Путин без маски

Примитивное позитивистское толкование истории беспомощно. Ничто живое невозможно описать в прямых и однозначных причинно-следственных категориях — в том числе и историю, которая является не менее живой, чем каждый из нас. Историю, в том числе в её прикладном, политическом аспекте, нельзя изучать через микроскоп. Понимание исторического процесса недоступно без задействования предчувствий и интуиции.

Коронавирус, жёстко и надолго изменивший нашу реальность, является репетицией по-настоящему великого катаклизма. "Социальная дистанция" — пожалуй, именно такой девиз подходит всем российским "длинным нулевым" (в это понятие входят и десятые годы: даже "Русская весна" не взбодрила до конца наше общественное сознание, пленённое пресловутой стабильностью — или, без разницы, чаемыми переменами ради устойчивого же и прогнозируемого, "как у нормальных людей", развития). Этот утомительный, желеобразный период, казалось, никогда не завершится, но с пандемией и голосованием по поправкам к Конституции всё изменилось. Подтверждением тому — выступление Путина на Валдайском клубе.

Это выступление сразу же бросились обсуждать политологи всех мастей. Однако мысль большинства из них, как обычно, застряла на мелких и незначительных подробностях вроде дела Навального. Лишь немногие уловили в словах президента какие-то новые смысловые нотки — и испугались. Но всё даже ещё хуже, чем думала "прогрессивная общественность". Путин оказался вовсе не "бархатным диктатором", а гораздо более непредсказуемым лидером, сумевшим терпеливо и последовательно додавливать принятые им решения.

"Длинные нулевые" очень метко характеризуются следующей картинкой. Перед сытой толпой выступает модный Шнур — вызывающий, приласканный властью, но в то же время гламурно-оппозиционный. Он, деланно матерясь и стоя в окружении саксофонистов с холёными хипстерскими бородками, поёт:

Неба утреннего стяг,

В жизни важен первый шаг.

Слышишь, реют над страною

Вихри яростных атак.

Соответствующее видео каждый желающий может с лёгкостью отыскать на просторах Интернета. Данный пример лучше всего характеризует состояние российского массового сознания в "длинные нулевые" — любой героический образ может и должен быть пережёван, опошлен и вставлен в китчевый интерьер, превратиться в Че Гевару с брендовой футболки.

Валдайское выступление Путина свидетельствует о долгожданном начале конца этого обессмысленного периода нашей истории. Теперь всё будет всерьёз и по-настоящему. (Чего "прогрессивная общественность" не простит никогда и никому — в отличие от любых санкций, вбросов на выборах и задержаний на митингах.) Президент очень спокоен, тщательно выбирает выражения, но несмотря на это всё равно становится понятно, что началась игра в открытую.

На бессчётных "прямых линиях", в интервью подобострастным журналистам Путин говорил очень много и на разные темы. За 20 лет сложилась целая традиция истолкования его шуток и намёков. Но на этот раз его речь звучала выверенно и хлёстко — и вместе с тем отрезвляюще. Эдакий сеанс прямоты с нарочито неполиткорректными оговорками типа "не знаю, как там Швеция". То есть Путин говорил со слушателями как бы без маски, когда не требуются переводчики с языка политического на язык человеческий.

Вместе с тем полного разрыва с традицией не произошло — как обычно, звучали пространные пассажи с заверениями о преданности идеалам ООН и тому подобное. Да, Путин не отказался — и никогда не откажется — от проговаривания обязательных мантр про приверженность общечеловеческим ценностям и про демократию, от иных обязательных маркёров официального политического языка. Но и этого декора в путинском выступлении было заметно меньше, чем прежде — да и звучали такие высказывания не в тональности обязательных протокольных славословий, а скорее иронично.

Напрямую сказать о надвигающихся катаклизмах, предчувствие которых пронизывает всю его речь, Путин не может, но он — наконец-то! — позволил себе несколько больше обычного. "Пандемия коронавируса, переживаемая в этом году, может послужить своеобразной точкой отсчёта…" — то есть имеется в виду, что обратный отсчёт уже пошёл. Глобальное переустройство, перераспределение сфер влияния сверхдержав — а Путин в своём выступлении впервые назвал Россию сверхдержавой, пусть и не напрямую, а через аналогию с Китаем — это землетрясение в океане, которое рано или поздно вызовет цунами.

Речевой стилистике президента всегда не хватало политической трёхмерности, объёма и определённого люфта. Теперь становится понятно, что причиной тому была не неспособность плести красивые словеса, а жёсткие рамки самоконтроля. Сегодня такое время настало.

Постбиполярный мир стареет, как когда-то старел мир послевоенный, рвавшийся за рамки не только Потсдама, но уже и Хельсинки. Путин тоже стареет, постепенно отказывается от лакированного или, как его окрестили некоторые эксперты, гламурного образа, к которому привыкли и за который ему пеняли миллениалы. Если раньше каждую банальность, прозвучавшую из уст президента, взапуски толковали десятки политологов, словно дельфийские жрецы — пифию, то теперь нарратив Путина стал намного более эгалитарным. И вместе с тем — совсем уж невыносимым для хрупкого сознания миллениалов. Ещё никогда так явно Путин не вставал на сторону сакрального государства. Естественно, текущие политические реалии не могут позволить говорить такие вещи напрямую даже университетскому профессору, не говоря уже о главе государства. "Социальная дистанция" индивидуализма и эгоизма увеличилась до непреодолимых размеров, ничем не подкреплённый суверенитет распухшего "я", паразитирующий на государственном суверенитете, не позволяет никакого вторжения в свои границы. И тем не менее Путин в своей спокойной и рассудительной манере, обходя острые углы, всё-таки сумел донести до аудитории главное. Сильное государство не может существовать без поддержки гражданского общества — но какого гражданского общества? "Сильное, свободное, самостоятельное гражданское общество по определению национально ориентированно и суверенно", оно — конкретно, оно — зеркало, в которое смотрится страна, оно — её продукт и предикат, а не проявление жуткого и обезличенного "абстрактного транснационального разума".

Отвечая на вопросы участников заседания, Путину пришлось много говорить на темы, связанные с внешней политикой России, хотя, очевидно, делал он это с некоторым неудовольствием. По-видимому, основной акцент он хотел сделать на концептуально-декларативной части своего выступления и потому опасался замыливания темы. По внешнеполитическим вопросам, особенно связанным с Турцией, он высказался предельно загадочно. Вероятно, это связано с очередным па в бесконечном российско-турецком танго. Но из его слов понятно — Турция "замирена" по отношению к России, во всяком случае, формально, во всяком случае, на какое-то время. (Кстати, неспроста ли буквально в унисон с валдайской речью Путина Эрдоган позволил себе покуситься на святая святых — секулярные ценности нынешней Европы?) А ответ на тривиальное непризнание сомнительным наследником Ататюрка крымского референдума тоже найдётся и будет столь же тривиальным, как и констатация: "Чего мы точно не можем забывать — это то, что происходило в судьбе армянского народа, нации в период Первой мировой войны". И этого оказывается достаточно, всё сразу встаёт на саои места, дополняясь такой же рутинной на первый взгляд фразой о том, что "наша политика на постсоветском пространстве в рамках СНГ является главной составляющей нашей внешней политики вообще".

Говоря о международной повестке, Путин в довольно непривычной для себя манере сдвигает смысловой акцент. Если раньше речь шла в основном о партнёрстве, сотрудничестве, многополярности и прочих общих и набивших оскомину местах, то сейчас в центре всего оказывается именно Россия. Вряд ли в мышлении Путина произошёл какой-то перелом — скорее, это ещё одно подтверждение того, что он просто отказывается говорить на языке безъязыкого международного истеблишмента. А может, и вовсе просто тонко издевается над ним. Очень показательна в этом смысле его внезапная забывчивость по поводу количества участников Минской группы.

Путин не говорит об этом, но тем не менее напрашивается вопрос: как будет построена становящаяся необходимой при таком парадигмальном сдвиге, который наметился ещё перед конституционным референдумом, государственная пропаганда? Напрасно Путин кивает на "Отцов и детей" Тургенева — базаровым имя легион. Дешёвые нигилисты, неспособные ни на что, кроме примитивного критиканства и политиканства, в той России, которую, как кажется, наконец, вознамерился строить президент, не нужны. Но, к сожалению, приходится признать, что поколение, родившееся в 90-е и повзрослевшее в "длинные нулевые", за редкими индивидуальными исключениями, утрачено для страны. Понятия сакральности государства, мистического этатизма, о чём говорит президент, абсолютно чужды им. Другое дело — люди, родившиеся в "длинные нулевые". Они гораздо менее циничны и по большому счёту готовы стать материалом большой государственной стройки. На них-то и нужно направлять яркую, сильную и изящную пропаганду вечных, не меняющихся в зависимости от конкретного режима ценностей патриотизма — того самого патриотизма, о котором так любит говорить Путин.

Под давлением исторических эпох спрессовываются, как каменные породы, общности и идентичности. Российская Федерация, чья идентичность пока что эклектична в плохом смысле этого слова, должна в кратчайшие сроки "спрессоваться" до собственного вечного субстрата и — будучи исторически обречённой на эклектичность — превратить эту свою особенность из аляповатого смешения купеческих особняков и рекламы американских сигарет, как это было в 90-е годы, в русскую эклектику шервудовского Исторического музея.

Путин сам называет себя "функцией" на службе Родины, и такая "функция" является для него смыслом жизни. Максимальное самообезличивание — ещё один сигнал того, что страна начинает (только сейчас!) пересобирать и мучительно восстанавливать свою растерзанную, поруганную и в какой-то момент практически полностью уничтоженную самость.

Что очень важно, Путин фактически впервые открыто заявил о тесной взаимосвязи устойчивости российского суверенитета и его собственного нахождения у власти — хотя, если рассматривать его выступление и ответы на вопросы буквально, продолжает стыдливо это отрицать. Почему он так беззастенчиво (для либеральной публики) заявляет, о том, "что будет в 2024 году или в позднее время, нужно будет смотреть, когда время подойдёт"? Откуда такое неприкрытое презрение к постоянно чем-то шокированному общественному мнению? Ответ, опять же, кроется в неумолимо надвигающемся катаклизме. Путин не может сказать, когда точно тот произойдёт, но внезапно начавшимся такой катаклизм точно не будет, и Путин намекает на то, что знает несколько больше аудитории, к которой обращается.

Президент говорит о необходимости "напряжённо работать, как святой Франциск, каждому на своём участке". Толковать эту фразу можно разными способами. Радует уже то, что в принципе появился предмет для толкования — раньше эксперты пытались разглядеть несуществующее второе дно во вполне конвенциональных фразах президента. Что касается примера Франциска Ассизского, помимо очевидной аскетической коннотации, вспоминается история из молодости этого католического святого. Желая служить церкви, Франциск отдал священнику деньги своего отца. Тот, естественно, пришёл в ярость и потребовал суда у местного епископа. В итоге деньги и даже одежду из родного дома Франциск вернул, но объявил, что отныне он — только Божье чадо. В этой истории, обладая достаточным воображением, легко увидеть определённые аллегории. Придя к власти как компромиссная фигура, Путин не стал игрушкой в руках олигархов и "семьи" и не продолжил политику своего предшественника, а теперь, спустя 20 с лишним лет, объявил себя исключительно "функцией" на службе страны.

Однажды правление Путина, "безусловно, должно закончиться", как говорит он сам. Вопрос, однако, в том, как именно оно закончится. Игра идёт ва-банк и с максимально высокой ставкой. Проиграть здесь нельзя. Другое дело, что путинская эпоха на самом деле, в своём сущностном аспекте, только начинается. У неё имеется колоссальный потенциал — в 90-е годы казалось невозможным появление устойчивого лидера с имперскими и скрытно-реваншистскими взглядами, и тем не менее это произошло, что опять же доказывает невозможность рационального постижения истории.

На протяжении всего своего существования Россия часто оказывлась на грани полной катастрофы, тотального краха. Но каждый раз что-то или кто-то (или Кто-то) вытягивал её буквально из пропасти. Произнесённая на Валдайском клубе речь Путина может свидетельствовать о том, что президент готовится к очередному крутому повороту истории. Элемент риска всегда присутствует в политике, и чем выше ранг политика, чем более фундаментальные вопросы ждут его решений, тем этот риск выше. Путин уже поставил себя в такое положение, что его уход с политического олимпа не будет нейтральным и спокойным ни в каком случае: это будет либо триумф, либо трагедия, либо — смерть на занимаемой им должности главы государства. И, кто бы что ни говорил, надежды на триумф далеко не иллюзорны.

Пандемия коронавируса — предварительный тест, пробный экзамен, а настоящий экзамен всем сверхдержавам придётся сдавать довольно скоро. По мнению Путина, Россия этот предварительный экзамен сдала. На фоне событий такого масштаба блёкнут какие-то слишком уж сиюминутные проблемы и вопросы. Можно долго спорить, отталкиваясь от речи президента, о том, кто станет таинственным преемником, как изменится баланс "силовиков" и "системных либералов", на какую из башен Кремля работает Навальный. Можно даже найти в словах Путина подтверждение каких-то из многочисленных конспирологических теорий. Но, в сущности, всё его выступление — это констатация банальной и простой истины: коронавирус — репетиция большой беды. И судя по тому, что Путин отказался, наконец, от своей изрядно потрёпанной маски демократического лидера и заговорил об "ордене меченосцев" на службе Отечества, он понимает весь трагический масштаб надвигающегося катаклизма и готов к нему. Что, в свою очередь, позволяет надеяться на то, что Россия в очередной раз удержится на краю и действительно простудится на похоронах своих онтологических врагов.

Можно возразить: так ведь была же в 2007 году мюнхенская речь, которая, казалось, стала точкой невозврата, но после неё последовал откат к прежним, как в первый президентский срок, заигрываниям с Западом, особенно в бытнотсь премьером. И казалось бы, эта речь также почти (ну, полтора года не в счёт) совпала с мировым кризисом. В чём же разница с настоящим моментом? А разница в том, что в отличие от того времени мир действительно, по-настоящему изменился. Изменился до неузнаваемости. Некогда объявленный глобально интегрированным, он на глазах за несколько месяцев распался на национальные квартиры, оказался охваченным прежде непредсказуемыми конфликтами. Глобальной осталась, по сути, лишь антивирусная маска. А значит, для России и её лидера самое время начать действовать без опостылевшей постсоветской маски.