Самая большая проблема для верующего католика, а теперь и для православного христианина – осознание стремительной деградации церкви как института (с чем он не может не считаться), но с которой, тем не менее, должен как-то взаимодействовать. Можно, конечно, этот факт игнорировать. Поэт, философ, богослов Шарль Пеги его не игнорировал и тем не менее проделал свой личный путь ей навстречу. Хотя слился с ней не вполне. «Мы постоянно следовали тем же самым прямым путем, и этот самый прямой путь привел нас к тому, где мы сейчас. Это вовсе не эволюция, как это говорят немного глупо, необдуманно злоупотребляя одним из слов современного языка, которое стало самым трусливым, это — углубление… Мы нашли христианский путь через неустанное развитие нашего сердца по тому же пути, а никак не через эволюцию. Мы его нашли не через возврат. Мы его нашли в конце… Мы могли бы быть впереди… Мы никогда не были против духа Евангелия». Так писал Пеги о проделанном им на протяжении многотрудной жизни пути.
Путь этот начался в семье потомственных крестьян-виноградарей, пролег через ряд учебных заведений, где Пеги утратил веру, в результате чего пришел к социализму, параллельно довольно рано вошел в число видных французских интеллектуалов, активно занимался политической и публицистической деятельностью, издавал литературно-философский журнал – и все это, как оказалось, только для того, чтобы затем, резко переменив казалось бы устоявшуюся жизнь, проделать обратный путь к Богу. Что, между прочим, повлияло и на качественность его поэтических текстов. Более того - сделало его уникальным, ни на кого не похожим и, что гораздо более важно – бесспорно христианским поэтом (по причине этой бесспорности его имя почти не упоминалось в советских изданиях и почти не переводилось). И, кроме того, по мнению некоторых зарубежных русских богословов ((Г. Федотова, К. Мочульского, Л. Зандера) - мыслителем, чье мировоззрение многими сторонами по сути соприкасается с православием. По словам Федотова, Пеги был одним из немногих, кто восставал против чувства правоты и нравственного окаменения своих верующих современников и видел сущность духовного подвига в «вечной обеспокоенности», в покаянии и совестливом самоиспытании, которые предохраняют душу от привыкания к жизни, от окостенения. Интересный факт, дающий представление о внешней жизни Пеги: в период своей внецерковной жизни он женился на сестре своего преждевременно умершего друга молодости Марселя Бодуэна (мне думается, что главная причина, по которой он это сделал – память о друге), у них родилось четверо детей. Брак был гражданским, поскольку супруга противилась венчанию, а Пеги не хотел ее к нему принуждать, поэтому оставался вне Таинств даже после возврата в Церковь. Умер он без исповеди, без причастия (и тем, и другим можно считать саму его жизнь), но с покаянием, которому непрестанно предавался на протяжении второй половины жизни. После его гибели жена, обретя веру, вернулась в Церковь и крестила детей. Что опять-таки говорит о том, что вера Пеги не была тщетной и дала всходы.
В его завораживающе-монотонных текстах, схожих с православными канонами и акафистами, мир предстает гигантской пашней, для новых всходов веры нуждающейся в постоянной обработке, Библия - плугом, непрестанно её перепахивающим и оставляющим на её теле множественные, хотя далеко не всем ведомые борозды. Выявление этих борозд, по Пеги, и является главной задачей верующего поэта.
Вот образец его богословских размышлений:
Что Бог сущий растет и растет беспрерывно
До уровня силы своей, в высоте неизменной,
Что сам из себя он творит и свое удвоение,
И вечную силу, и точность свою.
Что Бог сущий растет и растет непрерывно
До уровня жизни своей, в высоте неизменной,
Что сам из себя Он творит и свое утроение,
И вечную жизнь, и блаженство свое.
Что Бог сущий идет, вспять идет непрерывно
К вечным истокам своим и к своей полноте,
Что сам из себя он творит, и свое приращенье,
И вечную силу, и благость свою.
Что Бог сущий берет и берет непрерывно
Из источника вечности и из глуби ночи,
Что сам из себя он творит и свое приращенье,
И спасенье людей, и силу земли.
Может смущать (меня, например, смущает) чрезмерная, чисто католическая пылкость Пеги. Но, с другой стороны, не может не приводить в восторг искренность его покаяния. Вот например, фрагмент письма от 27 сентября 1912 г., которое после паломничества в Шартр, после долгих сомнений наконец-то осуществленного, Пеги пишет своему другу Лотту:
«Старина, я очень изменился за эти два года… Я теперь новый человек. Я много страдал и много молился. Ты не можешь себе представить… Я живу без причастия. Это безумие. Но со мной сокровища благодати, преизбыток неизъяснимой благодати… я совершил паломничество в Шартр… был в экстазе. Все мои мерзости разом спали с меня. Я стал другим человеком. Час я молился в соборе… я молился, друг мой, как не молился никогда. Я мог молиться за своих врагов… Сын мой спасен, я всех троих вверил Пречистой… Мои дети не крещены, пусть об этом позаботится Пресвятая Дева… Я грешник, но грешник, у которого есть сокровища благодати и редкий ангел-хранитель… “Младенцы” были предвосхищением. Я никогда не делал того, о чем писал. Теперь я этому отдаюсь…»
Как и другие высказывания, вроде такого: «У меня неординарная жизнь. Моя жизнь — пари… В глубоком смысле это католическое возрождение, которое осуществляется через меня. Необходимо видеть то, что происходит, и держаться достойно… Я грешник, я не святой. Святость узнается сразу… Я грешник, добрый грешник… Свидетель, христианин в церковном приходе, грешник, но грешник, обладающий сокровищами благодати…»
Младенцы, о которых упоминается в письме к Лотту – это герои одного из самых лучших творений Пеги, которое чрезвычайно высоко оценил его бывший учитель Ромен Ролан, назвав уникальным шедевром литературы всех времен. Другие отзывы: «Это совершенно восхитительно… Я говорю со знанием дела, что после Достоевского, наверное, не было еще такого человека, который был бы столь очевидно Человеком Божиим» (Ален Фурнье). «Ничто, после Древа Клоделя, не импонировало мне в такой степени. Я пишу, еще не придя в себя, как опьяненный» (Андре Жид). И снова Ромен Роллан: «Я больше ничего не могу читать после Пеги… Насколько самые великие сегодняшнего дня плоско звучат рядом с ним!.. Я придерживаюсь противоположных взглядов, но… я безгранично восхищаюсь им».
Вещь, воззвавшая столь восторженные отклики, озаглавлена «Мистерия о Вифлиемских младенцах», однако и содержание, и смысл его гораздо шире (произведения Пеги вообще трудно соотносить с тем или иным отдельно взятым персонажем или событием Священного Писания, поскольку всё это присутствует в них в цельном и неразделимом конгломерате, продиктованном крайне глубоким подтекстом). Вот и смысл этой мистерии определяют сразу несколько сюжетов Ветхого и Нового Заветов, главный из которых - история Иосифа, преданного братьями и сопряженная с историей блудного сына.
В большинстве из её глав Пеги осмеливается говорить как бы от имени Бога Отца, точнее, от Его имени через Пеги должна говорить Церковь. Все, что Сын говорит на земле, как замечает один из исследователей, она слышала от Отца, Отец вечно повторяет в Церкви слова Сына.
Приведу самый любимый мною фрагмент из этой поэмы:
[До, во время, после: всегда]
Пророк говорит до.
Мой Сын говорит во время.
Святой говорит после.
А Я говорю всегда.
И тут видно, что Мой Сын есть средоточие, и сердце, и свод, и замок,
И неф, и пересечение осей,
И точка сочленения,
И петля, на которой поворачивается дверь.
Князь пророков и князь святых.
Пророк, праведник идет до.
Мой Сын идет во время.
Святой идет после.
А Я иду всегда.
И Церковь, которая есть общение святых и общение верных, тоже идет после, тоже идет всегда.
Во многих своих произведениях – эпических, что не лишне отметить, Пеги пробует проследить влияние учения Господа Иисуса Христа и, в особенности, особо чтимой им личности Пресвятой Богородицы на историю человечества, снова и снова предпринимает попытки исследования влияния Высшего Промысла на ход мировой истории.
Гигантская, из десяти тысяч строчек и двух тысяч строф, последняя из написанных Пеги поэма «Ева», посвященная истории человечества от грехопадения до кончины Орлеанской Девы, которая и раннее была основной героиней сразу нескольких поэм Пеги - свидетельство такого метода.
Собственно, праматерь человечества непосредственно присутствует лишь в начальных главах, а далее отраженно прочитывается в нескольких представительницах человеческого рода – как прославленных, так и никому, кроме Бога, не ведомых.
Вот краткое изложение содержания поэмы в трактовке самого автора:
«Земной рай и то, что было самой сутью человеческого счастья до грехопадения, и то, что было сутью его изгнания; скорбь человека, скорбь и заботы женщины, в частности женщины — домашней хозяйки; женщины рачительной и за все ответственной; так, она осознает свою неспособность все прибрать как следует; так, она знает и ведет учет всем промахам мужчин; беспомощно присутствует при нашествии современного мира; «…»; Ева — мать и прабабка; все ее сыновья — потерянные в мирских столкновениях…»
Близкую трактовку можно найти в Толковании на Книгу Бытия св. Филарета Московского (Дроздова):
«Жена подвергается наказанию сама в себе: умножая умножу скорбь твою и зачатие твое; яснее: скорбь на скорбь наведу я тебе в беременности твоей. Скорбь есть наказание грешника вообще, но особенно тяжкое для пола слабейшего, имеющего большую меру чувствительности. Когда же источником скорби полагается наипаче зачатие в утробе, мы можем сие принимать как первое изъявление повреждения человеческого естества, которое, получив способность производить подобное себе, так сказать, в основании своем потрясается от действия сей способности; как обличение умножившегося с течением времени растления, которое с умножением грехов произвело полчища болезней, терзающих человечество».
Поэма Пеги должна согласно его замыслу дать помимо прочего представление, что, собственно, представляет женщина как Божье творение, какова ее роль согласно Божественному замыслу и, главное, в какой степени способна реализовать себя, руководствуясь им, каждая из них. Мысль об обретение в себе черт святости через быт, как предлагает Пеги, перекликается, продолжает и даже в некотором смысле дополняет наставления апостола Павла духовно окормляемых им женам, предложенным в его посланиях.
Ключевая строфа из начала поэмы, характеризующая искажение богоданного естества Евы посредством грехопадения: «Мать погребенная вне сада первозданного,/Неведомым тебе стал воздух благодати...» в одном из последних фрагментов трансформируется в возможность обратного пути через обретшую утраченное совершенство Матерь Спасителя, поправшую семя змия, представителей всего человеческого рода, которым Она покровительствует и которые у Пеги уподобляются солдатам на разных этапах их пути:
О Мать, вот сыновья твои, так долго бившиеся,
Пусть Бог не взвешивает их как ангелов своих,
Но да подбавит им ту горсточку земли,
Чем были изначально, во что возвращены.
О Мать, вот сыновья твои, так долго бившиеся,
Пусть Бог не судит их как духов поднебесных,
Да будет суд им как изгнанникам, бредущим
К себе домой путями заповедными.
О Мать, вот сыновья твои и их несметный полк,
Да не судимы будут по нищете их голой,
Но да подбавит Бог им горсточку земли,
Погибельной для них, но ими столь любимой,
О Мать, вот сыновья твои, блуждавшие так долго,
По низменным делам судить не нужно их,
Пусть их как сына блудного простят и примут,
Да упадут они в объятия протянутых двух рук.
В этот длинный помянник Пеги вполне мог бы включить и свое имя, если бы знал свою будущую участь – ведь и сам он героически пал в бою, надо полагать - с молитвой на устах, на одном из фронтов Первой Мировой войны, куда ушёл добровольцем спустя два месяца после её начала.
