Чёрный рынок на Малинковке собирался в лесопарковой зоне: словно внезапно стволовое пространство наполнялось людьми: с портфелями и без, порой портфели были объёмны чрезвычайно, сумки тоже…
Снег хрустел.
Мальчику, которого брал с собой отец, казалось, что воздух пах старинным нумизматическим серебром; мальчик бредил монетами, и – литературой…
Книги, марки, монеты, календарики, значки: в основном такими торговали, реже - менялись предметы, и отец, помнится, хотел найти свежие издания Волошина и Клюева – редкость в СССР.
Союз будет всегда?
Никто не сомневался…
Мальчик шёл рядом с папой, топтал снег, и так уже изрядно истоптанный, изорванный каблуками, и думал, что если иметь много денег, можно купить всё, что есть у Аркадия и Доктора – двух знакомых отцовских нумизматов, но сейчас он, отец, у других спекулянтов спрашивал: Есть Клюев?
Есть Волошин?
Они вышли в библиотеке поэта, в малой серии, и стоили в среднем по двадцать рублей: но отец мог заплатить.
Физик, кандидат наук, он работал в серьёзном НИИ, и получал хорошую зарплаты – которую, сам безбытной, отдавал маме, уверенно ведущей хозяйство, а премии и прогрессивки, не говоря деньги, полученные за технический перевод с французского и английского, тратил на книги и монеты.
Грампластинки ещё.
Но здесь ими не торговали.
-Есть Клюев? – спрашивает отец у дядьки в дублёнке и косматой шапке, и тот, качнув головой, показывает пальцем на худого штыря, кому-то чего-то продающего.
Купюры, переходящие из рук в руки, как передовое знамя.
Воздух пахнет серебряными монетами.
Отец подходит к штырю, мальчик, глядя под ноги, на наслаивающиеся друг на друга следы, топает за ним.
-Клюев? – лапидарно спрашивает отец, будто пароль произносит.
Мужик, не отвечая, расстегнув сумку на молнии, достаёт.
-Сколько?
-Два…
Два – в смысле червонца: красных, серьёзных таких, не шибко больших.
Отец отдаёт, извлекая из кармана кожаной польской куртки: мама, будучи в командировке, привезла; и он носит её, никогда не застёгивая пояс, болтающийся двумя вялыми хвостами.
Отец никогда не пользовался бумажниками.
Кошельками.
Деньги исчезают, Клюев ныряет в пластиковый пакет.
-А Волошин? – интересуется отец.
-В следующее воскресенье. Столько же будет.
-Хорошо…
Они идут между людьми, отец высматривает Доктора, или Аркадия.
-Теперь, сынок, возьмём тебе что-нибудь из монеток…
Сердце замирает, потом начинает вибрировать нежно – маленькое, ничего не понимающее сердце мальчика.
Собственно – о серебре больше мечтается, отец покупает его редко, в основном – разных металлов монетки пёстрой географии…
Листья стран осыпаются ночью с физической карты мира, висящей над кроватью мальчика, и он, завороженно произнося, смакует: Мавритания… Маврикий…
Толстенький Доктор похож на херувима, Аркадий, друг его, высок, солиден и важен, как германский курфюрст…
-О, здрасьте, здрасьте! – приветствует Доктор. – Вдвоём, как всегда.
Мальчик ждёт.
Он не вспомнит, о чём говорили взрослые.
Он ждёт, когда Доктор извлечёт из портфеля специальные носители из плексигласа, которые делает сам: надо выкрутить винтик, и монетки откроются.
Портфель толст.
Пластик извлекается, отец протягивает сыну: Гляди, что понравится. Возьмём парочку…
Мальчик глядит.
Цветной мир, увеличиваясь и утончаясь, проплывает перед ним; он выберет что-то, папа заплатит, и мальчик, сжимая свои крошечные драгоценности, не разожмёт с ними кулачок в кармане, пока не дойдут до дома, а живут они с рядом.
…бывали и такие сцены: пара милицейских газиков остановились у кромки леса: и люди, жившие спекуляцией, но не только, рванут напролом – через кусты и сугробы, а менты в мегафоны будут кричать: Что бежите, как лоси?
А было раз: мальчишка вёл двоюродного брата, приехавшего из Калуги, к месту, где собирался рынок, и брат говорил: Если никого нет, хоть на прилавки посмотрим.
-Что ты, Дим, - удивился мальчик. – Это ж чёрный рынок. Какие прилавки!
Почти старый человек проходит этими местами, праздно гуляя, вспоминая, - нельзя руководить памятью, она подбрасывает картинки сама.
Нельзя руководить своей жизнью и смертью, и…почти старый мальчик, вспоминая вороха лет и гирлянды родных смертей, сам не мог бы ответить, о чём он думает, едва сдерживая солёную силу слёз.
