При внимательном чтении русских поэтов можно обнаружить явно выраженный христианский взгляд в очень далеких по первому впечатлению от него текстах, где, казалось бы, нет никакого смысла его искать. Одним из таких текстов является стихотворение Пушкина «Для берегов отчизны дальной…»
Напомню о его адресате, точнее – адресатке.
В 1823 г. в Одессе молодой Пушкин знакомится с женой богатого сербского негоцианта Амалией Ризнич, итальянкой по происхождению (по другой версии – наполовину немкой), вступает в дружеские отношения с ней и с её мужем, часто посещает их дом, дружеские чувства постепенно переходят в любовные. Вскоре итальянка заболевает, уезжает к себе на родину, а ещё некоторое время спустя Пушкин получает весть о её смерти. Эта весть подвигает его на создание стихотворения, посвященное её памяти, а заодно представляющее попытку осмыслить её смерть.
Имеет ли значение то, что оно обращено к замужней женщине? По-моему, ни малейшего. Во-первых, реалии поэтические, как и в знаменитом «Я помню чудное мгновенье», отнюдь не соответствуют бытовым. Во-вторых, Пушкин выводит бытовую тему в такие запредельные высоты, что вопрос о том или ином соприкосновении реального автора с лирическим героем становится не очень существенным. И мы убеждаемся в этом, читая и перечитывая пушкинское стихотворение.
Для берегов отчизны дальной
Ты покидала край чужой;
В час незабвенный, в час печальный
Я долго плакал пред тобой.
Мои хладеющие руки
Тебя старались удержать;
Томленье страшное разлуки
Мой стон молил не прерывать.
Но ты от горького лобзанья
Свои уста оторвала;
Из края мрачного изгнанья
Ты в край иной меня звала.
Ты говорила: «В день свиданья
Под небом вечно голубым,
В тени олив, любви лобзанья
Мы вновь, мой друг, соединим».
Но там, увы, где неба своды
Сияют в блеске голубом,
Где тень олив легла на воды.
Заснула ты последним сном.
Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой —
А с ними поцалуй свиданья...
Но жду его; он за тобой...
Тема стихотворения, как мы можем убедиться, довольно тривиальна: любовь, разлука, предчувствия ее. Последними в большей степени томим герой, в меньшей – героиня, которая утешает его уверенностью в скором свидании в некой другой стране, родной для нее. В конце стихотворения, однако, выясняется, что предчувствия героя оправдались, более того – ввиду смерти героини разлука оказалась куда более безнадёжной, чем казалась. Другой на месте героя счел бы её вечной. Но стоящий за ним Пушкин твёрдо убежден, что главная встреча с возлюбленной предстоит впереди. Откуда это убеждение? Посмотрим, как к этой могущей показаться странной для неверующего в вечную жизнь человека мысли подводит своего читателя русский гений.
Прежде всего – посредством определённым образом выстроенных ключевых слов, трансформирующихся и по мере течения текста приобретающих совершенно иное значение, нежели вначале: дальняя отчизна, край мрачного изгнанья, край иной, вечно голубое небо, сиянье, голубой блеск. Все они, когда читатель прочитывает стихотворение до конца, выстраиваются в один ряд и приобретают совершенно новый контекст – религиозный, не в последнюю очередь за счёт шокирующего, поворачивающего содержание на 180 градусов финального аккорда в заключительной, перерванной чуть ли на полуслове, строфы:
Но там, увы, где неба своды
Сияют в блеске голубом,
Где тень олив легла на воды.
Заснула ты последним сном.
Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой —
А с ними поцелуй свиданья...
Но жду его; он за тобой...
позволяющей, во первых, выйти за рамки любовной истории, а во вторых, предоставляющей возможность обретения обратного взгляда на прочитанное, чтобы заново осмыслить текст под совершенно иным углом и обнаружить новый смысл в словах героини, точно ею не предполагаемый, но зато после её кончины ставший доступным вспоминающим её слова сейчас, в пору написания стихотворения, возлюбленному. Окажется, например, что край изгнанья – это не только место ссылки Пушкина, где он встретил и тут же потерял свою любовь, и даже так и не ставшая родной героине-иностранке Россия, куда забросила ее судьба, но и вся проходящая тенью земная жизнь; что край под небом вечно голубым – это не Италия, куда она уехала, а рай, куда она, по мысли автора, должна попасть после смерти, и где он сам с нею должен встретиться. Мысль несколько самонадеянная, однако простим её Пушкину – ведь он искренне в неё верит, по крайней мере на тот момент, пока сочиняет свое стихотворение. И, наверное, читателя эта искренность, эта вера в будущее свидание не может не трогать и не подкупать – ведь все мы рассчитываем на такое свидание со своими близкими в вечной жизни - думается, даже те, кто в вечную жизнь не верит.
Ради возможности этой последней встречи писалось это стихотворение, являющее обычный для читателя Пушкина пример двойного дна, скрытого под немудреным содержанием и простотой формы, которая на самом деле отнюдь не проста – стихотворение отличается изощренным структурным построением, но это предмет отдельного большого разговора. Как бы то ни было, но посредством надежды на вечную жизнь здесь преодолевается и кажущаяся вечной разлука, и сама смерть.
Отметим, как по мере движения пушкинской мысли трансформируются ключевые слова стихотворения: чужой страной теперь предстает вся земная жизнь, которую проживает герой и которая уже закончилась для героини, родной – соответственно, райская, где люди объединены гораздо высшей любовью, чем то было в земной жизни и где разлуки вообще не существует.
Наверное, поэтому в стихотворении, что так типично для Пушкина, постепенно переходят друг в друга два чувства: тоска и радость. Тоской со стороны героя определяется момент расставания:
Мои хладеющие руки
Тебя старались удержать;
Томленье страшное разлуки
Мой стон молил не прерывать…
а вот далее следует обещание утешения со стороны героини:
Ты говорила: «В день свиданья
Под небом вечно голубым,
В тени олив, любви лобзанья
Мы вновь, мой друг, соединим».
И ведь что получается: звала, сама не зная, куда именно, вернее – думая, что знает. На самом же деле – она-то как раз и не предполагала, что разлука с ней пробудит религиозное чувство поэта, послужив зародышем глубочайшей мысли о временности смерти и возможности новой жизни там, где она теперь пребывает вечно.
Это особенно важно на фоне сюжета, складывающегося посредством противодействующих друг другу желаний двух героев. Она страстно желает уехать на родину из страны, кажущейся ей чужой, он не менее страстно пытается её удержать, сами речи возлюбленной сопровождаются стенаниями героя, даже посулы возлюбленной нового свидания оставляют его равнодушным. До поры, правда. До той поры, когда ему становиться ясно, в какой именно стране произойдет обещанное свидание. Стоит ли добавлять, что и провидение противодействует второму желанию и всецело содействует первому. Только тогда герой осознает неизбежность происшедшего и проникается поистине религиозным чувством. Для Пушкина, потрясённого кончиной возлюбленной, приоткрывается не только правда смерти, но и истинная цель жизни на земле. Она – в устремлённости в тот край, откуда никто обратно не возвращается, но где куда как возможна новая встреча – и уже без риска разлуки.
Поэтому стихотворение и оставляет такое светлое впечатление, что предлагает естественный исход, отвергая смерть ради возможности будущей жизни. Отсюда - финальный аккорд, являющий синтез двух противодействующих ранее начал.
«Для берегов отчизны дальной…» – не единственное стихотворение Пушкина, посвященное памяти Ризнич. Ему предшествует своеобразный эскиз «Под небом голубым…», описывающий участь героини в обстоятельствах исключительно земной реальности и совсем не касающийся небесной. И до этого Пушкин крайне остро переживал свое неверие в существование потусторонней жизни, выразив его в стихотворении «Надеждой сладостной младенчески дыша», где мысль о смерти буквально застилает ему глаза:
Надеждой сладостной младенчески дыша,
Когда бы верил я, что некогда душа
Могилу пережив, уносит мысли вечны,
И память, и любовь в пучины бесконечны,
Клянусь! Давно бы я покинул мрачный мир:
Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир,
Узнал бы я предел свободы, наслаждений,
Предел, где смерти нет, где нет предрассуждений,
Где мысль одна живет в небесной чистоте.
Но тщетно предаюсь пленительной мечте.
Мой ум упорствует, не верит, жить желает.
Меня ничтожеством могила ужасает.
Как! Ничего? – ни мысль, ни первая любовь…
Мне страшно – и на жизнь гляжу печально вновь.
Ровно тем же настроением инициировано написание упомянутого стихотворения «Под небом голубым…». Общее между ними – чувство безнадёжности, неверие в то, что земная реальность может каким-то быть сочетаться с вечностью.
Под небом голубым страны своей родной
Она томилась, увядала...
Увяла наконец, и верно надо мной
Младая тень уже летала…
Младая тень – это как раз вестник из вечности, долженствующий напомнить герою о тленности настоящего, но пока она об этом ему не напоминает, поэтому далее чувство горечи еще более усугубляется:
Но недоступная черта меж нами есть.
Напрасно чувство возбуждал я:
Из равнодушных уст я слышал смерти весть
И равнодушно ей внимал я.
Не потому ли просит поэт адресатку помнить о нём, что сам он в полноте постиг то, что можно назвать забвением после кажущейся, не могшей быть нарушенной, привязанности? Тем более – отделаться от равнодушия при вести о смерти, исключающего любой контакт с умершей, которая перестала существовать даже в его памяти.
Недоступная черта будет преодолена в «Для берегов отчизны дальной…». Пока же при осознание непреодолимости границы, благодаря расстоянию, возникшим между им и ею, смерть выступает здесь некой абсолютной данностью, не подлежащей пересмотру и не дающей не только хоть какой-то надежды на будущее, но и безвозвратно уничтожающей воспоминания о прошлом.
И, наконец, самое главное, дающее разгадку растерянности поэта и его временному, надо надеяться, охлаждению к судьбе возлюбленной:
Так вот кого любил я пламенной душой
С таким тяжелым напряженьем,
С такою нежною, томительной тоской,
С таким безумством и мученьем!
Любил, оказывается, будущий труп – как тут не отчаяться! Отсюда - кажущиеся окончательными выводы:
Где муки, где любовь? Увы, в душе моей
Для бедной, легковерной тени,
Для сладкой памяти невозвратимых дней
Не нахожу ни слез, ни пени.
Всё перечисленное поэт обрёл, как мы видели, в следующем стихотворении, посвященном памяти того же персонажа. Отсюда – финальный поцелуй, который герой надеется получить при свидании за гробом.
.
