Уильям Блейк — поэт, пророк, художник и политический радикал. Современник Пушкина. К столетию музея изобразительных искусств, носящего имя Александра Сергеевича, несколько английских галерей привезли выставку «Уильям Блейк и британские визионеры». Переклички смыслов всегда неоднозначны, натяжки неизбежны. Блейк и Пушкин как поэты, скорее, оппоненты, чем единомышленники. Английский поэт одним из первых ставит проблему о расщеплении «я», Пушкин — камертон гармонии. Жаль, что у нас нет музея изобразительных искусств имени Достоевского.
Картины Блейка — трагические мандалы, повествующие о неизбежности зла. Его ангелы, конечно, не ангелы Мильтона, меняющие пол и совокупляющиеся между собой, — скорее, наоборот: они очерчены резкой контурной линией, и их заговор против Блейка непоколебим. Поэт говорил, что видит их повсюду, и сонмы ангельских фигур, покрывающих его полотна, плотность изображений, свидетельствуют нам об этом. «Искусство — прогрессивная антропология», — говорит Новалис. Ангелы как действующее лицо искусства.
Центральная тема Блейка — проклятая рассекающая горизонталь. «Элохим, создающий Адама» — ключевая картина выставки. Бог нависает над Адамом, как саркофаг. Бог растерян, его лик искажает гримаса отчаяния и скорби, как будто он не рождает, а хоронит любимого сына своего. Лик Адама также искажен страданием. Блейковский Адам чем-то напоминает «Мертвого Христоса» Гольбейна-младшего, картину, так поразившую Достоевского. Здесь уже просвечивает ницшеанская мысль: жизнь — лишь разновидность смерти. Блейк доводит метафору расщепления до конца. Бог Блейка антропоморфен, человек — это Его искушение. Блейковский Бог виноват, как сказал Федор Гиренок. Но не потому ли изначально обречен и сам человек? В «Бракосочетании Ада и Рая» (само название немыслимо с точки зрения ортодоксии!) читаем: «Тюрьмы строят из камней Закона, бордели — из кирпичей Религии». Человеку остается лишь бунт. И Блейк — бунтарь. За подстрекательство к мятежу он привлекался к суду. Блейк выступает против любых форм общества, он восхищается Французской революцией, и он же с горечью от нее отступается, когда узнает о кровавом терроре. Человек обречен. Человек рождается в смерти. И в этом виноват Бог.
Картины Блейка сюжетны. Он иллюстрировал Ветхий Завет, «Божественную комедию», «Потерянный рай». Блейк — интеллектуал и интерпретатор, в его картинах интересна прежде всего мысль, поданная нам в композиции. Здесь мало собственно живописи, как ее понимали колористы, мало цвета, практически нет светотени, Блейк ненавидел сфумато Леонардо. Наследник традиции Микеланджело, он делает ставку на линию, неумолимый и резкий контур, отделяющий одно от другого и организующий одно с другим. Блейк сторонник мужского ясного взгляда на мир, аполлонической недвусмысленности решений. Визионер, он видит, как мы бы сейчас сказали, архетипы. Его даже не интересует портрет.
Блейк предтеча Бодлера. «По узким улицам — влеком, где Темза скованно струится, я вижу нищету кругом, я вижу горестные лица» (стихотворение «Лондон»). Его солдаты, дети и проститутки — жертвы ненасытного Молоха. Но общество — всего лишь враг номер два. Первостепенный враг — природа. Блейка часто преподносят как провозвестника сексуальной революции двадцатого века, однако, это не совсем так. Блейк освобождает секс от морали общества не во имя руссоистского лозунга «назад к природе». Скорее, он заставляет нас взглянуть на человека с горечью, как его Элохим смотрит на своего Адама, увитого в своей наготе змеем, а не лаврами. Адам должен родиться со змеем одновременно. И в этом проклятие. Элохим рождает проклятого Адама. Изгнание из рая вторично. Змеем увита и неподвижно, мертво лежащая Ева, над которой реет бесстрастно просветленный Сатана (картина «Сатана торжествует над Евой»). И опять всё та же горизонталь. И Демиург, и его Противник на обеих картинах изображены горизонтально, а не вертикально. И в отличие от скорбного лика Господа, лик Сатаны озарён странным отсутствием-присутствием. Бог сознает свой грех, и Он готов его искупить. Сатана — над знанием. Бог — эмоция сострадания, Сатана — неумолимый закон. На одной из картин Блейк даже изображает Люцифера в силе и славе, на пороге его падения с небес за его гордыню. В Средние века за такое сжигали на костре.
Блейк — мыслитель. Его картины говорят больше, чем показывают. Он по-своему трактует Священное писание, он хочет остаться пророком Ветхого Завета. Его иллюстрации к «Божественной комедии» как новые притчи. Его Беатриче обнажена, когда с ней встречается Данте на пороге земного рая. Парадоксально, но муза самого Блейка мужского пола (и это, наверное, единственный случай в мировой поэзии; поэт утверждал, что стихи ему диктует его умерший в восемнадцатилетнем возрасте брат). Блейк борется за нерушимое мужское «я» и признает свое поражение. Свобода — мужская привилегия женского рода. Борьба за независимость и неделимость гендера оборачивается «Хрустальной шкатулкой» (стихотворение Блейка), в которую мужчина пойман юной девой и в которой он заперт, как в тюрьме, замкнут золотым ключом — читай, собственным фаллосом — который отныне принадлежит ей. Грядущая перемена пола неизбежна, от трансгрессии следующего века не уйти. И Блейк — один из последних героев, который отчаянно сопротивляется грядущему размножению сексуальных личин, как об этом блестяще пишет Камилла Палья. Но Элохим и Сатана уже претендуют в композиции на одно и то же место.
Уильям Блейк — гравер. Его инструмент — неумолимый резец. Блейк должен нанести рану в самое сердце мира. Причина человека — страдание. Садизм Блейка — его же мазохизм. В его мучительных циклах рождения и смерти (стихотворение «Странствие») обречены все — и женщины, и мужчины, матери и их дети, новорожденные младенцы и повзрослевшие сыновья-любовники. Страдание незримо соединяет всех со всеми. Страдание — неотчуждаемый человеческий капитал. Блейк вносит разлад в Божественную картину мира как христианин. Его христианство опровергает самое себя. Блейк призывает не стыдится секса. Он публично обнажается со своей женой Кэтрин в саду в Ламбете, как новые Адам и Ева. И в то же время секс в его трактовке — это новая тюрьма.
Уильям Блейк порождает целую традицию. По его стопам идут прерафаэлиты (Данте Габриэль Россетти, Эдвард Бёрн-Джонс), его линии наследует Бёрдсли. Их картины тоже есть на выставке. Что же они, эти художники, черпают в своем «духовном отце»? Знаки искусства как знаки заклинания (зло изображенное есть пойманное зло)? С визионерами не поспоришь. Их картины обладают каким-то странным, трудно определимым свойством, они как будто даны нам, вот смотрите — это именно так. Раскол задан нам Элохимом. Человек дан этому миру в разломе. Цельный человек — выдумка. «Я чувствовал, что они так и кипят во мне, эти противоположные элементы», — как говорит подпольный герой Достоевского. Блейк — это «Картины из подполья». Блейк — это английский Достоевский, знающий об изначальном разрыве. Ему рассказали об этом ангелы. И единственное спасение — это искусство. Магический блейковский аполлонический контур. «Вера в форме, неверие в содержании — в этом вся прелесть сентенции, — следовательно, моральный парадокс» (Ницше). Этические разломы порождают эстетизм. Уильям Блейк, как известно, сочинил стихотворение «Иерусалим» — неофициальный гимн Англии.
