«Тварь ли я дрожащая или право имею…»
Фёдор Достоевский
Этот фильм не оставляет ни малейшего послевкусия; зрелище на один раз. При всём том, с экрана мощным потоком изливается боль, и она — эта боль — явственно ощущается в зрительном зале. У иных юных дев, которые обычно запасаются попкорном и ежеминутно проверяют почту на мобильнике — спонтанная реакция в виде слёз. Попкорн отставлен. СМС-ки идут в пустоту. Невыносимо видеть мёртвого ребёнка и — горе обезумевшей матери. Но. Изумляющий пшик. Перенасыщенность картины, эстетский лоск выверенного кадра и — тускловатый нуль на выходе. Посмотрели и — разошлись. О «Материнском инстинкте» (режиссёр - Оливье Массе-Депасс) ещё задолго до премьеры писали, что грядёт изысканно-европейский триллер, воскрешающий в памяти наилучшие образцы. Вот чего-чего, а «воскрешения в памяти» тут — навалом.
В эру пост-пост-модернизма творцам не стыдно в открытую эксплуатировать хичкоковские приёмы или, например, смысловые пунктики из «Газового света» Джорджа Кьюкора, но авторы явно увлеклись копированием. Да и время действия перенесено в до-интернетную, до-мобильную «древность». Сейчас, когда везде установлены видеокамеры и отслеживающие штуки, сия жуть не могла бы произойти, в принципе. А тут — солнечное благолепие конца 1950-х — начала 1960-х, когда героини Франсуазы Саган страдали от первой или — десятой любви, а в среде растерянной и — порядком разболтанной рок-н-ролльной молодёжи зрел ярко-выраженный протест. В моде — экзистенциализм, космос и узкие юбки фасона «тюльпан», крепко схватывающие бёдра. Публицист и общественный деятель Егор Холмогоров некогда язвительно заметил, что в российских сериалах про Оттепель «...главные герои — старый телевизор, автомобиль «Москвич» и автомат с газировкой». В западных вариациях на тему — родственные фигуранты. Kак то: радиоприёмники с округлыми формами, автомобили Peugeot 404 и красная помада. На фоне таких декораций легче и проще ваять ужасы. Ретро-ужасы — где все убийцы под вуалями и в летних перчатках.
Вот мы наблюдаем глаза с тонко подведёнными стрелками, а потом и — Алису, блондинку с узкой талией и переразвитым крупом (Верле Батенс). Так, как надо в пору душечки-Мэрилин и белокурых ангелов мэтра-Хичкока. Типичная жертва мечется в зловещем пространстве. Всё наше внимание переносится на занавеси — полупрозрачные, колышущиеся волны материи. Сцена, как вы уже уловили, родом из культовых триллеров. Накрывает первый поток тревоги. K чему это судорожное задёргивание штор и хождение по дому?
В кадре — пристойный, но не особенно роскошный франко-бельгийский уголок - место действия не определено географически, поэтому сложно, да и не нужно гадать, что за точка на карте. Все знают: именно в таких милейших городках и случаются загадочные убийства и всякая резня бензопилой (часть такая-то). Перед нами — два семейства, живущих в малоэтажной застройке (мечта любого хоррор-сценариста!). Лепота и респектабельность. «Хорошие девчата — заветные подруги!» - как пелось в ту же эпоху на другом конце мироздания. Правда, не девчата уже, но зрелые леди, воспитывающие мальчиков-одногодков — Тео и Максима. Феминистский посыл современного искусства даёт все акценты на матерей, оставляя отцов где-то в серенькой тени. Папаши — второй план. Их роли — пунктирны до нарочитой небрежности. Два брюнета, причём один — с усами — нечто вспомогательное. И по виду — бесполезное. Зато обе мадам — яро-блистательны. Матери единственных сыновей, отслеживающие каждый вздох и чих. Маньячки материнства. Но, как обычно и происходит в «страшном кино», одна из женщин, Селин (Анн Косенс) лишается самого драгоценного чуда — ребёнка. Но это лишь начало тех адовых мук, что пройдут перед нами под блюзовый плач из «ламповой и тёплой» радиоточки.
С того рокового момента дружба — врозь. Не лишь потому, что Алиса — лучшая подруга! - не уследила за Максимом, забравшимся на скользкий подоконник. А потому, что у неё — у более молодой, удачливой и шикарной — мальчик остался жив. Счастливчик Тео будет играть с машинками, выступать на школьных утренниках, а через десяток лет вырастет в красавца-мужчину, грозу дамских сердечек. А вот Максима «закопают в землю и мы больше не увидимся», - как по-детски цинично, то есть начисто бездумно произносит Тео. Что делает Селин? Впадает в оцепенение? Лишь поначалу. Затем она принимается изощрённо действовать. Мстить бывшей подружке и всему её роду. Глядя, как фанатически и при том — неграмотно, грубо - убивает Селин, тут же возникают закономерные вопросы: «В городе есть полиция? Почему такой беспримерный цикл смертей не привлекает местного Мегрэ?»
В триллерах и хоррорах этот момент частенько бывает исключён — ради остроты сюжета, если оно, конечно, не детектив по совместительству. Создатели «Материнского инстинкта» позволяют ополоумевшей тётке вершить своё вселенское правосудие. Хитрость в том, что нас отправляют по ложному пути: зрителю всё кажется — Селин мечтает прикончить пацана. Всё говорит за это — и оставление на видном месте того печенья, от которого у Тео — аллергический отёк; и зазывание в ту же комнату, на тот же подоконник, откуда сорвался Максим; и прочие манипуляции, вроде желания положить любимую игрушку Тео в гробик Максима. Важно — улыбаться Алисе и её супругу. Вот — умирает от сердечного приступа свекровь Алисы, тучная и жизнерадостная старуха. Вскрытие показало, что в крови не обнаружено и следа принимаемых лекарств, хотя, мы все видели, как весёлая бабуля запивала таблетки - шампанским. Снадобье подменили пустышками. Kто? Ясно — кто! Алиса кричит на индифферентного мужа, ибо поняла, что это проделала спятившая Селин, однако, в ответ раздаётся: «Это тебе надо к психиатру. Ты всё придумала». Он и дальше будет её уговаривать — этаким равнодушно-приторным, скучным голосом, пока соседушка-подруга не отравит его вместе с измотанной и не находящей поддержки, Алисой. Они будут картинно полулежать перед мерцающим телеэкраном, а по дому заскользят резкие тени. Да, Селин и своего мужика изничтожит — проворно усыпит, а следом перережет ему вены. Бедный, отчаявшийся отец — он покончил с собой, не так ли? В городишке все поверили! Мадам сеет гибель, но не ради заполнения кладбища нежно обожаемыми — когда-то - людьми. Есть цель. Тео — на закуску? Точнее, на десерт. Опять сунет ему печеньице, вызывающее смертельные отёки? Всё — круче. Селин прикладывает к личику ребёнка платок со снотворным... Удушит, зарежет, повесит? Но сценаристы нас ловко дурачат. Финал решительно иной. Так сказать, хэппи-энд на костях.
Раскрывать не буду, но, вероятно, все уже и так поняли, куда вёл материнский инстинкт — а он сильней других велений. Селин — отличная мать, а не тварь дрожащая, и потому — право имеет. Но главное, что никакого — ни уголовно-процессуального, ни Божьего наказания. Это оставлено за кадром.
Прервёмся на минутку! Вы знаете, почему триллеры и хорроры не жаловали в СССР? За что критиковали? С чего — не пускали на советский экран, да и не снимали сами («Вий» - классика, исключение, лишь подтверждающее установку). Не из-за кровавых кишок и выпученных глаз. Не потому, что Хичкок-синема расшатывает нервную систему. И даже не потому, что «так называемые фильмы ужасов отображают глубокий и непреодолимый кризис, разъедающий капиталистическое искусство», как выспренне писалось в искусствоведческой брошюре означенных 1960-х годов. В этих кино-фабулах отсутствует — или почти отсутствует любая дидактическая ценность. Преступления — без наказаний. Трупы — ради самой смерти, а смерть — не во имя, а — просто так. Филистер обожает «бояться», когда ему надоедать жрать. Или в обратном случае — когда карман его пуст, а еда — всё дороже. На помощь приходит мистер Триллер в чёрной маске и режет кому-нибудь ухо. А жизнь обывателя становится легче — меня же не кромсают! Плюс — ощущение безнаказанности, возникающее от просмотра подобных лент. Так учили в СССР. Но всё меняется и мы уже спокойно глядим, как люди кушают людей, а киноведы оценивают игру и динамику, но не «воспитательную функцию». Которой — повторюсь — тут нет по логике самого жанра.
Будем же реалистами и оценим триллер, как он есть. На мой взгляд, фильм вышел на троечку из-за увлечённости авторов «духом времени», декорациями, шмотьём. Оказалось настолько важным преподнести бытовой этикет и материальную сторону 1960-х, что, несмотря на все титанические усилия, шедевр не получился. Можно сто раз повторять за Хичкоком, но толку-то? Всё ушло в «занавески». В любование. В пейзаж и натюрморт. Но глубина — мелковата. Разумеется, можно смаковать кадры и отмечать операторский профессионализм, замирать от музыки и пугаться крикам, но по выходу из зала — не шок, а бесстрастие. И те шокированные девчонки съедят свой попкорн. Или, быть может, оно так и задумано?
