Сенсацией музыкальной осени-2015 стали концерты Большого симфонического оркестра под управлением Владимира Федосеева в честь 175-летия Чайковского и 100-летия Свиридова, композиторов — национальной гордости России. Оркестр продемонстрировал перфектность формы и еще раз утвердил статус лучшего оркестра страны, тогда как Владимир Федосеев задал тренд на старомодность, на "служенье музам", что "не терпит суеты".
Гульбранд замертво падает у куста тубероз. Ундина плачет над ним. Спускается ночь, лунное сиянье мерцает на волнах Дуная. Хор поёт:
Свершилось чудное, а нам
Смириться должно перед небом…
Премьеру оперы Чайковского "Ундина" (1869) дал Большой симфонический оркестр под управлением Владимира Федосеева. Тайное стало явно, судьба произведения решена. Владимир Федосеев, снискавший славу философа в музыке постижением слиянности слова и звука как глубинного кода русской культуры, заявил о себе как о художнике в музыке, ибо слиянность звука и краски живописала "Ундину" полотнами Уотерхауса. И вот сейчас, когда я пишу эти строки, не составляет труда вновь ощутить, прочувствовать атмосферу, что царила в Концертном зале имени Чайковского, где премьера оперы "Ундина" и состоялась. Однако всё по порядку.
"Ундина". Опера несчастной судьбы. Сокровенность замысла, личностность переживаний — всё это Чайковский оберегал от сторонних лиц, пока, наконец, эскизы действий оперы не были завершены и не была завершена инструментовка… В августе 1869 года Чайковский передал партитуру в дирекцию Мариинского театра. Премьеру запланировали на ноябрь… перенесли на следующий сезон… а в мае 1870 года оперу сняли с постановки. Да и могло ли быть иначе? когда главное действующее лицо — дух воды, что в образе дивной девы ("ангел светлой красоты" спас Гульбранда, заблудившегося в вечерний час, в страшном лесу) и ищет бессмертия души в любви с земным человеком. Однажды лишь в Большом театре, в благотворительном концерте, опера прозвучала, да и то в концертном варианте. Были даны интродукция, песня Ундины из I действия и финал I действия. Критика, как это принято, скривила перья, разразилась оскорблениями. Де г-н Чайковский — "человек весьма молодой", де имеет "смертельное желание, во что бы то ни стало быть оригинальным", де Чайковскому-то, что щи лаптем хлебает, оригинальничать после Вебера с Вагнером… "Зачем? — задается вопрос многомудрый муж, — он поместил в арию своей примадонны фортепианный аккомпанемент? Нельзя же допустить, чтобы его водяная героиня особенно любила этот инструмент и упражнялась в нем?"
Автограф "Ундины" Чайковский бросил в огонь. "Без всякого сожаления, — вскользь помянул в письме Надежде Филаретовне фон Мекк, — опера была, в самом деле, очень плоха…" Пройдут годы, и Чайковский снова и снова обратится к сюжету "Ундины", но всякий раз тщетно, ибо "в той, когда-то написанной "Ундине", кое-что было, кажется, очень прочувствовано и удачно". И если вообразить "Ундину" одной могучей, не без вспышек инфернальности, волной, то крошево брызг после её отлива осталось. Жемчужинами упали фрагменты оперы в последующие сочинения. Интродукция "Ундины" растворится от гнева Ярилы в интродукции к опере "Снегурочка", редакция марша из III действия станет II частью Второй симфонии, уцелеют и разрозненные фрагменты сочинения, со временем они найдут себе убежище в архивах мемориального музея-заповедника Чайковского в Клину, Научной музыкальной библиотеки Московской консерватории…
История повторится снова. В обстановке сакральности и тайны Александра Максимова, доцент кафедры истории музыки Московской консерватории, соберёт уцелевшие фрагменты "Ундины" и сложит их в мозаику панно (2015). И Владимир Федосеев — непревзойденный интерпретатор музыки Чайковского — с Большим симфоническим оркестром окропит мозаику мёртвой и живой водой. Маэстро то воспарит Эолом, управляя громами ударных — любовными страстями Ундины, Гульбранда и Бертальды, то затаится в утренней просветленности флейт среди свадебной процессии… "Медленно, поникнув головой", свадебная процессия движется к храму, и призрак Ундины, умоляющей не допустить брака Гульбранда и Бертальды, однажды застынет над оркестром серебристой луной…
Музыка как "блаженство слёз"
Природа музыки Чайковского немыслима вне пристрастий русского гения к гению брата-врага, к мифологическому эпосу Германии. Весь этот сказочно-фантастический мир, мир рыцаря Зигфрида и бургундской принцессы, прошитый, словно стрелами с фосфоресцирующими наконечниками, полётами валькирий, мир мистики и волшебства, Чайковский окутает кисеей из русского снега и русских рос. Безысходна в трагичности своей опера "Тристан и Изольда", монументальна тетралогия "Кольцо Нибелунгов", "Лебединое озеро"… что Отче наш; заучены наизусть ноты.
Запись Владимира Федосеева "Лебединого озера" с Большим симфоническим оркестром признана шедевром, эталоном. И если эталон веса — килограмм — хранится где-то под Парижем, в Международном бюро мер и весов в виде платино-иридиевого цилиндра, то эталон музыки в виде бриллианта "Лебединое озеро", возможно, и существует где-то в Москве, в Алмазном фонде. Но вот дать "Лебединое", чтобы так?! Чтобы до обморока сердца?! Чтобы служители музея уже подгоняли-поторапливали засидевшуюся публику, а публика, как будто заколдованная, не в силах сдвинуться с места….
Просто здесь всё совпало
Гений музыки и гений места. "Лебединое озеро" Большой симфонический оркестр под управлением Владимира Федосеева дал в Третьяковской галерее, врубелевском зале. В центре — оркестр под кроной "Принцессы Грезы", справа — "Царевна лебедь", Одеттой вышедшая из пенных волн в сияющем оперенье. Слева… да, слева Ротбарт, "печальный Демон, дух изгнанья".
Взмах дирижерской палочки! И игра полутонов, крещендо и пиано стали складываться в иллюзию узоров ковра. Владимир Федосеев разворачивал симфонию "Лебединого озера" как симфонию жизни Врубеля. "Ликующую и блестящую вначале, чудовищно мучительную в финале". Масляные краски стекали с холстов, как акварель с бумаги, и звуками разбивали сердце. И никогда еще — так казалось — разливы звучания арфы не были столь чарующи в безбрежности своей и опасны, никогда еще струны скрипок в миноре не вынимали так душу пронзительностью своей, а виолончель не была еще так трагически одинока. Всё самое красивое и печальное эпохи рубежа XIX-XX веков оркестр окрасил в лиловые туманы над "Лебединым озером". Сказочно-фантастический мир Одетты—Ротбарта переливался в сказочно-фантастические чертоги аметистов, в ночи медленно угасали блики рубинов и сапфиров на короне Царевны-Лебедь… и "Демон" как метафора рождения трагедии из духа музыки торжествовал.
Однажды семья Праховых пригласила Врубеля на оперу, театр давал "Демона" Рубинштейна. Публика — по свидетельствам очевидцев — пришла в восхищение, особое удовольствие доставил вокал г-на Тартакова, но что же творилось в эти часы в душе художника, обуреваемого страстью к жене Прахова? Вернувшись домой, Врубель сделал первый набросок Демона. Что-то заставило его уничтожить. Однако idea-fix уже не покидала. Рисунки, скульптура, майолика, живопись, и как сквозное действие — тема Демона. Грезы возносили художника к высотам, за которыми — бездны романтизма. К 60-летию Рубинштейна Врубель отправил поздравительный адрес и, прежде чем разыгрался последний акт трагедии — сумасшествие Врубеля, не раз побывал на опере "Демон". Как только на сцене появлялся Демон, художник закрывал руками глаза и словно "ужаленный, сквозь зубы — будет воспоминать певица г‑жа Дулова — произносил: "не то! не то!" Наконец, диковинные, неслыханные-невиданные краски страданий проявились на холсте "Демон поверженный". Шедевр был представлен в экспозиции выставки "Мира искусств", и Врубель в неизбывной мечте Зигфрида по Одетте всё совершенствовал и совершенствовал его. Эксперты художественного совета Третьяковской галереи отшатнулись от картины! Владимир Владимирович фон Мекк, внук Надежды Филаретовны фон Мекк (что-то сделал для культуры России этот обрусевший немецкий род) приобрел шедевр и преподнес его в дар галерее.
Круг замкнулся
Озеро вырвалось из берегов и навсегда скрыло Одетту. Разыгралась буря. Зигфрид, чтобы предотвратить разлуку с Одеттой, решил уйти вслед за нею. Лебединая песня с невыносимо щемящей тоской еще раздирала душу… наконец слилась с гробовой тишиной.
Утихли долгие, как снежные нити, звуки. Чувство горя растеряло свою разрушающую силу. Музыка рассыпалась как сон, что рассказать невозможно. Ибо во сне приходит не человек, а ощущение человека, и слышны слова, доступные только спящему. Однако тепло, неведомо откуда исходящее тепло, осталось.
К 100-летию Свиридова Большой симфонический оркестр под управлением Владимира Федосеева дал концерт. В программе: "Время, вперед!" (финал Сюиты из музыки к одноименному кинофильму), "Маленький триптих" и музыкальные иллюстрации к повести Пушкина "Метель".
Творческий союз Георгия Свиридова и Владимира Федосеева — отдельная глава в истории музыки. Провиденциальная. Достаточно сказать, что встреча музыкантов совпала с вступлением Владимира Федосеева в должность художественного руководителя и главного дирижера Большого симфонического оркестра, а интерпретация Владимиром Федосеевым музыки Свиридова признана конгениальной. И этот концерт, к 100-летию композитора, друга, мыслителя оказался чрезвычайно личностным, сокровенным.
Шла незримая беседа об истории России от авангарда до наших дней. И "Время вперед" снова и снова ворочало глыбами гулов, шорохами и какофонией, что взрастали на заре ХХ века и пробуждали творческие волнения страны. В "Маленьком триптихе" в унисон рассуждали о "маленьком человеке" в жизни и литературе… И только с первым аккордом вальса из "Метели", публика взорвалась, разразилась аплодисментами… Специально или нет — не знаю, но так уж было поставлено освещение в зале, что корпуса скрипок, альтов и виолончелей, не говоря уже о духовых инструментах, казались золотыми. И воздух над сценой казался золотым. Золотым маревом из кристаллических звуков и снежной кутерьмы, среди которой горячую слезу обронил "Демон летящий".
Свиридов, Врубель, Лорелея…
P.S. "Великая музыка рождает великую поэзию или наоборот?" — как-то спросила я Владимира Федосеева. "Трудно сказать. Гёте еще говорил: "там, где кончается слово, начинается музыка".
На фото: иллюстрация Артура Рэкхема к книге Фридриха де ла Мотт Фуке «Ундина» (1909 г)
