…развернётся поэтический рассказ: рассказ, использующий воспоминания, которые – богатство только на первый взгляд, на деле, когда худые, хочется от них отказаться, когда замечательные – вернуться в них, но и то и другое невозможно…
Саша Ирбе разворачивает поэтически-психологическое повествование разноритменно, и некоторая прозаизация здесь придаёт произведению особый колорит:
Три раза проваливалась как в бездну.
В бездне встречались остатки воспоминаний.
Воспоминаний полезных и бесполезных,
чьих-то, о чем-то, когда-то хранимых знаний.
Станция «Чеховская».
— Только не надо идти туда,
где Горький.
У меня жизнь и так
не слишком сладостью отдает.
— Значит, у Пушкина?
А во сколько?
— Часиков в десять.
— О’кей, пойдет!
Ностальгической элегичностью перевиваются строки, связанные со всегдашней мечтой – вернуться в детство, не осуществимой мечтой большинства, ибо в детстве так светло и защищённо, и поэт, пропустив тщету мечты через призму собственного дара, живописует свой вариант ощущений:
Наверное, это из сердца:
желанье вернуться домой.
наверное, это из детства
(неважно, весной ли, зимой):
вернуться туда, где любят,
вернуться туда, где ждут,
где утром опять разбудят
и радости, и уют.
Третий номер журнала «Москва», открывающийся подборкой С. Ирбе, продолжается поэзией С. Сущего:
То ли бабы, то ли бабочки —
танцевальные тела.
Прикоснешься: стуки-палочки —
мама дочку родила.
Потому как двум капустницам
веселее «над» и «за».
Не пытайся, не получится
завернуть туда глаза,
где с распущенными косами,
огибая сосен ряд,
белой стайкой в жаркой просини
дочки-матери летят.
Триптих «Бабочки», используя сказовые мотивы, словно алхимически вершит превращения видимых сущностей, показывая, насколько – метафизически – всё зыбко…
Колышется воздух – в том числе: поэтический, промельком маховым работает время.
Иное дело – «Коммуналка» Сущего – фантасмагорическая, и – словно тюремная камера, кунсткамера жизни, месиво ощущений…
Верёвочно-философски завьётся стихотворение А. Шуралёва, живописующее воду, её значение, её связанность с действительностью человека, не представимого без воды:
Мы состоим из воды.
Вода состоит из нас.
В ней — пути и следы
популяций и рас,
летопись бытия,
синтез света и тьмы,
трансформация «я»
в бесконечное «мы»...
Будто играют, бликуя, мистические метаморфозы, показывая, сколь сложно постижима действительность: в альфе своей, в корне таинственного происхождения своего.
Интересно работает звук у поэта: вот, как представлена, например, перекличка густых, отрывистых «ч»:
Время очертило круг,
окружило чарами.
На печи проснулся вдруг
в старом Карачарове.
История прорастает в стихи поэта трепетно-метафизически-образными ветвями, и произведение памяти генерала Д. Карбышева наполнено ледяным огнём преклонения перед подвигом:
О том, как огонь благодатный сходил
с высот, справедлив и суров,
и свору фашистскую бил и крушил
из пушек советских бойцов.
Песнь памяти вещая птица поет
о том, что кипящей волной
в объятьях огня становится лед,
со злом продолжая бой.
Тремя поэтическими именами представлен третий номер; и ярко зажигаются мерой своеобразия стихи каждого, прорастая в вечность.
Илл. Carroll Cloar
