Градус восприятия смещается: и ироническая призма, сквозь которую предлагается взглянуть на мир, бликует басенными оттенками, звуча современно, и – отливая вечностью:
"Грусть-печаль!" – сказал сурок,
Он устал и весь продрог.
"Грусть-печаль!" – сказал байбак, –
"Мир – бардак, и всё не так".
"Грусть-печаль!" – сказал тушкан, –
"Что любовь? Любовь – обман!"
Им бы водку пить по норам,
Но они сказали хором:
"Рассмеши меня шиншилла!"
И шиншилла – рассмешила!
В поэзии А. Щербака-Жукова таится интереснейший код детскости: будто вырастание, косное взросление опасно для поэтического сердца, и чем больше ребёнка сумеет сохранить в себе поэт, тем чище и чётче будут созвучия, которыми он наполняет мир:
Целый день стирает прачка,
Потому что миру – мир.
Будто пьяный на карачках
Ходит добрый зверь тапир.
Не желаю ни в какую
Принимать недобрый знак –
Чередую, чередую
С чередою пастернак.
Чередую, чередую
С Пастернаком Мандельштама…
Мне б уняться, обалдую,
Но не стану я, не стану.
Разумеется, всякая взрослость условна, ибо взрослые – не более, чем выросшие дети, но то, как виртуозно мешает разные пласты бытования человека Щербак-Жуков – достойно удивления: тут и сказочный мир, и низовое, пьяное, без чего, увы, не вообразить русскую поэзию, и лёгкая – отдающая пианистическим туше – звуковая игра, опять-таки связанная с литературой, с чередою пастернак, а тут и Мандельштам – с его мраморной мощью – проглянет…
Мучительно путаное, рваное современное сознание точно вкладывается покалеченной сутью своей в лапидарное стихотворение с классическим названием «Бессонница»:
Неполадки с головою –
В ней частенько кто-то воет,
В ней частенько кто-то стонет.
То ли волки, то ли кони...
Почему же кони – воют?
Неполадки с головою!
Именно так, особенно, если голова гуманитарная, и гуманитарщина, практически извергнутая из жизни социума и общественного сознания, никак не хочет уходить, подбрасывая то те образы, то эти…вои-стоны.
…любовь зашифровывается так, чтобы насквозь воздействовала, сильнее сильного: крепкая, основная; но зашифровывается с лёгкостью поэтической игры, что проколет острее иглы:
Я хожу, я брожу,
Целый день шатаюсь где-то –
Я тебя кинкажу…
Только, видно, без ответа.
Покажи миражи,
Я прошу, крича и плача,
Ты меня покинкажи,
Может, будет нам удача.
Будет бою отбой,
Шашлыки, глотки´-боржомы –
Будем вместе с тобой,
Будем оба кинкажомы.
Поэзия ведь игра – особенно в наши дни…
И да, и нет, коли посмотреть в корень проблемы поэтического существования, поэтому А. Щербака-Жукова точнее всего будет обозначить ироническим метафизиком, ибо все метафизические проблемы: банальные до полной неразрешимости: жизни и смерти, возможностей посмертья, соли сознания – решаются хоть на чуть, именно с помощью иронического взгляда на вещи.
Отчасти – нежного.
Отчасти: отменяющего слёзы и стоны, муки и стенания.
…поэтому сверкнёт именно так четырёхгранник четверостишия:
Я плакал всё: "Лето, где ты?"
И вот я его накликал.
Я выпил пол-литра лета
И выпью ещё пол-литра.
Поллитрами часто измеряется жизнь на Руси, ничего не поделать.
Мерцают миражи, завораживая.
Мерцают они, совершенно играя звуками: будто и буквы, обеспечивающие звучания, становятся персонажами, до конца не раскрывая своих тайн, но это же – и прекрасно:
Сторожа миражей, сторожа миражей,
Неужели же вас не ужалить уже
Скрежетаньем скрижали на жале ужей?
Сторожа миражей, сторожа миражей...
…много животных путешествует в качестве персонажей по произведениям Щербака-Жукова; много басенных животных, милых, отвечающих на вопросы, рождающие новые:
— Мои милые еноты,
вы зачем — не бегемоты?
— Потому что неохота
быть еноту — бегемотом…
— Дорогие бегемоты,
почему вы — не еноты?
— Вот уж больше нет заботы —
бегемоту быть енотом.
Поэту же – одна забота: быть самим собой.
И Щербак-Жуков, созидая острова своих созвучий, превосходно справляется с этой заботой-задачей…