Скорбная весть. Очередная и непоправимая. Не дожив всего три дня до своего 86-летия, нас навсегда покинул поэт Василий Иванович Казанцев (5.02.1935—2.02.2021). Самый тихий из «тихих лириков», как называл его Вадим Валерианович Кожинов.
Вспоминается так. Двадцать лет назад, январь 2001-го, сразу после новогодне-рождественских праздников... Я последний раз встречаюсь с Вадимом Валериановичем. И он дарит мне книгу Василия Казанцева со своим автографом: «Прошу внимательно прочитать!»
Да, Казанцева надо читать внимательно, медленно, вбирая его слова и строки, как земля впитывает тающий снег весной. Это было всегда, уже с начала 60-х, как только в печати появились его первые, вроде бы неброские, словно подснежники или пролески, стихи. И — вот параллель! — было это в родном для меня Томске, где в 1962 году вышла книга «В глазах моих — небо!»
И, опять же, с одной этой книгой год спустя, в 1963-м, Василия Ивановича приняли в Союз писателей. Такие вот подснежники — цветы.
— Ты был в заморской стороне…
Что ты запомнил?
— Ночь стояла.
Земля, раскинувшись, устало,
Спала. В бездонной тишине
Горели звёзды в вышине.
— И только? В целой-то стране?
Тебе не кажется, что мало?
— Нет, мне не кажется, что мало.
— И ехать стоило?
— Вполне.
Что здесь? Почему бездонна — тишина, а не вышина? Та самая «бездна, звезд полна», которая некогда открылась перед Михайлой Ломоносовым? Та самая «Ты посмотри, какая в мире тишь! Ночь обложила небо звёздной данью» у Владимира Маяковского, перед его куда более «знаменитой» строкой «Векам, истории и мирозданью»? Где и когда мы находим сами себя, своё единение с миром? И находим ли? И можем ли найти? И должны ли искать?
— Пора счастливая была —
Когда всё смел и мог.
— Пора счастливая прошла,
Когда всё смел и мог.
— Зачем же ты не брал всего,
Когда всё смел и мог?
— Вполне хватало и того,
Что жил. И смел. И мог.
Чего уж проще? Да, Казанцеву всегда «хватало и того…» — он не жаждал славы и власти, он просто создавал гармонию между между Россией земной и Россией небесной. Не на уровне молитв, дела святых подвижников наших, но на уровне стихов, что, наверное, тоже важно. Или даже не менее важно.
До сих пор не знаю, есть ли, могут ли быть великие поэты, ни одной строки из творчества которых не было ни напечатано, ни произнесено вслух, ни даже где-то записано от руки. Пушкин косвенно утверждал, что да, есть: «Люди верят только славе и не понимают, что между ими может находиться какой-нибудь Наполеон, не предводительствовавший ни одною егерскою ротою, или другой Декарт, не напечатавший ни одной строчки в «Московском телеграфе»…» Казанцев, похоже, подтверждал такую возможность с иной, противоположной стороны: его как раз печатали всегда и охотно, но это был «воздух», которым дышишь, даже не отмечая его существование и наличие вокруг...
Наверное, не будет преувеличением сказать, что ушёл не только «самый тихий из тихих лириков», «открытых» в своё время Кожиновым, — ушёл последний из них. Потому что Станислав Юрьевич Куняев (здравия и долгих лет ему жизни!) свою принадлежность к этой плеяде нередко оспаривал.
Совсем недавно — ещё параллель! — месяца четыре назад, я ходил по Павловому Посаду, даже не зная и не подозревая, что в этом подмосковном городе живёт, дышит и пишет тот самый поэт, которого двадцать лет назад советовал мне, словно своё завещание, внимательно перечитать Кожинов… Мы — по-прежнему ленивы и нелюбопытны…
Простите мне, Вадим Валерианович! Простите мне, Василий Иванович! Прочтите мне…
