Русские немцы

«И хлебник, немец аккуратный,

В бумажном колпаке, не раз

Уж отворял свой васисдас».

Александр Сергеевич Пушкин. «Евгений Онегин»

…Начну с объяснения занятного термина из эпиграфа. Васиздас – это наименование оконной форточки, от немецкого вопроса ‘was ist das?’ («что это?»). Буквально так - форточка любопытного наблюдателя, который, увидев, что на улице произошло нечто интересное или скандальное, тут же стремится выяснить: ‘Was ist das?’ Но вернёмся, однако же, к теме нашего рассказа. Итак, что же это за явление - немец на Руси, аккуратный хлебник, железный Штольц, …матушка-царица Екатерина, а также – «особист» Бенкендорф и пламенный революционер Бауман? Они жили в России, они воспринимали её, как свою Родину. Они думали о ней, а не о Вестфалии, Курляндии или ещё о каком-нибудь Анхальт-Цербсте. Выходцы (чуть было не сказала - гастарбайтеры) из Германских земель – эта тема слишком обширна, полна нюансов, а иной раз – умолчаний, поэтому мне хотелось бы остановиться лишь на некоторых аспектах. Образы, видение, итог.

Интересный момент – немцами, то есть немыми, не говорящими по-русски, изначально прозывали всех без разбора иноземцев, по преимуществу из стран Западной Европы и только выходцы из Германии, которых было попросту больше, чем англичан или, скажем, голландцев, закрепили за собой это обозначение. Взгляд на них менялся – то они выступали в роли учителей и наставников, то в роли поганых «понаехавших тут» нехристей, то в образе добрых соседей. Как там у Пушкина? «Я сапожник, имя моё Готлиб Шульц, и живу от вас через улицу, в этом домике, что против ваших окошек. Завтра праздную мою серебряную свадьбу, и я прошу вас и ваших дочек отобедать у меня по-приятельски…»

…Например, в царствование Елизаветы Петровны была развёрнута настоящая борьба с «немецким засильем». Дщерь Петрова, взойдя на престол, тут же принялась истреблять «курляндскую заразу», ставшую символом двух предыдущих правлений. Постулировалось, что Анна Иоанновна с Анной Леопольдовной до одури обожали своих разлюбезных немцев и, по сути, перепоручили им управление державой, тогда как нынче наступает эпоха исконного самодержавия. Общеизвестно, что Елизавета активно и даже - декларативно поддерживала природного русского гения - Михаила Ломоносова и не жаловала учёных с немецкими фамилиями. Много говорилось и о некоей «германской партии» (в значении – клика), которая в своё время ввергла страну в пучину беспросветной бироновщины. Мол, немцы, сплотившись вокруг «курляндской вдовы» Анны, обделывали свои чёрные делишки и грабили народ. На деле всё выглядело намного сложнее и одновременно проще – при дворе попросту не было никакой немецкой партии.

Был Бурхард Христофор Миних – военный инженер, политик и типичный политический авантюрист Галантного Века, знавший, как свергать неугодных временщиков. Он был ярым противником другого немца – вице-канцлера Андрея Ивановича Остермана, одного из главных действующих лиц Анненского правления. Они оба люто ненавидели Эрнста Бирона – фаворита и «главного конюха» императрицы, называя его пройдохой и попросту безродным хамом. Что характерно, все трое (причём, порознь) интриговали против братьев Левенвольде – главных придворных паразитов, по мнению всех окружающих. Если же проследить биографии всех вышеупомянутых лиц, то становится ясно – все они, скорее, вступали в политические союзы с русскими аристократами. Например, всесильный Эрнст Бирон долгое время был покровителем родовитого боярина Артемия Волынского, но у последнего были свои виды на управление государством… Кончил он, как известно, плохо.

Впоследствии, особенно с подачи талантливого романиста Ивана Лажечникова, стало принято считать Волынского едва ли не мучеником-патриотом, которого сгубили немецкие прихвостни ленивой императрицы. На деле же, Артемий Петрович был характерным для XVIII столетия придворным деятелем и его гораздо больше волновали личные амбиции, нежели, собственно, судьба России. Таким образом, никакой германской партии, клики, камарильи при Анне Иоанновне не было – каждый из немцев был сам за себя, причём каждый из них лично был предан императрице и, разумеется, своему карману. Это, кстати, интересная особенность – выходцы из Германии никогда не кучковались на национальной почве. Да. Разумеется, были немецкие колонии в Поволжье. Но российский чиновник-немец, подданный русского царя, никогда не продвигал по служебной лестнице именно своего соплеменника только потому, что тот - тоже родом из Дармштадта. На этот счёт есть несколько объяснений. Например, считается, что выходец из всё того же Дармштадта попросту не воспринимал саксонца или пруссака в качестве «своего». С другой стороны, курляндец Бирон (настоящая фамилия - Бирен) никогда не был товарищем всё тем же братьям Левенвольде, которые, вроде бы как должны были казаться ему «своими». Более того, многие из всех этих голштинцев и вестфальцев переставали воспринимать себя в качестве, собственно, немцев. Как там говорил барон Тузенбах из «Трёх сестёр?»: «Да, нужно работать. Вы, небось, думаете: расчувствовался немец. Но я, честное слово, русский и по-немецки даже не говорю. Отец у меня православный…» Некоторые исследователи, правда, говорят о так называемой «психологии ландскнехта», для которого Родина – это там, где служба.

Или вот, например, поучительная история принцессы Фике, которая (если верить её мемуарам) перестала быть немкой, как только вступила на русскую землю. Была ли её трепетная любовь к новой Родине искренней или же за этим стоит тонкий политический расчёт – это уже не так важно. Она считала себя русской во всём и даже не терпела подле себя иноземной речи, полагая, что даже при дворе следует говорить исключительно на русском языке. Известен исторический анекдот. В те времена все болезни лечили кровопусканием, и когда врач в очередной раз «отворил кровь» императрице, она с облегчением вздохнула: «Ну, всё! Дела пойдут на лад - последняя немецкая кровь вышла!» Самым удивительным нововведением при екатерининском дворе был так называемый «русский костюм». В своём стремлении «обрусить офранцуженный двор» тевтонка Екатерина не знала предела. Более того, ей даже захотелось видеть изображение Петра I работы Фальконе …в русском кафтане, но её намерение не осуществилось. Идея нарядить уничтожителя русской старины в ненавистный ему кафтан выглядела, по меньшей мере, странно. Тогда императрица стала ревностно переодевать своих подданных, навязывая им всё то, от чего Пётр так долго отучал их дедов и бабок.

Имея поверхностное представление о русской одежде допетровской Руси, императрица придумала нечто среднее между современным ей придворным платьем и знакомым ей народным крестьянским костюмом (точнее – с его праздничным вариантом). Там были и кокошник, и фата, и подобие сарафана, но, вместе с тем, наличествовало тонкое кружево, широко используемое в нарядах XVIII столетия. Именно с подачи Екатерины сделалось хорошим тоном осуждать низкопоклонство перед Западом. Напротив, bon ton - превозносить всё русское. Например, в знаменитой пьесе Дениса Фонвизина(замечу, что он тоже - von Wiesen) «Бригадир» (1769 г.) глупая претенциозная дама произносит: «Ах! сколь счастлива дочь наша! Она идет за того, который был в Париже. Ах! радость моя! Я довольно знаю, каково жить с тем мужем, который в Париже не был». По сюжету молодой и пустоголовый щёголь Иванушка (Иван, не помнящий родства) без ума от всего заграничного и потому презирает своё «несчастное» происхождение. Для него быть русским – настоящая беда. То ли дело – заграница! И драматург по фамилии фон Визен горячо осуждает подобных отпрысков!

При внуке Екатерины – при Николае Павловиче эта линия продолжилась. По большей части немец по крови и нежатый на пруссачке Шарлотте, Николай I внедрял в обществе исконно-русские ценности. Принципы николаевского правления – «Православие, Самодержавие, Народность» были сформулированы графом Сергеем Уваровым. При Николае была проведена очередная реформа придворного платья – разумеется, «по русскому образу». Царская дочь Ольга Николаевна в своих мемуарах вспоминает одну из любимых своих любимых наставниц: «Она <...> получила русское платье синего цвета с золотом, собственный выезд и ложу в театре…» Что характерно, интерес к русскому платью, к старинным обычаям проявлял и декабрист Павел Пестель - отпрыск немецкого рода, переселившегося в Россию ещё в конце XVII столетия. Он писал буквально следующее: «Что касается до красоты одежды, то русское платье может служить тому примером». Интересно, что наиболее активным врагом всего немецкого был почти чистопородный немец Александр III, которого на Западе всегда рисовали в образе бородатого славянского дикаря. Он был русским царём и любил Россию. Всё.

Для сравнения – представители Ганноверской (немецкой) династии в Англии никогда особо не стремились стать истыми джентльменами, а Мария-Антуанетта, хотя и научилась щебетать по-французски без малейшего акцента, всё одно считалась «немкой-австриячкой», постоянно руководимой своими венскими родственниками. Примечательно, что и Гендель, проживший в Англии с 1712 по 1759 год, никогда не именовал себя англичанином. Но вернёмся, однако, в Россию. Образ немца в литературе – это особый разговор, потому что здесь играла роль не только политическая ситуация, но и личные представления, предпочтения автора. Немец выступает то ярким антиподом русского человека, то просто соседом-товарищем, у которого есть свои национальные странности, от коих никуда не деться. А иной раз немец или немка – это некая общепринятая обыденность и автор на этом даже не заостряет внимания. Вот фраза из всеми любимого произведения: «Андрей Болконский, адъютант Кутузова, прошлой зимой женился на маленькой Лизе Мейнен, самой обворожительной женщине Петербурга». Мейнен - типовая прусская или остзейская фамилия.

Может ли «маленькая княгиня» вообще считаться иноземкой, экзотическим фруктом? Можно ли предположить, что она будет собирать вокруг себя кружок, состоящий из лиц, близких ей по крови? К примеру, приглашать только Анну Павловну Шерер, тоже, видимо, из немцев. Вот ещё цитата из того же романа: «В одно утро полковник Адольф Берг, <...> в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперёд височками <...> приехал к нему». Но очень часто выходец из германского мира рисуется образчиком педантизма и склонности к писаным правилам. Тогда как исконный славянин надеется на случай, старается проявить смекалку, а не точные знания законов. Вот как об этом повествуется в рассказе Николая Лескова «Железная воля», посвящённом сравнению русского и немецкого характеров: «Нет-с: именно в деле с немцем, который без расчета шагу не ступит и, как говорят, без инструмента с кровати не свалится; а во-вторых, не слишком ли вы много уже придаете значения воле и расчетам?»

Всем памятный Андрей Штольц всегда выступал противоположностью Илюше Обломову. Иной раз это представляется антитезой «немец VS русский». Штольц – жёсткий и решительный, но ограниченный. Обломов – ленивый, но душевный и остро чувствующий. Они идеально дополняют друг друга, ибо там, где у одного – сила, у другого – слабость. Штольц – человек-машина: «Он весь составлен из костей, мускулов и нервов, как кровная английская лошадь. Он худощав; щёк у него почти вовсе нет, то есть кость да мускул, но ни признака жирной округлости…» Или вот: «Движений лишних у него не было. Если он сидел, то сидел покойно, если же действовал, то употреблял столько мимики, сколько было нужно». У Штольца, напомню, русская мать, дворяночка, возвышенная и сентиментальная. Её рассуждения о немецкой нации весьма типичны: «На её взгляд, во всей немецкой нации не было и не могло быть ни одного джентльмена. Она в немецком характере не замечала никакой мягкости, деликатности, снисхождения, ничего того, что делает жизнь так приятною в хорошем свете, с чем можно обойти какое-нибудь правило, нарушить общий обычай, не подчиниться уставу». Интересно, что Ольга Ильинская выходит замуж за железного Штольца, продолжая любить нерешительного, мягкого Илью Ильича. Вместе с тем, реальность всегда интереснее и богаче – более странного, более иррационального человека, чем Кюхельбекер вообще сложно себе вообразить. Да и сентиментализм с романтизмом шли в Россию именно из Германии. Какая уж тут унылая прагматичность?

…А если завтра - война? У Зинаиды Гиппиус есть страшный рассказ «Немец» о мальчике по фамилии Вейнен. Как вы помните, в 1914 году всё поменялось – и жизнь, и смысл, и акценты. Юный блондинчик оказался изгоем, хотя никогда не мыслил себя немцем, как, впрочем, и барон Тузенбах:

«—А и правду, братцы, ведь он немец! Оттого и драчун такой, немцы все драчуны. И фамилия немецкая.

Валя опешил, даже остолбенел на минуту от неожиданности.

—Я — самый русский, — произнес он, наконец. — Я всегда был русский. Я здесь, на Николаевской улице, и родился».

Подростком овладевает ужас – он никогда и не думал о своём немецком происхождении. «Дело представилось в самом безнадежном виде. И …фамилия, и папа похоронен на лютеранском кладбище, и волосы белокурые… Да, немцы. Ну, пусть там как угодно, — а он, Валя, немцем не будет. Ни за что! Всё был русский — и вдруг не русский?» В конечном счёте, оказывается, что семейство Вейнен – латыши, и ребёнок с этой счастливой мыслью засыпает.

Интересно, что у нацистских расовых идеологов немец-колонист, чьи предки когда-то выехали в Россию, считался немцем второго или даже третьего сорта, пусть он даже самый что ни на есть «истинный ариец». Нацисты знали, что российские ‘Volksdeutsche’ воспринимают родиной именно Россию, а своей рекой - Волгу, а не Рейн и не Хафель. Но в условиях войны – разговор короткий. Как известно, многие немцы были репрессированы или же депортированы в отдалённые районы страны. Не стало и знаменитой Поволжской автономии, существовавшей в составе РСФСР. К концу 1941 года в Сибирь и Казахстан из европейской части СССР было направлено значительное число немцев. По мнению советского руководства ситуация с переселенцами требовала радикальных мер. Выход был найден - призыв всего немецкого населения в так называемую «Трудовую армию». Как правило, это были строительные батальоны. Таким образом, тема русских немцев – это ещё и трагедия.

Но вопрос неисчерпаемый. Кто-то вспомнит доктора Фёдора Гааза, известного филантропа, много сделавшего для облегчения участи заключённых. Или разведчика Рихарда Зорге. Отто Юльевича Шмидта. Петра Струве. Или актрису Алису Фрейндлих, у которой, кстати, было блокадное детство в осаждённом Ленинграде… Народ, который не рядом, а вместе.