XX век — эра синематографа. Он влиял на умы и формировал привычки. Актёры становились кумирами, актрисы — иконами стиля. Сейчас — в эпоху интернета, спецэффектов и компьютерных чудес — кино перестало играть ведущую роль. Не сказать, что совсем отмирает, но уже не будоражит. Поэтому остаётся лишь вспоминать о культовых лентах и особом взгляде. В галерее "РОСИЗО" на ВДНХ (павильон №66 "Культура") проходит выставка "Время кино". Устроители сообщают: "Это мультидисциплинарный проект, который объединяет фильмы "золотого фонда" советского и российского кинематографа с произведениями современных художников. Куратор выставочного проекта Дмитрий Ликин и историк кино Михаил Трофименков смоделировали историю нашего общества, используя ключевые для разных поколений зрителей киноленты и произведения актуального искусства (фотографии, картины, арт-объекты и инсталляции)". Расписывать все смысловые и технические задумки — бессмысленно. Это нужно видеть. Среди концептуальных изысков, сопровождающих выставку, хочется отметить работы художника Алексея Беляева-Гинтовта — этакого современного Пиранези, который обыгрывает советскую эстетику, абсолютизирует её, доводя формы до возвышенного… гротеска.
Экспозиция предполагает не линейное путешествие, но погружение в личные переживания художника, зрителя, общества. Поэтому фильмы "Чапаев" и "Весёлые ребята", выпущенные в одном и том же 1934 году, оказались отнесены к различным эпохам и диаметрально противоположным эстетическим концепциям. По той же причине "Романс о влюблённых", снятый в эпоху Застоя, был помещён вместе с оттепельными картинами "Ещё раз про любовь" и "Девять дней одного года".
Итак, "Время энтузиазма" ("Аэлита", "Путёвка в жизнь", "Чапаев"). Ярое экспериментаторство, желание рушить старый быт и дряхлые стены. "А моя страна — подросток, твори, выдумывай, пробуй!". Советская цивилизация 1920-х — начала 1930-х годов воспринимала себя как исключительное начало начал, а всё, что происходило до Октября 1917 года, требовало немедленной утилизации. Нацеленность в будущее — прямиком на Марс. Конструктивистские формы декораций и пугающая красота Аэлиты. Фильм-прорыв, в котором угадывается грядущий ужас "Метрополиса" Фрица Ланга. Коллизия — сумбурна, невнятна и многослойна. Смешение НЭПа с марсианскими хрониками, простонародности — с футуризмом, неряшливости постреволюционного быта — с грёзами об инопланетных девах. Вторжение русских землян — с их гимнастёрками, кепками и штиблетами — в стерильную атмосферу Марса. Корона Аэлиты, напоминающая пространственные композиции Родченко и Лисицкого, резко контрастирует со шляпками-клош земной женщины Наташи, создавая при этом точную картину времени. Динамичный, уродливый и — прекрасный мир 1920-х с их жаждой новизны. Ту же мысль транслирует "Путёвка в жизнь" — снова дилемма и несовпадение. Из грязи — в коммунистическое послезавтра. От подворотни — до райских врат. "Прошлое тесно", — утверждали футуристы, а потому даже "Чапаев" звучит как легенда и смотрится как фэнтези.
Вторая половина 1930-х — начало 1950-х обозначены как "Время пропаганды" ("Весёлые ребята", "Кубанские казаки", "Золушка"), хотя название чересчур тенденциозно и не вполне точно: временем пропаганды был весь советский период, а не исключительно сталинская эра. Здесь уместно другое: декорация, репрезентативность. Поступь триумфального стиля, созданного для возвеличивания верховного правителя. Классицизм плюс барокко. Такое возникало в истории искусств лишь дважды: Grand Maniere Людовика-Солнце и аналогичный Большой Стиль товарища Сталина. Вазоны, пилоны, дискоболы, боскеты. Фонтаны и коринфские колонны. Политес и театральность. "Весёлые ребята" и "Кубанские казаки" — барочные пасторали с новым социальным (а в случае с "Весёлыми ребятами" — современно-джазовым) содержанием. Приключения пастуха Кости Потехина и мелодраматические страдания кубанской пейзанки Дарьи Шелест полностью укладываются в каноны жанра — любовь и музыкальные дивертисменты на фоне идеально-красивого мира. Третий фильм, представленный в проекте, — "Золушка". Сказка была написана Шарлем Перро в 1697 году, как раз в точке наивысшего взлёта французской Grand Maniere, а потому её препарирование в эпоху Сталина глубоко символично. Лестницы и балюстрады, барочная избыточность фона. Королевский парк напоминает ВСХВ (или ВСХВ — королевский парк?). Золушка и мальчик-паж уходят вдаль — с непременным, обязательным стаканчиком мороженого — самого лучшего мороженого в мире. Сталинская веха — симбиоз дворцов и коммуналок, а каждый человек подобен главной героине фильма: вычистить все котлы, чтобы вечером попасть на бал, где нет обычных людей, но все — принцы.
Оттепель и начало Застоя определены как "Время хрупкости/надежд и потерь" ("Весна на Заречной улице", "Девять дней одного года", "Ещё раз про любовь", "Служили два товарища", "Романс о влюблённых"…). Борьба с излишествами, красивостями и фантастическими формами. Вместо эталонных героев, разговаривающих даже на ферме "высоким штилем" в духе Корнеля, на экранах появились типичные современники — фабричные девчата с косичками, заводские парни в кепках и, разумеется, инженеры, не умеющие (и не желающие!) носить парадные пиджаки. Никогда — ни до, ни, тем более, после — советский человек не был так подвержен влиянию "музы дальних странствий". Все герои культовых кинокартин приезжают в незнакомый и, как правило, далёкий город. Учительница Левченко попадает на Заречную улицу, где "…горят мартеновские печи". Ей предстоит избавиться от снобизма и что-то изменить в себе. А заодно — в своих учениках. Все легки на подъём. Быт — не важен. Точней — враждебен. Герой эпохи — учёный Гусев из "Девяти дней одного года" — на полном серьёзе спрашивал: "Зачем мне квартира?". Культ любимого дела постулировался и не обсуждался. Вкалывать намного интереснее, чем отдыхать. Понедельник из "дня тяжёлого" становился днём праздничным. Сгореть на работе. Молодого, красивого физика Гусева убивает невидимая и равнодушная сила. Та, которой он истово поклонялся. Стюардесса Наташа — небесная девушка, поющая о кораблях, кораллах и солнечном зайчике, — жертвует собой ради других, оставляя своему флегматичному любовнику лишь право на воспоминание. "Я шагнула на корабль, а кораблик оказался из газеты вчерашней", — песня-предчувствие, ибо наступали другие времена.
Характеристика Застоя: "Время без времени" ("Несколько дней из жизни И.И.Обломова", "Полёты во сне и наяву"). Не начало и не конец. Скука, ставшая синонимом бытия. Именно поэтому в те годы мощно выстрелил михалковский шедевр "Несколько дней из жизни И.И. Обломова". Несколько дней, а не вся жизнь. Потому что нет смысла показывать череду одинаковых будней. Обломов — своеобразный манифест поколения профессоров-дворников: они уходили из перспективных НИИ, дабы в свободное от метлы время писать "в стол" труды по суфизму и читать самиздатовские вирши. Герой 60-х спрашивал: "Зачем мне квартира?". Герой 70-х мог бы спросить: "Зачем мне работа?". Обломов — это отказ от действия ради самого себя, и точно так же, как царский режим позволял дворянину Илюше валяться на диване, так и советская власть на излёте своего существования давала право на созерцательно-творческую лень, на кухонные разговоры о бытии, на внутреннюю эмиграцию. Зачем мудрить, беситься и метаться, когда всё будет так, как было?
Герой "Полётов во сне и наяву" — это сон разума, не рождающий даже чудовищ. Интеллигент Макаров устраивает себе праздник непослушания на фоне ветшающего, скучного городка. Ощущение, что главный герой не может вырваться из этого вечно-серого мира, как из Города Зеро. Что в этом городке — всегда осень, которая иногда лениво утекает в такую же слякотную, свинцовую зиму. Единственный луч света в этом тёмном царстве — компания, собирающаяся в мастерской местного скульптора, а ещё вот этот мальчик-с-магнитофоном в исполнении молодого и потрясающе красивого Олега Меньшикова. Но это уже другие люди из иного поколения — они резво перепрыгнут в соловьёвскую "Ассу", затребуют перемен и потом, на излёте тысячелетия, взвоют о Прекрасном Далёко, ведь в том самом пыльном (но таком родном и уютном) НИИ откроется бойцовский клуб.
Перестройка и воспоследовавшее десятилетие — "Время хаоса и поиска" ("Маленькая Вера", "Брат-2"). "Маленькая Вера": эту киноленту начали обсуждать и — осуждать задолго до выхода на экраны. Уже в 1987 году шла активнейшая полемика в прессе: пускать или не пускать? А может, как в старые-добрые времена, всё-таки закрыть и положить на полку? Или нам сегодня надобны такие жестокие, безнадёжные фильмы-пощёчины? Ничего не зная о пиар-технологиях, наивные перестроечные СМИ состряпали миф о "Маленькой Вере". Сделали из неё сочную "клубничку" за год до официальной премьеры. Её ждали и осуждали, ещё не видя. Грядёт первая в истории СССР драма с полномасштабным отображением полового акта. Сцена совершенно лишняя, она выглядит как неуместный и дурацкий штрих. Так публика не разглядела главного: Маленькая Вера = маленькая вера, точнее — никакой веры. Конец пути. Шпалы разобрали. Армагеддон в пределах отдельно взятой квартирки, танцплощадки, города… страны. Фабула, в которой нет положительного героя: все плохи либо от перманентно-несчастной жизни, либо от модного в ту пору цинизма. Взгляните на Верочку — она постоянно боится прослыть сентиментальной. Её страшно веселит и удивляет понятие "платоническая любовь". Маленькая вера (собственно так — без кавычек) — это состояние общества конца 80-х, а разбитная провинциалка с причёской а-ля Си Си Кетч здесь просто ходячий символ. Полоумным фоном звучат хиты Софии Ротару, вопли дерущихся и звон разбитого стекла. Финал времён — "Брат‑2". Поиски положительного героя, которого нет и быть не может. Последний великий фильм нашего кино — последний проблеск осмысленности. Впрочем, это не исключительно российская печаль, ибо время кино — ушло.
На фото: кадр из фильма «Аэлита» Якова Протазанова (1924), вольной экранизации одноимённого фантастического романа А.Н. Толстого (1923)
