Как у нас в Лазоревке яблони цветут – голова кружится! Розовый цвет на землю летит, а небо синее, высокое. Потому и зовут деревню – Лазоревка. А трава у нас в покос душистая, холмы – зелёные, вода в ручье зубы ломит, колодцы глубокие и чистые. А жизнь у нас тяжёлая, да жаловаться грех. А чего она такая – мы и сами не знаем...
Ольга Блощицына в девках в Старой Криуше жила, а вышла замуж в Новую, на Куты. Было ей 16 лет, а сама она с 1903 года. А замуж тогда отдавали без согласия: сваты понравились друг другу – обаркаются и молодые. Что ты: боялась и рот раскрыть против! Ольга – красавица, стан тонкий, стройный, тёмная коса до пояса, а очи – как с иконы списаны. Стала плакать втихомолку – мать только руками разводит – мужчины тогда были в силе. Отец решил – баста. А он сказал:
– Че я эти рты буду собирать?! (Было у них – девять человек детей.) Ольга, к тебе посватались!
Поплакала-поплакала и пошла. Семья у них, куда вышла, была скромная, ничего лишнего. Ольга нравилась мужевым родителям, мужу, но супруг ей попался бестолковый. Идут они из церкви, а ребята над ними смеются, подшкыливают. Ольга дома говорит мужу: «Чего ты молчишь, не ответишь?» «Да, они меня побьют», – был он по годам ей ровней...
Прожила Ольга два года – работать её не заставляли – людей нанимали, а так, по дому она ухаживала, порядок наводила, общалась. Не нравилась ей эта жизнь: дома у них дети всё сами делали – пасли гусей, свиней; ребята ловили рыбу, а девки пряли, ткали, вышивали. А главное, мужик ей попался чутковатый – смирный, ничего не знал, не понимал и всего боялся.
Приехала Ольга к своим погостить, стала жалиться матери: не хочу я там жить! Та перепугалась:
– Как отцу скажем?!
Страшно говорить-то! Люди ведь тогда от бедности и недостатка денег жили по две-три семьи вместе – старые, да сын женатый, да еще один сын... Кубло, в общем.
Мать говорит:
– Ты, Ольга, езжай домой, а я уж тут батьке сама скажу.
Живёт она неделю, две. Сердце не на месте, скучная стала. Вдруг глядь в окно: парень на чёрном жеребце к дому скачет. Сидит как влитой, усики чёрные. А это брат её, Михайло.
– Собирайся, – говорит, – детей нету, чего тут жить.
Ну, она и взялась узлы вязать. Родители мужа стали её уговаривать, а она – молчит. Собралась, когда уж вечерело. В приданое была дана корова, залыгала её и повела. А Михайло раньше ускакал. И на полпути к дому, видит она – едет подвода. Это батько был. Они стали. Он глянул на неё, Ольга и заплакала.
– Ну, ладно, садись. А зараз хлопцев пошлю, чтобы узлы забрали...
Ночью братья съездили, привезли узлы, кровать деревянную.
Прожила она дома год. А время было голодное, страшное. Лишний рот тяжело кормить. Завербовалась тогда Ольга под Киев, в работницы. Сама прокормилась там десять месяцев и получила при расчёте один рубль и три пуда жита. С тем и вернулась домой. Тут уже стала она с двумя братьями наниматься овец пасти, а зимой – пряла, ткала, вязала – всякая бабья работа. И так было до 1927-го года.
А Иван Котляров жил в Лазоревке и был мужиком бывалым – два раза женился! Хоть и ненамного старше Ольги – с 1897 года. Парнем он был хоть куда – высокий, широкоплечий, глаза строгие, синие, брови вразлёт, сам он собранный, молчаливый, а работящий – таких ещё поискать! Родители здорово сына любили, какую жену он ни возьмёт – всё им не такая.
Первую супругу привёз он из казаков. Тихая девчонка, скромная. Простудила она руки, когда бельё зимой на колодце полоскали, в морозы. Старые не разрешали в хате стирать – иди и гваздайся на улице. Пошла у девчонки экзема на руках – от холода. Старые кричат:
– Запрягай лошадь, отвози её домой, она негожая!
Отвёз, покорился.
Вторая жена у него была Фрося. Сама она с Лазоревки, но рано с родителями уехала в город и там пообтёрлась. Иван ей нравился, она за ним бегала, когда к брату Серёне в гости приезжала. Рубашки у Фроси были шёлковые, на них вся деревня сбегалась смотреть, а летом она ходила под зонтиком, чтобы не загорать. Любила Фрося поспать, и как старые ни ругались, она утром не вставала – чё этот хлеб, его и позже можно испечь. В общем, дома ладу не было, она опять в город и уехала. А Иван ей страшно нравился, больше замуж она так и не вышла.
Старые невесткам кости перемывают, а Ивану уж тридцать лет и жизни никакой нету. Тогда он родителям и говорит резко:
– Женюсь я ещё раз, и вы к нам не лезьте. А будете чего говорить – отделимся.
Родителям дико такое слышать: как это – сын со двора уйдёт, позор страшный семье! Да и нельзя Ивану отделяться, он один остался, старший его брат на Германской убит. Но Иван сказал – как отрезал. И старики поняли – так и будет.
Сказать-то сказал, а где невесту взять? Девки за него не идут, а вдовы – с детьми. И тут ему рассказали про Ольгу Блощицыну, что в Куты замуж выходила. Ну, он и подговорил Ольгину тётку, бабку Татьяну, их познакомить.
Бабка Татьяна встретила Ольгу у колодца, про здоровье спросила, про домашних. Потом и говорит:
– Ольга, я тебе жениха нашла. Видный собой, работящий, рукам воли не даёт. Ты б пошла за такого?
– А он возьмёт меня?
– Да он уж два раза женатый был...
И смех, и грех. На базаре в Кутах показала бабка Татьяна Ивану невесту, ему понравилась. Он дождался, пока она из села вышла, догнал на тарантасе:
– Садись, подвезу.
Она села.
– А кто вы, добрый человек? Я вас и не знаю вроде.
Иван хотел сначала скрыть, а потом признался:
– Может, бабка Татьяна рассказывала? Хочу посвататься. Пойдёшь за меня?
И так он Ольге понравился – простотой, прямодушием, что пока они на тарантасе до хаты ехали, обо всём и сладились.
Жили они дружно, без ругани. Богатства особого не было, хата – небольшая. Старые, конечно, всё равно ворчали. А тут и колхозы подошли. Снова приехала из города Фрося, увидала она Ольгу и решила её со света сжить. Стала рядом на квартиру, вывесит своё шелковое бельё – завлекает. А Иван совсем на неё и не смотрит. Фрося устроилась собирать молоко по дворам – возила два бидона на лошади, сама в белом халате, с пробирками; кремами умасленная, духами обрызганная да под зонтиком китайским от солнца. А на Ивана она разозлилась и подговорила своего брата, Серёню, который в активистах ходил, записать Котляровых в кулаки. Ну, тот так и сделал.
Подходит жнива, хлеб надо убирать, а Ивана не зовут. «Готовься к высылке», – Серёня сказал. А в этот день агенты по раскулаченью должны были приехать.
Ну, Иван с Ольгой всё равно пошли. Жнива в разгаре: мужик косит, а за ним баба снопы вяжет. Солнце жжёт, поле большое, золотое, солнце пыльное, яркое.
Уполномоченные из района ходят, поглядывают, как работа идёт. У Ольги – полоса чистая, а у других баб – то там, то там колоски валяются. Агенты удивляются:
– Кто такие? Здорово работают!
А Серёня у них в ногах вьётся:
– Это в раскулачку мы наметили, чего они пришли, не знаю!
Мужики стали заступаться:
– Чего ж таких работников высылать! Гляньте, как они ломят!
Уполномоченные скомандовали: «Отставить высылку!» Серёня побегал, побегал и присел. Куда-то он сам потом пропал. А раскулаченных было много, и часто люди по злобе людской попадали.
А Котляровы вошли после этого случая в почёт. Да и как не войти – оба рассудительные, разумные. Ольга до войны четырёх детей родила – трёх девчонок и парня. Семья у них без крику, без гаму. Иван Иванович в колхозе конюхом был, за лошадьми ходил, а Ольга Сергеевна на разных работах в колхозе, дома всё делала и людей лечила. Была она очень богобоязненной, молилась. Тогда докторов мало было, а люди тоже страдали. Одевались плохо, в холстину больше. Малый один, Андрюша, носил порты из сурового, растёр чресла. Пошли у него по телу страшные чирьи. Ольга Сергеевна наговорила ему жирку овечьего, велела мазать вечером. Парень выздоровел, а то уж совсем на него рукой махнули. Выучился он, стал великим человеком – директором школы в Рудках, коммунистом, а всё равно «врача» своего не забывал, всегда, как бывал в Лазоревке, благодарил. Ездили к Ольге Сергеевне и из других деревень и хуторов больные да немощные. Никому отказа не было, а плату она не назначала – кто что даст и «спасибо».
А муж её в Бога не верил. Ничего не признавал. Она только вздыхала, никогда не попрекала, а лишь говорила иногда:
– Надо хоть чуточку молиться.
И стал Иван входить в веру, когда за день до войны на грядке лука нашла его жена бумажку со словами из Библии. Была она неграмотная, отдала мужу. Тот стал читать и выругался:
– А, брехня всё!
А через день началась война с Гитлером, а через два пришла ему повестка на войну. Всё, как было написано, так и сбылось. А когда немец стоял возле Дона, их часть недалеко – 80 километров – от Лазоревки была. И как пошла по Ивану кожная зараза, трое суток лежал в бреду, и домой его не пустили. Тогда он и поверил совсем, в страдании. Страшная война была, столько товарищей его перебило, а он дошёл до Берлина и после до 85 лет дожил.
Немцы до Лазоревки не добрались (мужики теперь шутят: «У нас место заколдованное – в войну ни одна бомба не упала»), а в Щербиновке рота стояла. Так Ивана двоюродная сестра, Полька, рассказывала потом:
– Немцев много пришло, да все молодые, мордатые, белобрысые. И мы – молодые да хорошие. Ещё нарочно вымажем ноги, волоса пораспускаем клоками, на лицо подтёки наведём.
Немцы спрашивают:
– Матка, а ты умывалась сегодня?
– Та ни, николы.
– А босы чего ходите?
– Обувки нема.
– У вас же Сталин богатый.
– Ну, так шо.
– А ноги почему не моете?
– Та так же тепле.
Немцы плюются: «Русские свиньи!» А мы потом соберёмся вечером, хохочем... Немцы днём по хатам сидят, а как стемнеет, по лесам прячутся. Всем страшно – никому умирать не охота. Мыши и то от бомбёжек уходили – тысячами к Дону шли, вплавь переправлялись. А как люди выдерживали – непонятно.
Осенью беженцы запрудили Лазоревку, Ольге сельсовет поставил квартирантов – женщину с тремя детьми. Старые уж померли к тому времени, и выходило, что в доме 2 бабы и 7 детей, и один мужик на всех – семилетний Колька. Зимы лютые тогда были, нынешним не чета. Ольга ездила за соломой на быках. Утром уезжает, а возвращается к середине ночи. Она и другие бабы лазили по грудь в снегу. За то давали по вязанке соломы с воза – хоть какой-то корове корм.
А всё ж переломили мы немца, погнали, взяли Берлин – фашистскую столицу. Трудно брали, уже и в самом городе резня была. У Ивана товарищ был, жадный до хороших харчей. Иван потом рассказывал:
– Лежим мы с ним за углом дома, пули свистят, танки идут, а он и говорит:
– Вот бы щас молочка напиться.
Я ему:
– Во, чёрт дурной, тут с жизнью расстаёшься, лежим на прицеле, а ты про молочко.
Слышу – замолчал. Повернулся, глянул, а он – убитый. Кругом грохот, тьма, в атаку поднимают, кричим «Ура!», бежим, чтобы не отстать – и ничего не понять, и какое уж тут геройство...
Иван прислал карточку домой – стоит он в пилотке, с флажком, показывает какой машине куда ехать. А рядом столб с указателем улиц, и всё по-немецки написано...
В Лазоревке тоже Победу праздновали. Пошли все к сельсовету, Мотька впереди флаг несла. А рёв стоял страшный: кто идёт от радости кричит – значит, у той бабы мужик живой, а в основном люди голосят да плачут. У Дуньки Павловой дома один немой парень остался, а двух сыновей и мужа убили. Какая уж тут радость, когда столько народу покрошили?!
Вернулся Иван Иванович с войны, жена рада. Любила Ольга Сергеевна готовить. Напекла блинцов целую гору, перерезала пополам. Потчует мужа, старается. А Иван говорит:
– Ольга, я вижу, ты сама не доедаешь, худа.
А она:
– Да что я там не доедаю, всё ем!
...Прожила она, как и муж, 85 лет. И в полной памяти была, в ясном уме, и за работу любую бралась до последнего, а в 80 лет впервые в жизни села на самолёт-кукурузник (не побоялась!) и долетела от родного села до райцентра.
Теперь в Лазоревке есть асфальтированная дорога, возле многих дворов стоят машины – старенькие, впрочем, попадаются и новые, крепкие; в усадьбы протянули газ, вечерами народ смотрит сериалы по телевизору, а немногая молодёжь – эротику по компьютеру. Небо всё ещё высоко над Лазоревкой, весной зеленеют холмы, и яблони цветут бело-розово; и можно ещё найти криницу, где вода бежит не простая, а серебряная, целебная; но многим кажется, что что-то теперь не так, и чего-то нам не хватает. В такие минуты люди приходят на кладбища к родовым крестам своих бабушек и дедушек. И зимой, в нетронутом снегу, здесь тихо; и летом, когда растёт на песчанике сухая, крепкая трава, – покойно. Сколько бы ни осталось лет и дней, кажется, что впереди – целая жизнь. Впереди – прошлое, которое ничуть не хуже будущего...
Фото автора
Опубликован в газете "Слово", No 9 (1039) 16.05.2021
