Ждать курьера: раздувается, как шар фантома, ожидание, дающее вариант заполнения дня…
Весь майским, облитый солнцем день ждать курьера из нумизматического магазина: чуть денег подкопил, чтобы купить 120 грана королевства Неаполь, с детства ужаленный пчелой нумизматики.
Она не погибла, впустив в тебя жало, и влив сладкий этот яд…
Как они расплачивались?
Часто интересные, не ложащиеся в десятичную систему номиналы удивляют, и, представляя тогдашних людей, слишком отличных от нынешних, нагруженных интернетом и авиацией, недоумеваешь: как же считали они?
Суммировали…
Ждать курьера, параллельно представляя таковскую службу: скучно, как антитворчество: мотаться днями, развозить товары разных габаритов, созваниваться с людьми, которые покупают столько ненужного – почти недужного.
Избыточность – вариант душевной недужности.
Праздник творчества давно завершился у тебя, некогда ликовавший годами, когда весь мир, ажурно и пестро, превращался в стихи, и ты, рассчитывавший на успех, не получивший ничего, стал воспринимать оное творчество, его возможность, как чью-то шутку…
У запредельности большие возможности: и, противоречить им, пытаясь навязать свои правила, не удастся, как не удастся договориться: мол, я сделаю то, а вы мне за это…
Тонкая паутинка оплела колючие, как наждак, ломти алоэ: не слишком хороший хозяин из тебя, и квартира, превратившаяся в камеру воспоминаний после мамы, слишком давит слоистостью оных.
Без мамы дыхание сбито – не восстановить, резкими толчками, как больное вырывается из тебя, и, не понимая, серьёзное ли занятие, или нет – очистка от паутины алоэ, делаешь это, думая, что вот-вот позвонит курьер: везущий монету так долго, будто и впрямь добирается до меня из старого Неаполя…
Вот – пришла эсэсэмка: усечённый вариант письма, представить классиков девятнадцатого века, сочиняющих такое…
Такое-чужое… но курьер выехал.
Всё черно и безнадёжно: как в классическом стихотворение Георгия Иванова, совместившим – предельную безнадёжность и соль совершенного стоицизма.
И не надо помогать.
Курьер едет, алоэ очищено, можно приготовить еду…
Сосиски очищаются от оболочки, как алоэ от паутинки, гречка промывается, просеивается сквозь специальное сито, чтобы быть сваренной, чтобы…
По большой части неудачная жизнь сводится к ожиданию сна, и, заполняемая мелкой ерундой дел, не представляется уникальной.
Даже ценной.
Ценность любой – такая условность: дохнула некая сила, и нет ничего, всё свалилось за борт стихов, нумизматики, ложных надежд, сопливых иллюзий.
Тем не менее, жук ожидания жужжит над ухом, пока, продолжая жизнь, вернее – утверждая собою, что жизнь продолжаются, булькают сосиски и зреет гречка.
Пунктирная скорость всего – суть, вероятно, в разрывах, но её не понимаешь, верша ожидания, выключая, срывая хризантема огня, поворачивая ручки…
И вот звонок: Буду через 15 минут! Утверждает курьер; по договорённости – встречу его у подъезда.
Королевский портрет выполнен на монете с тем изяществом, когда, рассматривая, можно декларировать определённые качества, присущие тогдашнему королю.
Сейчас увидишь.
Лавка перед подъездом основательна, как курс марксистско-ленинской философии, оказавшийся фантомом.
Но тома были основательны.
Май щедр на жидкое золото, да и завершился он почти: в детстве радостный май.
Пожилой человек, обогнув котельную, со сквозной берёзовой рощей на стене, идёт к подъезду, по мере приближения превращаясь в старика, вынужденного подрабатывать таким вот развозом товара.
Сморщенное лицо, напоминающее жука ожидания: нет: скорее – гнездо старости, сплетённое из морщин разочарований, переживаний, отчаяния, безденежья…
- Здравствуйте!
- Здравствуйте!
Он протягивает пакет.
Расписываюсь где-то, и, ухнув в бездну подъезда, поднимаюсь к себе, лелея предчувствие встречи с королём…
День заполнен: оставшись лакуной пустоты, растворяющейся в памяти, как сахар в стакане чая…
