух, каким он пытался раскрыться на том ближайшем к нам историческом витке, когда русские еще были способны мыслить. И окажется, что и сам Шеллинг обретет смысл в контексте глубин православной византийской традиции, в мистическом богословии и традиции старцев-исихастов. Это необходимо для России, это ее Логос. Но мы сказали это, и площадь совсем пуста…

Тех масс, которыми могла бы овладеть хорошая Идея, Идея в полном смысле слова, нет. Теми массами, что есть в России, способна овладеть только плохая идея. А, скорее всего, вообще никакой.

Массы массам рознь. Чтобы из масс получить народ, извлечь народ из массы, как из скорлупы, как золото из жилы, надо осуществить огромную работу по воспитанию полноценных, настоящих духовных элит. Это как фабрика по добыче и обработке золота.

У нас же в элиту отбирается какой-то случайный мусор. Каждого берут заведомо с каким-то мешком компромата за плечами, который пускают в (уголовное) дело тогда, когда возникает «политическая необходимость». Вместо извлечения золота, то есть воспитания народа из масс с постепенным взращиванием всего наиболее ценного, у нас, наоборот, в элиту идет самый шлак, абсолютный мусор, послушный, покорный, скомпрометированный, коррумпированный уже заранее. Каждый новый губернатор или депутат — уже готовый чемодан компромата, без этого наверх не попасть. Соответственно, люди возвышаются порченые, пробитые, нечеловеческие. Конечно, с ними проще, потому что они управляемы, как гнилые гвозди, которые можно гнуть в любом направлении.

А мы говорим о тех массах, том народе, который станет золотом. Надо поставить стратегическую задачу рождения народа из масс. Тогда хорошие, великие идеи России, духа, энергии духовного возрождения овладеют золотым — возвышенным, преображенным — народом. А имеющимися массами ничего, кроме какой-то пошлости (нового iPhone, искусственного интеллекта или нового сервиса в Сбербанке), овладеть не может. Какие массы — такие и идеи, которые ими овладевают.

И здесь снова без государства, без Правителя мы не справимся. И никогда не справлялись.

Большевики, опираясь на собственную волю и фанатичную механическую идеологию, наплевали на русские массы. У них было в сто раз меньше сторонников, чем у «эсеров», но они пришли с пулеметчиками, всех расстреляли и навязали свою картину миру. Практически так же поступили и либералы, захватив в России власть в 1991 году. И снова с опорой на международную сеть.

«Настоящего перерождения большевизма в национальном, русском, народном ключе так и не произошло»

— Но на штыках не продержишься, поэтому они сформулировали идеи, которые овладели массами.

— Они вначале массы превратили в свиней, и темные идеи овладели сбитым с толку, растерзанным, порабощенным народом. Большевики уничтожили элиту, разорили все традиционные сословия России: священство, аристократию, крестьянство. И на останках разрушенных деревень, взорванных храмов, вычищенной дворянской элиты создали своих «киборгов».

— Но, с другой стороны, они основали цивилизацию, которая выдержала бой со всей Европой, «коричневой чумой» и победила духом. Если бы были прощелыги или какие-то нелюди, они не смогли бы одолеть такую мощь.

— Возможно. Это был русский народ; он пробился даже сквозь пролетарские эксперименты. Я сторонник как раз национального толкования советского периода, но сами большевики ставили перед собой совершенно другие — и крайне жестокие — задачи. Для того чтобы удержаться у власти, они были вынуждены идти на компромисс с русским началом, народным духом, и постепенно это пролетарское, задуманное как нечто искусственное государство все-таки наполнилось народным содержанием, но только вопреки большевикам, а не благодаря им. Они сделали все возможное, чтобы этого не случилось. Когда стало жарко, Сталин открыл церкви и обратился к народу: «Братья, сестры». Но как только после падения Гитлера опасность миновала, опять начинается закручивание гаек. Все-таки это оказалась подлая политика.

Я понимаю, какую огромную роль русский народ играл в советский период и как он упорно отстаивал вопреки всему свои интересы, как поддержал большевиков, увидев в них что-то свое. Но это было все же заблуждением, соблазном, и мы расплачиваемся за фатальную ошибку до сих пор. Ведь настоящего перерождения большевизма в национальном, русском, народном ключе так и не произошло — до самого конца СССР. Коммунизм исчез, но так и не стал перерождаться.

Советский период — это не ответ, а вопрос. Мы должны по достоинству оценить советскую эру русской истории, но большевизм как идеология, мировоззрение — вещь абсолютно антирусская по своей сути. В нём самое хорошее — антикапитализм (капитализм — это чистое, абсолютное зло, вообще не совместимое с русской идентичностью). В антикапиталистической направленности СССР и проявилось нечто созвучное русскому народу, его общинному духу. Но то, в какие философские, идеологические, социальные, интеллектуальные формы марксизм вылился — это был настоящий кошмар, геноцид духа.

Да, страну отстояли, но только для того, чтобы потом сдать либералами и мировому правительству в 1990-е. Все наши достижения, героические подвиги русского народа в советский период оказались аннулированы выходцами из той же самой партноменклатуры. Государство развалили, отдали на откуп криминалу и агентам внешнего управления.

Коммунизм — проклятая в начале, середине и конце вещь. Это не ответ. Надо по достоинству отдать должное русскому народу — нашему народу, евразийскому — в советский период. Но к такому вернуться невозможно и не нужно. Социализм лучше, чем капитализм, так как хуже последнего вообще ничего не существует. Но социализм не выход.

«За границами трех политических идеологий нам надо искать русский путь»

— А что альтернатива? Где третий путь? Есть социализм, капитализм, а еще что?

— Капитализм, социализм — два продукта западноевропейской цивилизации Нового времени. У нее есть еще третий путь — национализм. Но и он нам также совершенно не подходит. Как не нужны ни коммунизм, ни либерализм.

— Фашизм? То есть национализм, переходящий в фашизм, тоже не подходит?

— Да, категорически. Нам не подходят ни либерализм, ни коммунизм, ни фашизм. Почему? Потому что все это западноевропейские политические идеологии Нового времени, а нам надо выходить за указанные пределы. Это гипноз, галлюцинация, колонизация. За границами данных трех политических идеологий нам надо искать русский путь. Именно так мыслили и мыслят все полноценно русские умы. Наши отцы-основатели, старцы, правители, философы — славянофилы, евразийцы, софиологи… Категорически нельзя примеривать на Россию стандарты западного мира — все его идеологии тоталитарны, жестоки, материалистичны и безнравственны. Ни одна из них нам не подходит категорически. Нам нужно обращение к совершенно другим духовным, сакральным ценностям за пределами Запада и западного модерна. Что, разве Западом все исчерпывается?

— Да, но на Востоке тоже нет моделей.

— Ищут. Исламский мир в поисках своей модели, Китай — своей. Есть своя цивилизация у Индии.

— В Китае тот же капитализм в чистом виде. Я знаю ваше хорошее отношение к Си Цзиньпину и этой стране.

— Знаете, не в чистом. Это капитализм без конкуренции или социализм без западноевропейского материализма. Китайская цивилизация жива, она использует и капитализм, и коммунизм в своих интересах. На мой взгляд, в своей основе китайская модель — это конфуцианство, иерархия, солидарность, единство китайского духа и китайской культуры. Меритократия, уходящая корнями в тысячелетия китайской истории.

Я неоднократно бывал в Китае, преподаю в Шанхайском университете. Сначала я скептически относился к данной стране, но постепенно распознал в китайском обществе фундаментальное конфуцианское ядро. Это традиционная цивилизация, внешне представленная как нечто подражательное и современное. Они не Запад нисколько. Ни левый, ни капиталистический. Это особый логос. Мы просто их не понимаем. Смотрим на них чужими — западными, русскими, исламскими — глазами. Но для того, чтобы понять Китай, надо как-то найти к нему точку доступа. Кажется, что там капитализм, но это не так. Представляется, что коммунизм, но нет, и это не так. И не национализм. Там нечто особое.

Китайская модель является решением. Альтернативой. В целом современная китайская система в миллион раз лучше либеральной и советской. В ее основе лежит китайский народ, культура и цивилизация. Там правит Желтый дракон.

Но это для них решение, а не для нас. Нам надо искать свое… Свой русский Логос

— Китай не универсальная модель.

— Да, не универсальная. Подобная система не может быть автоматически применена к другим. Если мы поставим в данной системе на место китайца некитайца, то она просто перестанет работать. Если это сделаем, от нее останется лишь то, что что мы видим со стороны — то есть коммунистический идеологический тоталитаризм, либеральная капиталистическая экономика, велико-китайский (ханьский) шовинизм. Но если мы поставим на место китайца, то все изменится. Китайский человек, китайский дух — это то, что все трансформирует, преображает. А раз так, то все, что нам кажется одним, на самом деле внутри данной культуры имеет иной смысл. Это сильный китайский Логос.

У России нет такого же. Точнее, есть, но он не лежит на поверхности.

Наш Логос изранен, избит, истерзан материализмом, атеизмом большевиков, извращен и искорежен либералами. Мы сейчас в очень плохом состоянии.

Но в любом случае русскому человеку нужно другое политическое, идеологическое решение за пределами западных моделей — либерализма, коммунизма и фашизма. Мы же бродим только в трех соснах: если не либерализм, то коммунизм, если не коммунизм, то национализм фашистского толка, если не фашизм, то либерализм и так далее. Надо выйти за пределы этих трех сосен. Лес начинается дальше. Истинная свобода открывается за пределами западноевропейского политического пространства Нового времени. Мы должны выйти за данный заколдованный круг — это я называю четвертой политической теорией. Моя книга о ней переведена почти на все языки в мире и пользуется огромным спросом, вызывает большой интерес у читателей, а также настоящую ярость глобалистов. Прежде всего потому, что критикует либерализм не с позиций коммунизма или фашизма, а с новой — четвертой. И коммунизм, и фашизм в ней также отвергаются, как все западное и современное, как модерн и его философские и политические конструкции. Четвертая политическая теория — это деколонизация сознания, прежде всего политического. А сегодня это жизненно необходимо не только незападным обществам, но и самим западным.

— Кроме критики, позитивные тезисы есть в данной книге?

— Есть и позитивные, но они непростые и требуют особого разговора. Речь идет о том, что нам необходимо радикально отказаться от самого субъекта Нового времени в качестве базовой оси для построения политической теории. Картезианский субъект как чистая рациональность — общий знаменатель всех трех политических теорий — либерализма, коммунизма и национализма. Этот субъект должен быть подвергнут деконструкции и заменен живой экзистенцией, дазайном (по Хайдеггеру).

Если же упростить, то в центре политической системы — государства и общества — предлагается поставить народ и его живое бытие, историческую культуру, идентичность. Подобного нет в коммунизме, либерализме и фашизме. Везде фигурируют лишь надстройки над живым народом, абстракции. Например, либералы считают, что народ складывается из индивидуумов, коммунисты — из двух классов; нацисты и фашисты оперируют абстрактными категориями «расы» или «политической нации». А мы говорим, что народ не является ни тем, ни другим, ни третьим, но представляет собой историческую общность судьбы. Он ни из кого не складывается, но является духом, организующим материю. Народ первичен по отношению к своим произведениям — не может к ним сводиться.

Русский народ — это историческая общность судьбы. Каждая историческая общность судьбы создает свои политические системы. Мы, русские, должны отстоять свое право создавать политическую систему так, как нас зовет сделать это наша миссия, наша воля и наш дух. А подобное возможно только за пределами трех политических идеологий западного модерна.

Народ может создать для себя ту политическую систему, которую пожелает, не оглядываясь ни на кого и ни на что, кроме самого себя. Он вполне способен, если захочет, учредить монархию, как это имело место в случае Земского собора 1613 года, избравшего династию Романовых. Народ может выбрать империю. Но он может предпочесть и форму земской демократии, сделать выбор в пользу аристократии или теократии. Народ может все. В частности, как Византия в древности или исламский мир сегодня, способен основать политическую систему на религиозных принципах в соответствии со своей традицией.

Так, мои иранские друзья говорят, что в моей книге о четвертой политической теории (она переведена и на фарси) они узнали свою систему — «велаят-е факих», «правления мудрецов». Ведь модель политического шиизма не является ни либерализмом, ни коммунизмом, ни национализмом, она совершенно другая и вполне соответствует моему представлению о четвертой политической теории.

— Но Россия все-таки это не только русские, но и татары, кавказцы, северные народы и так далее.

— Конечно, евразийские народы…

«Наиболее приемлемая для всех формула русской идеи — евразийская»

— Это православные и мусульмане, сложнейший субстрат. Как найти форму, в которую он должен вылиться, чтобы всем было комфортно, а не только русским или татарам, например?

— Это и есть евразийство. Я более 30 лет бьюсь за то, чтобы доказать, что наиболее приемлемая для всех формула русской идеи — евразийская. Не эксклюзивно русско-славянско-православная идентичность, а евразийская, включающая в себя экзистенциальные горизонты, идентичности, месторазвития разных этносов и конфессий, которые отождествляют свою судьбу с нами.

— По сути, демократия учитывает интересы всех участников.

— «Демократия» — такое слово…

— Затасканное.

— Евразийская модель уникальна — это не коммунизм, не либерализм, не фашизм. Потому четвертый путь и есть евразийство. Именно четвертая позиция, а не третья. В моей теории евразийства огромное значение имеет такое положение — данная теория именно четвертая, а не третья. Этого никто не хочет понять. Или осознают прекрасно, но лишь делают вид, что не понимают. Впрочем, я не оправдываюсь. Я достаточно бесстрашен для того, чтобы называть вещи своими именами — если бы я был согласен с фашизмом или коммунизмом, то как бы к ним ни относились в обществе, я бы так и сказал. Но я не солидарен ни с тем, ни с тем категорически. Хотя еще менее я согласен с либерализмом, который в моих глазах и есть абсолютное зло.

Четвертая политическая теория — искреннее стремление выйти за пределы всех западноевропейских моделей, включая национализм (нацизм, фашизм), который тоже западноевропейское учение и также оперирует искусственными материалистическими моделями субъекта. А мы, евразийцы, русские, должны иметь другой субъект — наш евразийский народ, именно евразийский. Он имеет полное право строить свою политическую систему так, как он хочет, не обращая внимания на то, что навязывают нам извне. И меньше всего следует смотреть на то, что пытаются в качестве универсального критерия навязать глобалисты и либералы.

Классовое или советское, социалистическое, капиталистическое или националистическое учение — из этого мы можем какие-то элементы брать, какие-то нет. Что хотим, то и сделаем. Мы народ-суверен и сами определяем ту политическую систему и ценности, которые нам близки, не обращая внимания ни на кого и не считаясь ни с какими универсальными образцами, ни с правами человека, ни с демократией, ни со свободами, ни с нормами политической корректности, с тем, что современно, а что нет.

Хотим — будет свобода, не хотим — не будет. Хотим — будет монархия, не хотим — не будет. Хотим — церкви, религиозным институтам дадим власть, захотим — светское государство построим. То есть ничего обязательного нет. Вот что значит свобода.

И такая свобода пугает. Это напряжение, ответственность, риск. Хорошо, если правильно выберем, а если нет? Кому отвечать? Вот оно, бремя духовного суверенитета. Взрослый народ отвечает за свой выбор перед историей сам.

На самом деле, все носители политического модерна глубоко тоталитарны. Коммунисты считают, что может быть только коммунизм, фашисты — только фашизм, а либералы — только либерализм. И никто не имеет права выходить за эти грани. В данных идеологиях свобода невозможна по определению. С коммунизмом и фашизмом понятно почему, а с либерализмом именно сейчас такая противоположность свободе предельно ясно обнаруживается. Для современных либералов каждый свободен быть либералом, и никто не свободен — кроме «врагов открытого общества», а их, как мы знаем, уничтожают, — не быть либералом.

А мы, сторонники четвертой политической теории, говорим: нет, ничего обязательного для нас в данных трех идеологиях — и за их пределами — нет. Хотим — примем, хотим — отвергнем.

— То есть универсальной модели нет. Политическое творчество.

— Да, с опорой на наши традиции, историю, культуру — в евразийском контексте. Евразийство, над которым я столько лет работал и которому столько сил отдал, здесь обнаруживает все свое значение. Это наиболее последовательное и полное выражение русской идеи. Здесь и татары, и кавказцы, и жители Сибири, и финно-угры понимаются как органические части единой общности. Они имеют полное право соучаствовать в целом и одновременно сохранять собственную идентичность, культивировать ее, совершенно свободно развивать свои особые, этнические и религиозные формы. Но вместе нам нужно идти к евразийскому синтезу. Он должен основываться на глубоком диалоге мыслителей, на симфонии евразийского духа, который сам состоит из множества лучей. Это будет уникальная политическая модель, не напоминающая ни китайскую, ни исламскую, ни западноевропейскую, ни африканскую. О подобном и говорили, к такому и вели евразийцы, когда говорили о евразийском отборе, об общеевразийском — не русском — «национализме» (Н.С. Трубецкой). Общеевразийский не значит, что русский, нет. В том-то и дело. Да и не национализм это вовсе — в европейском смысле чисто индивидуального гражданства.

— Книги Трубецкого и Савицкого мы читали, как и ваши. Но почему данные идеи не овладевают массами, элитой, как считаете? В чем проблема: в «разобранности» человека, в кризисе духа?

— Кризис духа, точно. В чем он состоит, элиты могли бы понять, но они, увы, либеральные. И к тому же, как я говорил, они постепенно вырождаются все больше и больше. А для масс это понять сложно. Они живут простыми вещами и, кроме того, уже насыщены и разъедены материализмом, коммунизмом, либерализмом, а где-то и бытовым национализмом. Национализм — тоже враг четвёртой политической теории. Например, если взять идею «Россия — для русских», то это самый антирусский лозунг, который можно себе представить: его в смысл в том, чтобы развалить страну и устроить гражданскую войну. Думаю, что за «русским национализмом» стоят те же глобалистские структуры, что и за либералами.

Сейчас появилось еще одно курируемое либералами направление — «новые коммунисты». Приезжают разного рода сомнительные личности из Америки, ранее занимавшиеся сомнительными делами, подчас с ложными документами и биографиями, и внезапно начинают проповедовать внутри России какой-то искусственный «коммунизм», «интернационализм», «антифашизм».

— Новотроцкисты.

— Да. Их присылают, как и других агентов влияния. И вдруг они попадают на все экраны страны, правдами и неправдами пробираются в органы власти и с опорой на серьезный американский капитал начинают активную борьбу против русских консерваторов якобы с точки зрения защиты «советской идеи». Хотя это вообще даже не советские люди, а миллионеры, приехавшие из Нью-Йорка и связанные с американской разведкой. Такие же искусственные механизмы видны в русском национализме, но там попроще.

Фактически три политические теории — либерализм, коммунизм и национализм — оказываются на практике инструментами внешнего управления. И все они — борцы с евразийством. Либералы ненавидят евразийцев по одной причине, коммунисты — по другой, националисты — по третьей. Вы спрашиваете, почему евразийство не овладевает массами? Потому что это сложное, ответственное мировоззрение, соответствующее интересам нашего народа, но тот не опознает в нем самого себя, потому что подобное требует слишком больших усилий и ему это не дают сделать. Элита, которая могла бы взять на вооружение евразийство и действовать исходя из данной платформы, у нас преимущественно антирусская, либеральная. Потому и идет затяжной саботаж евразийства.

Путин провозгласил Евразийский союз, но подчас поручает задачу евразийской интеграции убежденным атлантистам. Они из покорности будут это делать, но одной рукой…

— Начнут песок сыпать в колеса?

— Одной рукой станут делать, а другой — разрушать. Как, если чиновник законченный коррупционер, дегенерат или либерал (атлантист), а то и с комбинацией из этих качеств, он будет заниматься евразийской интеграцией, возрождением российской геополитики, продвижением высокого образа России?

Против евразийства идет системная борьба внутри России и за ее пределами. А руководят ею из США разнообразные «евразийские центры». Вы знаете, что в Америке еще лет 30 назад советологические центры стали переименовываться в евразийские? Очевидно, что американские и шире — натовские — советологии отнюдь не продвигали советские идеи, а наоборот, изучали советский мир, чтобы эффективнее бороться с Советским Союзом. Так и «евразийские центры» на современном Западе. «Евразия» фигурирует в них применительно к главному врагу, поэтому одна из их главных задач — дискредитация евразийства, его демонизация или маргинализация, а параллельно создание псевдоевразийских организаций. Все это является осознанной стратегической целью могущественных институтов США и НАТО. Как советологические центры боролись против Советов, так и американские «евразийские центры» борются против евразийства. И, как мы видим, довольно эффективно.

При этом евразийство остается оптимальной идеологией для России. Конечно, каждый раз приходится делать апгрейд некоторых формул, искать оптимальные организационные пути, но само евразийство никуда не ушло. Если мы встанем на путь полноценного возрождения России, следующий виток — это только евразийство, ничто другое невозможно. Все остальное заведомо приведет к катастрофе. Никакого иного пути у России нет в будущем, это совершенно точно.

Я лично столкнулся со стеной со всех сторон — и с непониманием простых людей, и с активной агрессией других политических теорий, и с противодействием прозападных элит, и с дискредитаций, демонизацией со стороны научного сообщества, которое вообще потеряло всякую идейную ориентацию. Компас у российской науки не работает, ее лихорадит, а ученые занимаются больше бытом, чем наукой. Преподавание, наука, мысль — все потеряно. Преподаватели транслируют, как правило, нечто совсем уж отрывочное, фрагментарное и подчас откровенно бессмысленное. Они запутались, потерялись. Ведь столько раз они присягали разным идеологиям, что уже не верят ни во что. Им самим все безразлично, чему они могут научить?!

В такой ситуации продвигать евразийскую идею чрезвычайно трудно. Ее и фальсифицируют, и дискредитируют, и демонизируют, и маргинализируют, и превращают в чиновничьи идиотские симулякры, создают очередные «евразийские банки» и «фонды», которые возглавляются неизменным жульем. Евразийские инициативы возглавляют люди, которых регулярно ловят на взятках. И такое «евразийство» становится частью нашей привычной российской системы. Здесь, как всегда, все самое важное отодвигается, затушевывается, забывается, отходит на второй план, а самое второстепенное, но сулящее прибыль и чем можно поживиться, наоборот, берется на вооружение — как правило, разного рода пройдохами, проходимцами. Делается куча бессмысленных дублей, спойлеров, и в результате «евразийство» уже довольно трудно защищать. Но осознание трудностей не означает, что этого не надо делать. Евразийство продолжает жить, а его идеи, несмотря ни на что, становятся со временем актуальнее.

— Ваше евразийское движение, по сути, разгромлено?

— Нет, почему же… Оно есть. Частично его идеи превратили, конечно, в чиновничью рутину, частично отодвинули на периферию. Наше движение есть, но ему уделяется меньше внимания, чем раньше. К тому же люди смотрят, как реагирует власть, а она к нему безразлична. Российская власть не видит, конечно, в Евразийском движении врага, оно и не враг. Но она и не видит в нем своего собственного будущего. И зря. Если власть не усматривает в евразийстве будущего, то Евразия не видит будущего у власти. Либо власть в России окажется евразийской, либо ее просто не станет — ни власти, ни России.

— Вы вошли в общество «Царьград», созданное Константином Малофеевым, а также близки к партии Захара Прилепина. Это связано с вашим желанием продвигать через них свои идеи? Или у них есть собственные, а вы им помогаете? Все-таки Малофеев и Прилепин кажутся консерваторами, чуть ли не националистами — такой образ складывается. А вы другое проповедуете.

— Я евразиец, и это не меняется от того, какие движения поддерживаю. Что касается Константина Малофеева, то его общество «Царьград» — это не партия. Там есть представители всех партий — и «Единой России», и коммунистов, и ЛДПР, и «Справедливой России», и многих других. Данное движение сегодня самое мощное, самое массовое. Его можно вполне назвать консервативным и патриотическим, можно назвать русским, но оно не является националистическим.

— Нет, вы уверены?

— Нет, не является. На недавнем учредительном съезде даже не я, а многие другие ораторы говорили, что идеология «Царьграда» непременно должна быть евразийской. Я же рассуждал о другом: о русском субъекте, необходимости широкого объединения правых и левых патриотов и так далее. А другие докладчики и члены центрального совета неоднократно подчеркивали, что евразийство — единственная альтернатива либерализму. Многие из них монархисты (я сам считаю монархию наиболее легитимным политическим институтом), но вместе с тем они не напирали на монархию. Большинство из них (как и я сам) православные, но не напирали они и на православие. Больше звучала как раз тема евразийства. На съезде также были представители Рамзана Кадырова, муфтии. Мне это мероприятие напомнило первый съезд Евразийского движения. И «Царьград» — это не партия, а движение. Я в дружеских отношениях с Константином Малофеевым, мы вместе создавали телеканал «Царьград», потом, правда, несколько отдалились. Я все время уделял 24-томной «Ноомахии»… А в последнее время занимаюсь сайтом katehon.com, и мы снова с Малофеевым возобновили тесное сотрудничество. Я его движение поддерживаю. В совет «Царьграда» вошел академик и патриот Сергей Глазьев, кстати, он занимается евразийской интеграцией и является редким исключением, будучи убежденным патриотом, серьезно и глубоко относящимся к евразийской идее и к возрождению России в целом.

Что касается Прилепина, то я не член его партии. Я к нему хорошо отношусь. Ведь он выходец из Национал-большевистской партии*, которую я в 90-е годы создал вместе с Лимоновым для борьбы с либерализмом и марионеточным режимом Ельцина. Её идеология была одной из форм левого евразийства. Но у Прилепина дискурс попроще, Так, я в очень хороших дружеских отношениях с Эдуардом Бояковым, художественным руководителем МХАТ, где как раз работает Прилепин.

Все те движения, где есть русская мысль, евразийство, стремление усилить русскую субъектность, суверенитет и где нет провокационных, экстремистских, абсолютно несовместимых с моими взглядами тезисов, я стараюсь поддержать. Но пока у меня более тесные отношения складываются с движением «Царьград».

У Константина Малофеева движение ранее называлось «Двуглавый орел». Оно являлось, пожалуй, чисто монархическим и правоконсервативным. Мне оно тоже было вполне симпатично. Но сейчас образование «Царьграда» стало инициативой по выходу за рамки правоконсервативного монархического движения. Тот факт, что выступавшие подчеркивали необходимость евразийства для «Царьграда» и даже критиковали меня за то, что я о нем не упомянул, мне понравился. Это значит, что идея живет. Я был очень рад на съезде: мою идею, за которую я бился столько лет, озвучивал уже не я сам, а другие — уважаемые и основательные люди. Я вернулся с данного съезда воодушевленным. В последнее время никуда не выезжал, поскольку коронавирус очень серьезно воспринимаю.

— Хотелось бы закончить тем, с чего начали. Каков ваш прогноз (если он в нынешних условиях возможен) на ближайшие полгода – два года? Что ждет человечество в контексте последних событий? Насколько реален эсхатологический сценарий?

— Я думаю, что мы живем в последние времена, и ничто из событий этих времен нас не минует. За одной катастрофой, скорее всего, последует другая, язвы будут сменять друг друга подобно ритму danse macabre. Если данная эпидемия закончится, то начнется что-то еще. Я предполагаю, что разразятся катастрофы, войны… Не исключена гибель значительной части человечества…

Но не думаю, что подобное должно нас удивлять, ведь войны и катастрофы всегда существовали. На фоне этого параллельно с упадком, кризисом, ужасом могут происходить и какие-то духовные процессы — просветления, очищения. Любой минус сопровождается определенным плюсом. Поэтому вхождение в период турбулентности, испытаний, возможно, предельно трагическую эпоху, способен сопровождаться одновременно пробуждением, духовным возрождением… То, что тучи сгущаются над человечеством, я думаю, не просто случайность. Чем они больше сгущаются, чем темнее ночь, тем ближе рассвет. И самое темное время ночи — когда рассвет совсем уже близок. В это время тьма дает свой последний бой. Так пусть уж, наконец, тьма станет самой плотной и жуткой, пусть разверзнутся бездны… Пусть придет очистительная катастрофа — для того чтобы все встало на свои места и мы увидели бы истинный свет.

Я против компромиссов. И даже согласен на определенное ускорение времени. Мы не должны в этом соучаствовать, без нас его ускоряют, без нас все летит на всех парах в бездну. Ну летит, так летит. Статус-кво не заслуживает того, чтобы его спасать. Если тьма и так почти непроглядна, то новый рассвет впереди ближе, чем старый — уже почти совершенно забытый вечер, закат — Der Untergang des Abendlandes.

Я считаю, что нам нужно новое человечество. Это человечество неправильное, оно все, что ему было доверено осуществить, провалило. А если и существовало в нем что-то правильное — как наша Церковь и наш русский народ, — так это должно восстать и воспрянуть в финальной катастрофе, битве. Я не рассчитываю на благополучный исход для всех — слишком уж много совершенно ошибок, преступлений, предательств и отступничества. Это надо как-то привести к справедливой каре. Но, как Бог говорит в «Библии»: «Мне отмщение, и Аз воздам». То есть не наше дело — мстить и вершить суд. Не нам приближать, усугублять катастрофу. Наше дело — не удивляться, что Бог карает человечество, совершившее такое количество преступлений и не собирающееся по доброй воле приходить в чувство.

Это закономерно. В то же время мы должны стоять на стороне Бога, даже если сами окажемся в положении жертвы. То есть, быть может, придется свидетельствовать и против самих себя. Ведь главное — свидетельствовать в пользу Бога. Вот что самое важное. Не свою шкуру надо спасать, не самим спасаться, а выступать за истину, справедливость, правду, возрождение, дух, культуру, веру, чего бы это ни стоило. Даже если мы лично окажемся на противоположной стороне — на стороне тех, кто осужден и кто, увы, не смог оправдаться.

Вот с таким настроением я вхожу в 2021 год. Надеюсь, он будет не менее радикальным, чем 2020-й.

— У вас крайне пессимистические настроения.

— Наоборот, это эсхатологический оптимизм, как говорит моя дочь Дарья Платонова.

Беседовали Рашид Галямов, Елена Колебакина-Усманова

Публикация: Бизнес Online и Бизнес Online

*организация, запрещённая в РФ