Михаила Тарковского только ленивый сегодня не называет лучшим современным писателем. Русским писателем. Хотя, конечно, называют многих. Чаще всего — русскоязычных. Иным даже премии дают. Нобелевские. Ну и не совсем нобелевские. Но дают.
Не сказать, чтоб это было очень важно для писателя. Но приятно. Опять-таки — на пару дней социальный статус властителя дум поднимается выше будничного. И, главное, есть возможность сказать что-то довольно громко. Вроде бы не хоккеист, не биржевой маклер, не депутат Госдумы — а к тебе с телекамерами, вопросы всякие про жизнь, про творчество… Даже как жить дальше иногда спрашивают… Для проформы, конечно. Потому что все знают — как. Брать взятки, давить ближних, ставить свой "крузак" посреди двора, выгуливать собачек на детской площадке. Вроде всё ясно, умные люди давно смекнули, а всё же интересно: может, писатель что новое скажет?
Но это только если премию получил. И здесь зависит от суммы. Потому что бывают так-сяк себе премии, одно название, а бывают и ого-го.
Собственно, о премиях я вот почему: есть в бесконечной череде их, скажем так, особенные по своему статусу. Именно внутри писательского цеха. Как там говорится, что-то про петуха гамбургского, что ли? По какому-то там счёту. По большому счёту, в общем. По крупному.
И здесь за последние годы набрала совершенно очевидно вес и стала весьма заметной Патриаршая премия по литературе. Потому что даже попадание в список номинантов говорит о чём-то. О том, что здесь не будет площадной лексики, грязи про русский народ (и другие народы), мордобоя, блуда и педофилии. В общем, всего того, чем славится современный литературный мейнстрим.
А это, в общем-то, не так уж и плохо. Читать литературу без всего этого. Узнавать о её существовании. И сами имена лауреатов Патриаршей тоже о чём-то говорят: Владимир Крупин, Виктор Николаев, Ярослав Шипов, Владимир Костров…
В этом году в список лауреатов добавился и Михаил Тарковский. Что и для премии, и для него — очевидный знак качества.
Михаил Тарковский начинал как поэт, пробовал себя как режиссёр, но… среди Тарковских уже были и поэт, и режиссёр. Поэтому поговорим о Тарковском-прозаике.
Самым удивительным в прозе Тарковского мне кажется то, что он по-прежнему будит человека. То есть вроде бежим куда-то, несёмся, вертимся, и, хуже даже, — крутимся и выкручиваемся, листаем фейсбук, "пичкаем" фотки в инстаграм, короче, живём насыщенной и бестолковой жизнью, но — краем глаза зацепишь прозу Тарковского, и вдруг комок в горле, в глазах что-то наворачивается. И вспомнишь про мать или про любимую, или про одноклассника, который спился. Вроде никто по голове не стукал, а человек в тебе проснулся. Не то что бы воскрес (этого литература не может), но проснулся, зашевелился: мол, есть я ещё, живой, хотя и плох…
Такие вот "побудки" от Михаила Тарковского, будит нас… Нет особого смысла говорить о языке и стиле писателя, сегодня так почти никто не пишет. Как сказал сценарист Юрий Арабов: читаешь современную прозу и ощущение, что читаешь сценарий. То есть он пошёл, она посмотрела, он достал сигарету, она сняла юбку и так далее. Тарковский русским языком живёт, он вместе с ним движется и нас тоже куда-то движет.
И это было с самых первых книг. Но что ещё важнее — это то, что его проза и жизнь не рассыпаются на частные междусобойчики, там что-то неуклонно растёт, вызревает. Так, допустим, в ранней его книге "Замороженное время" уже есть мысли о собачьей жизни (в смысле — о жизни охотничьих собак), которые выпестуются в недавнюю повесть "Что скажет Солнышко"; всё, круг закончен — начинается динамика. Или невыношенная до конца нежность "Тойоты-Кресты" разрешается в чуде взаимопрощения в рождественской повести "Фарт".
Это самые недавние вещи писателя, об одной из них можно и поподробнее. Последняя по времени — повесть "Что скажет Солнышко?".
Она была опубликована в этом году. Третья по счёту за год. Несомненно — это цикл. Так задумывался, так и писался. Но об этом позже. Потому что начать хотелось бы с конца повествования. С финальной точки. Точнее — картины.
…Охотничья избушка, костёр, на нём варится похлёбка для собак. Усталый одинокий вечный человек не торопясь помешивает варево, у его ног лежат три пса, падает снег, родина…
Ничего не напоминает? Другую картинку, где вечный одинокий человек, рядом собака. Падает снег… Родина…
Лично мне не просто напомнило — резануло где-то там внутри, где слёзы и живое, непогребённое и "неоскорбляемое" (по Пришвину). А именно — концовку "Ностальгии" Андрея Тарковского!
Вот оно, всплыло родовое, аукнулось. Слава Богу, прошли те времена, когда молодой и горячий Михаил Тарковский тускнел при упоминании великих сродников и бормотал, мол, "я сам с усам" и "вааще"!
"Гордиться славою своих предков не только нужно, но и должно, не уважать оной есть постыдное малодушие". Внутренний пушкинский возраст писателя готов к пониманию этого.
Тем более, что речь идёт даже не о славе, а о какой-то дивной родовой химии души; сколько от неё не бегай, но взвар этот не тобой замешан, не тебе его и менять. Главное — не расплескать:
Оплакав молодые годы,
Молочный брат листвы и трав,
Глядишься в зеркало природы,
В её лице своё узнав…
Это уже Арсений Тарковский. Зато как нельзя точно о новой повести Михаила. Потому что именно здесь он решил глядеться в самое близкое охотнику в тайге "зеркало природы", чтобы узнать в "её лице", а точнее "морде" — себя. Ведь повествование ведётся от имени собаки по имени Серый. Правда, всё настолько очеловечено, что и морду свою собака частенько называет "лицом", да и её саму пару раз называют Серёжей. Пойди разберись кто что и от чьего лица или морды тут пишет.
Но главное понятно. И это главное проходит через всю прозу и жизнь Михаила Тарковского. Это — русское, в своей крайней степени доходящее до сектантского, старообрядческого. Что очень точно выразил мятежный протопоп Аввакум: "Держу до смерти, якоже приях". В этом "держу так же, как принял" — наше всё! Держу землю, полученную от предков; веру, завещанную ими же; честно́е имя своих отцов и дедов (откуда и столь неприкрытая у русских нелюбовь к "псевдонеймам"). Ну, а в целом — держу "картину мира", которую только я, русский, исповедую и храню. И эту "картину мира" не могут нарушить ни кафтаны и бритьё бород, ни маузеры и бронштейны, ни чубайсы и айфоны. Исказить на время — да, разрушить — нет!
Именно это враги наши (внешние и исподние) и называют "инертностью", "косностью" русского народа. Слава Богу за это! Иначе давно бы и сам дух русский выветрился — в угоду очередным экспериментаторам или откровенным уловителям и растлителям наших душ.
Вот как выглядит эта слитная и неделимая "картина мира" глазами собаки:
"Я понял, что мы — очень важное звено, связывающее Старшого (человека. — А.Ш.) и его семью с окружающей нас огромной тайгой. Что вместе мы представляем необъятный организм, многократно превышающий в размерах Старшого, и состоящий со Старшим в странных и старинных отношениях. Будто шевельнулись какие-то ваги, жердины мощнейшие между глухарём и камешком, Старшим и мной, мной и глухарём. Когда я думаю об этих вагах, сизых гудящих сушинах, меня аж мутить начинает, и что-то во мне защитно сбивается, ограждая от лишнего знания, от которого я замру, окаменею, иль вовсе на куски разлетится моя бедная собачья голова.
О существовании этих длинных и гулких сил, простирающихся во все стороны тайги, реки и неба, говорил особенный, подправляющий и одобряющий вид Старшого".
И оно-то, это необходимое звено промысловой таёжной жизни, собаки, сегодня близко к выпадению. Заменят наших восточносибирских модными заокеанскими хасками (для туристов), а так-то что — многими охотниками собачки уже начинают восприниматься как обуза. Корми их, возись, поджидай на снегоходе. Лучше десяток капканов лишних поставить.
А выпадет это звено — и всё, многовековая "картина мира" рухнет, рассыплется на одиночек с ружьями и капканами, следящими по WI-FI за ценами на лондонском меховом аукционе. Старшой удерживает эту "картину мира", скрепляет собой. Но, увы — и в конце повести в своём законченном виде эта картина оказывается уже по ту сторону вечности: с костром, избушкой, снегом, тремя собаками, из которых ни одна ещё не погибла, да и хозяин ещё жив и здоров, не покалечен дурной лесиной. Наверное, это и есть ностальгия…
Помимо неё в повести есть много чего: собачьего юмора, даже собачьих стишков, также как и собачьей чуткости и такта, не говоря уже о собачьей преданности и упоённости.
Но закончу тем, с чего начал. Про отличительное для повести "Что скажет Солнышко?". Это — родовое, то, что, пожалуй, впервые так отчётливо сказалось у Михаила Тарковского. В каком-то смысле даже языческое.
Этим отличается Серый Тарковского от верного Руслана Владимова — тот, умирая, большими скачками бежит к Хозяину, и Хозяин этот Огромен и Един.
Серый же за помощью бежит сначала к Бурундуку, затем к брату Глухарю, к Анисею-Батюшке, к Солнышку — наконец. Это не холодный и возвышенный мир гулаговского страстотерпчества Георгия Владимова, это живой, отогретый русским народом мир природы, тайги, реки, неба, солнышка.
— Есть в этом что-то языческое? И что, у нас и христианство запашистое и особое — не сродни ледяным сквознякам готических соборов с их педофилией и неизбежным фашизмом на горизонте. Нет, у нас христианство со стаканчиком, прикрытым хлебом в подножие креста на могилке, с вечным плачем-вопрошанием Ярославны ли, Елисея ли к Ветру и Солнышку — о судьбе любимых. С доверием к Божьему миру как к открытой Библии:
Людская плоть в родстве с листвой,
И мы чем выше, тем упорней:
Древесные и наши корни
Живут порукой круговой…
Так прияли. Так и будем держать!
В своём недавнем интервью Тарковский сказал так:
"Национальная идея нашего народа… В ней главное не пересобачиться за её видение! Если бы я прорабатывал идеологию, я бы сформулировал её как "Служение Отечеству". Всё. А философски-религиозно если: "Мир в когтях и мы ему помеха". Запад тащит планету к гибели. Всегда поражает несправедливость: почему какой-то озабоченный технической стороной народец, ввергает всех остальных в эту борьбу за "плоскость экранов"? Что за шило-то в заднице? Да. Это они совершили преступление — они убыстрили время, они отменили традиционные ценности, они придумали порнографию, они развели педерастию и интернет, где глупость человечья, о которой век бы не знать, вылезла на свет Божий… Они, не дав привыкнуть к технике, уже её отменяют и изобретают новую. Мозговые эти усилия — нет бы направить на совершенствование жизни на планете! "Леший с имя́". Речь шла о России. Мы можем противостоять всему этому. Это и есть роль России. Помнишь Николая Рачкова:
А Россия сама спасётся
И плечо подставит врагу.
Две строчки трактат заменяют.
Да. Принципы семейственности, братства, здравомысленного баланса между амбициями личности и общественным интересами. Приоритет духовных, созидательных (а не паразитических), общественных ценностей над индивидуалистическими и коммерческими. Традиционные ценности Русского мира. Приятие его во всей непостижимой сложности. Не отречение ни от одного из исторических этапов России. Кстати, о социалистическом этапе. Сегодня вышел на угор и вдруг подумал о том, что именно при советской власти русская литература дала столько положительных героев, именно при советской власти литература показала себя как мощнейший идеологический ресурс и вывела в новую совершенно фазу: стало ясно насколько важно формирование русского человеческого идеала.
А о типе общественного устройства и идеале как раз: в идеале я видел бы некую православную социализм-монархию, но это на сегодня только разговоры и утопия.
А о вере. Принудительное и грубое привлечение населения к православию даст только негативный результат. Рыночная экономика, примеры глобального стяжательства спровоцировали образ церкви, вызывающий вопросы у одурманенного телевизором и либеральной пропагандой населения. И этот уязвимый образ церкви далеко не каждый русский воспринимает, как искушение, как испытание твёрдости в вере".
По-моему, исчерпывающе. Жаль только — по телевизору это не покажут. Если уж только жареный петух их не клюнет. Тот самый — гамбургский. По самому большому счёту.
