Служение Аполлону

“Единственный критерий — талант и искреннее служение Аполлону”.

Игорь Грабарь - Александру Бенуа. Переписка. 1905

Он был отменным художником и выдающимся человеком, персонажем. Игорь Грабарь – личность спорная и фантастически-притягательная. На фотографиях и портретах он выглядит, как ...немецкий чиновник – особенно это заметно на кустодиевском групповом портрете “Мира искусства” – Грабарь с надменным видом отгородился чтением. Идеально-гладкое лицо, усики, жёсткий подбородок, стёклышки пенсне. Тут Verwaltung, а не Kunst. Впрочем, это недалеко от истины - Грабарь умел руководить, систематизировать и выстраивать.

Он писал: “В искусстве, как и в жизни, есть только кажущаяся беспорядочность. Жизнь искусства не случайна, и развитие его происходит по определенным законам, но для нас скрыт их таинственный смысл. И все же кое-что в этих законах и нами уже начинает уясняться”. Он уяснял и разъяснял, пытаясь найти в гармонии – алгебру, а в стрельчатой готике и причудах рококо - закономерность.

Иные его не любили за сервильность. Шутка ли – из этакого барина, разъезжавшего по Европам, живенько превратиться в большевистского функционера и “комиссара изящных искусств”. Многие же были ему искренне благодарны – за кристальную честность и патриотизм, за спасение соборов, икон, святынь и – за реставрационное дело, которому Грабарь отдал часть себя и своей души, как ни громко это звучит.

Его статьи, начиная с провокационной публикации 1897 года “Упадок или возрождение”, где он выступил с защитой современных мастеров и заканчивая многотомными мудрствованиями 1950-х, несут на себе печать глубокого постижения. Был ли Грабарь сухим и скучным педантом? Отнюдь. Он восторженно, как ребёнок, обожал природу, людей, краски, формы. Все его картины – радостны, уютны. Солнце было его союзником и соавтором. Повсюду - цвет и свет.

В одном из писем, обращённых к жене читаем: “Выпадали чудесные солнечные дни. Несколько дней тому назад мучительно хотелось написать этюд, когда я гулял в центре города на берегу речки в городском саду. Звонкое голубое небо, изумительные голубые тени на снегу, красивые деревья, но как назло самой-то главной краски — небесной голубой во всем городе достать нельзя, а с одним кобальтом не взять этого тона нипочем”. Александр Бенуа, не упускавший случая высмеять и подколоть своих товарищей, тем не менее, признавался: “Уже одним созданием и редактированием своей “Истории русского искусства” Грабарь создал нечто, за что русская культура обязана ему беспредельной благодарностью”.

Итак, в Инженерном корпусе Третьяковской Галереи открылась долгожданная выставка Игоря Эммануиловича Грабаря (1871–1960). Гостей встречает автопортрет, написанный уже в середине 1930-х. То, как художник воспринимает сам себя - информация к размышлению. Кто-то - красавчиком на фоне кабинета, а кто-то - расхристанным лузером в серых тонах. Грабарь изобразил себя в белом халате. Первая мысль - врач. Он, словно медик, изучал и спасал искусство, иной раз подгоняя его под догматические “здоровые стандарты”, как это было в советские времена, когда атеисты-дуболомы пытались выкинуть “поповщину” из русского наследия. Убеждал, что икона - это не опиум для народа, а творчество самого народа, и разве мы - не народная власть? И, конечно же, он лечил, обновлял, реставрируя иконы, картины и даже старинную мебель.

Кто сберёг рублёвскую “Троицу” и, по факту, сделал её символом России? Грабарь. Он же был инициатором уникального тура “Памятники древнерусской живописи. Русские иконы XII-XVIII века”, что проходил в Европе и США в 1929-1932 годах. После этого древнерусская тема сделалась одной из самых дорогостоящих на западных аукционах. В сегодняшней экспозиции, помимо картин, фотографий, книг и документов, показаны и шедевры иконописи - те, что не дал забыть Игорь Грабарь.

Любая современная выставка - это концепция, и Грабарь явлен, как художник, искусствовед, реставратор, культуртрегер, патриот русской идентичности, хотя он и не был этническим русским. Он - русин, а его отец, юрист и депутат венгерского парламента, входил в число русинских общественных деятелей. В конце XIX века пышно расцветал панславизм, и все славянские народы с надеждой или завистью глядели на Российскую империю.

В конечном итоге семейство Грабарей осело в Егорьевске, а наш герой, будучи ребёнком, увидел, сколь прекрасна русская ширь и даль. Одним из главных мотивов его творчества станет зимняя берёза. Он скажет: “Что может быть прекраснее берёзы? Фантастическое, сверхъестественное дерево, дерево-сказка”. Вот его “Февральская лазурь” (1904) - немудрящий сюжет, с которым связана презабавная история. Чтобы добиться нужного ощущения высоты и “большого неба”, Грабарь выкопал траншейку и писал берёзу чётко снизу. Он был изумляюще фанатичен, ибо не каждый способен простоять по пояс в снежной яме ради нужного эффекта.

Примерно тогда же он создал одну из своих знаковых картин - “Мартовский снег” (1904) с крестьянкой, идущей по воду, и основное тут - не столько женская фигура, но тени, отбрасываемые всеми предметами и снег в качестве точки сборки. Белое на белом - приём, используемый Грабарём с небывалой тонкостью. Неслучаен его “Сентябрьский снег” (1903) - вещь, написанная так быстро, словно бы мастер хотел поймать ускользающее чудо. На выставке очень много пейзажей - шикарны осенняя “Рябинка” (1915) и летняя “Грядка дельфиниумов” (1947), многочисленные виды усадеб и деревень в любое время года, но всё же зима стала для него наваждением.

Грабарь - гений колористики, и у него были особые отношения с синей краской. Один самых из капризных цветов палитры, синий, в отличие от близкородственного голубого и “двоюродного” зелёного, дистанцируется от всех, не желая сливаться и презирая окружение. Да-да, у каждого цвета - своя психология. Грабарь умел договариваться со всеми оттенками интровертной синевы, а “Васильки” (1914) - тому подтверждение. Ярчайшие цветы при этом не заслоняют женщин - Вали и Маши Мещериных, богатых купеческих дочек.

Рыжеволосая крупная Валентина была возлюбленной супругой, музой и Прекрасной Дамой. Переписка - трогательна и чарующа. “Здравствуйте, Валентина Михайловна, и знайте, что Вы - причина жесточайших моих страданий, ибо если бы не Вы, то мне не по ком было бы так смертельно тосковать и чудовищно томиться”, - писал Грабарь, когда их браку был уж не один год. Портрет Валентины “За самоваром” (1905) - один из лучших экспонатов выставки. От полотна веет умиротворением русского быта. Другой её портрет, сделанный уже в 1930-е годы - это гимн рыжей красоте и - рыжему солнцу. Однако, заболевшая психическим заболеванием, Валентина как-то раз ушла из дома и растворилась в безвестности. Поиск не привел к результатам. Второй женой стала молчаливая брюнетка Мария, к которой художник питал уважение, но не возвышенную страсть. Он был однолюбом, что вообще редкость для творческих натур. “Васильки” - это пронзительный роман о сёстрах, выраженный лаконично и при том изысканно.

Удавались Грабарю и натюрморты. “Хризантемы” (1905), “Яблоки” (1905), “Неприбранный стол” (1907) - дуновения эпохи, которую французы назовут Belle Epoque, а русские - Серебряным веком. Царство плетёных кресел, дачного варенья, послеполуденного сна и - разговоров, споров, ничего не значащих фраз, что потом будут восприниматься, как навсегда ушедшее, но такое возможное когда-то счастье. Скоро этот удобный мир, казавшийся пошловатым и требующим обновления, разлетится на тысячу кусков.

В 1917 году началась очередная страница в биографии мастера - даже стиль его поменялся, а к 1930-м годам это был крепкий соцреалист, могущий дать фору Александру Дейнеке по части жизнеутвержающих образов. “Портрет дочери на фоне зимнего пейзажа” (1938) - это настоящий тип советской красавицы, улыбчивой и свежей, завитой по моде, в беретике - хоть сейчас на плакат! “Светлана” (1933), дочь одного из московских профессоров, - из той же серии. Девушка-новизна. Вот - череда парадных изображений всей культурно-творческой элиты. Арфиска Вера Дулова (1935) в концертном платье. Знаменитая музыкантша выглядит роскошной леди, а ведь ей приходилось мотаться и на Крайний Север, и в Среднюю Азию, и в таёжные городки. Нести культуру в массы - задача трудная и почётная. Композитор Сергей Прокофьев (1941) представлен за работой, но чуть манерное положение руки, пишущей ноты, не оставляет сомнений, что это - репрезентативный портрет.

Сказать, что именно Революция подтолкнула Грабаря к руководству и вершинам власти - неправильно, так как его уже в 1913 году назначили попечителем Третьяковской Галереи. Просто он был из тех, кто не сбежал в Париж, подобно другу-Бенуа и принял коммунизм, как реальность. Преподавал, выпускал искусствоведческие труды, руководил реставрационными мастерскими, возглавлял комиссии. В годы Великой Отечественной войны Грабарь выдвинул идею компенсации потерь советских музеев за счёт конфискации произведений из музеев Германии и её союзников.

Юрист по образованию, как и его отец, он всегда хотел быть “первой скрипкой” в любом коллективе (недоброжелатели говаривали, что он - каждой бочке затычка). Бенуа вспоминал о вторжении Грабаря ещё в содружество Мирискусников: “Недружелюбно относился (в душе) к Грабарю Дягилев, хотя для виду и для пользы дела он и принимал его довольно ласково. Дело в том, что, Сергей Павлович в каждом новом человеке, появлявшемся на нашем горизонте, был неизменно склонен видеть возможного соперника, а Грабарь навлек, на себя особое подозрение своим очень уж явно выражавшимся желанием играть первую роль”.

Тщеславно-добродушный позёр, он, по мнению всё того же Бенуа, жаждал славы не столько ради себя, сколько ради того дела, в которое впрягался. На вопрос: “Любил ли он искусство в себе или себя в искусстве?” ответить невозможно, потому что правильно и то, и это. Его поздний автопортрет (1947), созданный в разгаре сталинского Большого Стиля, живописует мэтра. Типаж на редкость кинематографичен - так выглядели пожилые академики в пафосных фильмах о торжестве разума. Грабарь таким и был, до конца оставаясь верным служителем Аполлона. В 1946 году Бенуа строчил ему из Парижа: “Рад был чрезвычайно получить от тебя весточку и узнать, что ты пребываешь в добром здравии и обладаешь прежним неисчерпаемым запасом сил творческих и физико-моральных”. Он любил искусство в себе, себя в искусстве и - бытие, как искусство. Умер в 1960 году, будучи глубоким стариком, а за три месяца до него скончался Бенуа.