Одна на всех

«И значит, нам нужна одна победа,

Одна на всех - мы за ценой не постоим».

Булат Окуджава

«Спать легли однажды дети / Окна все затемнены. А проснулись на рассвете / – В окнах свет – и нет войны!», - представить себе, о чём написал Сергей Михалков, мы вряд ли сможем – я отношусь к поколению, которое знало о войне лишь по рассказам, стихам и плакатам. Нам показывали кино, где мужчины уходили, а женщины – ждали, и рефреном звучало: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди»; мы учили песню о том, что павшие герои не полегли, но превратились в белых журавлей; мы проводили вахту памяти в год 40-летия Победы. Но в состоянии ли мы понять, что это значит: «В окнах свет и нет войны»? Что значит пройти от Ржева до Берлина и вернуться на пепелище? Какие эмоции стоят за фразой Константина Симонова: «Ты помнишь, старуха сказала: - Родимые, покуда идите, мы вас подождём»? Глядя на хроникальные кадры, фотографии, картины с изображением боёв, понимаешь главное – эти люди сделали всё, чтобы мы не знали, как выглядят привычно-круглосуточные кошмары и то самое затемнение на окнах.

В Музее Победы на Поклонной горе сейчас проходит выставка "Триумф победителей", посвящённая победе в Великой Отечественной войне, точнее – празднованию 9 мая в разные годы. Несмотря на то, что экспозиция имеет выраженную точку сборки, она распадается на самостоятельные фрагменты, каждый из которых может быть заявлен, как отдельный проект, ибо это – слагаемые Победы. Оформление выдержано в строгой манере, однако, и тут есть лёгкая, изысканная концептуальность. На сопроводительных стендах – не сухие отчёты об именах и датах, но темы, влекущие нас к размышлениям. Так, дана культурологическая параллель между Советским Союзом и Древним Римом, вечным городом – через эстетику триумфальных шествий и церемониально-имперский пафос.

Действительно, в первом зале – античная драматургия, выплеснутая на холст. На картине Фёдора Богородского "Слава павшим героям" (1945) изображён павший белокурый воин, перед которым склоняются его товарищи, а пожилая мать выписана римской матроной в классически-пурпурной накидке. Это - как храмовый или надгробный барельеф. Вот - портрет Георгия Жукова (1946), созданный Василием Яковлевым в аллегорическом духе. Триумфатор среди кровавых сполохов, конь его топчет позорные свастики, а простреленные колонны Бранденбургских ворот смотрятся, как руины поверженной горе-цивилизации. Масштабные полотна Дмитрия Мочальского и Петра Кривоногова – это уже повествование, а не эпос, хотя и тут присутствует символизм – ощеренные громады старой Пруссии в дыму и пепле, а в вышине реют алые знамёна. Вражеские флаги – с языческим «солнцеворотом» и орлами Фридриха Великого – валяются тут же, попираемые русским сапогом. На выставке можно увидеть и знамёна Победы, и штандарты Вермахта. Эти, последние кидались к Мавзолею – резко, жёстко, неумолимо. На специальном «подиуме» - репрезентативная форма солдат и офицеров, отобранных для памятного шествия 24 июня 1945 года. Рядом – повседневные гимнастёрки, сапоги и каски.

Примечательно, что образ Победы начал коваться задолго до мая-1945. Кинокомедия "В шесть часов вечера после войны" - там уже в 1944 году заявлена послевоенная встреча героев. Наше дело правое – победа будет за нами. Иначе не бывает. В заключительных кадрах – букеты, радостные лица и – салют. Предсказанное и многажды визуализированное будущее – оно свершилось. Другой пример - станции московского метро, возводившиеся в 1943-1944 годах. Они обладают энергией танковой мощи – их будто бы замышляли в расчёте на грядущий успех. Вместе с тем, "Бауманская", "Измайловский парк" (ныне – "Партизанская"), "Новокузнецкая" несут на себе отпечаток торжественной погребальности – в римской или же эллинистической традиции. Это незаметно в толчее и повседневной гонке, но стоит приглядеться к опустевшему перрону, как становится ясно – тут соединились Ника-Победа и мрачный Танатос. Послевоенные эскизы – это уже мощь восторга. "Таганская", "Октябрьская", "Арбатская" - утверждение особого архитектурного почерка, сложившегося в 1940-х годах на пересечении классицизма и барокко. Если предвоенная линия базировалась на дорической лапидарности, что было характерно для Ар деко в целом, то позднесталинский стиль – это Grand Maniere Людовика-Солнце в большевистской ипостаси. Избыточность, помпа, величие, поступь. Здесь же – знаковое полотно Дмитрия Налбандяна "В Кремлёвском дворце" (1947) – с вождями на фоне мрамора и злата. Экспозиция "Триумф победителей" — это ещё и преодоление давней сталинофобии, подразумевавшей вычёркивание и замалчивание. На этой выставке к фигуре Сталина относятся, как к свершённой исторической реальности – без придыхания и без ненависти.

Патетика не зашкаливает - есть место и для тёплых воспоминаний. По пути нам встречается реконструированная комната 1930-1950-х годов с круглым столом, мягким диваном, добротными шкафами и – большим, вместительным чемоданом. Квартира, о которой спел когда-то Владимир Высоцкий: «Трофейная Япония, трофейная Германия: / Пришла страна Лимония - сплошная чемодания». Созвучие «высокого» и «низкого» - образчик жизненности. Победа вершилась не только ради возвышенных идеалов, но и для того, чтобы солдатик мог сказать: «Здравствуй, мама». Это смоделированное жилище – кладовая нашей общей памяти. Становится ясно, почему «это праздник со слезами на глазах». За бутафорскими окнами – улица Горького. Пройдя ещё несколько залов, мы оказываемся в ровно таком же помещении, но уже в современном – с модной белой меблировкой и раскрытым ноутбуком. Посыл прост, как всё верное – мы живы лишь потому, что в 1945-м они, те, далёкие пришли с войны, увенчанные лаврами: «Но помнит мир спасённый мир вечный, мир живой / Серёжку с Малой Бронной и Витьку с Моховой». Одна на всех – мы за ценой не постоим!

А нас ждёт роскошная галерея постеров и афиш к фильмам о войне – "Два бойца", "Небесный тихоход" и "Парень из нашего города" сменяются профилем юного Коли Бурляева из "Иванова детства" и белой фатой капризницы-Белки из драмы "Летят журавли". Ад белорусского мальчика Флёры, как бы говорящего нам: "Иди и смотри". Эпичное полотно "Освобождения". Одни киноленты помогали сражаться и одолевать, другие – напоминали о подвиге, третьи – показывали сложнейшую психологию человека в условиях тотальной бойни. Далее - своеобразный пантеон поэтов и писателей, посвятивших себя войне и миру. Лейтенантская проза Юрия Бондарева и Григория Бакланова, бардовская песня Булата Окуджавы, поэзия Александра Твардовского. В маршевый ритм и гул орудий вплетаются вальсы. Битва – это повод для шедевра. Смерть и любовь – извечные смыслы художника. «Я знаю, никакой моей вины / В том, что другие не пришли с войны…», - читаем у Твардовского. «Ах, война, что ж ты, подлая, сделала: вместо свадеб - разлуки и дым», - подпеваем Окуджаве. На деле, все эти авторы жили с иррациональным чувством вины – за то, что вернулись, в отличие от миллионов других: «Что я их мог, но не сумел сберечь,- Речь не о том, но всё же, всё же, всё же».

На выставке много познавательных материалов – в каждом зале есть сопроводительные таблички с текстами – о том, почему в СССР и России мы справляем именно 9 мая, а в Европе – на день раньше; почему долгое время он числился праздником «без выходного»; что за награды были введены в честь разгрома фашизма – "За доблестный труд" и «За победу над Германией»; как изменялся образ самой Победы и памятников, к ней обращённых. Интересно сравнивать 1965, 1975 и 1985 годы – три вехи, три парадигмы. От весенней искренности шестидесятников, чьи отцы принесли миру свободу – к чётко выверенной тождественности «брежневского» десятилетия и почти формализованной правильности 40-летия – накануне Перестройки. Также мы знакомимся с прожектами по обустройству Поклонной горы – этим вопросом начали задаваться с 1960-х годов, но дальше разговоров дело не шло. Подвижки начались в 1980-х, и мысль оформилась лишь при Юрии Лужкове, к чести его будет сказано.

Социокультурный стержень экспозиции – преемственность поколений. Холсты «бронзовых» мэтров Большого Стиля соседствуют с более современными, лиричными вещами. В 1960-1980-х шло активное осмысление Победы. Трогательный "Натюрморт моего детства" (1975) Марины Макаренко – чайник и грубые картофелины, а за окнами – всё же светлый день; почти карнавальный сюжет "Девятое мая" (1973) Евсея Моисеенко с яркими шарами и какой-то южно-итальянской цветностью; суровый двойной портрет "Отец и я" (1984) Сергея Шерстюка, где автор намеренно ставит себя рядом с молодым человеком в форме – своим отцом-героем. Экспозиция дополнена картинами российских авторов. Работы популярного московского художника Алексея Беляева-Гинтовта – финальный аккорд выставки. Излюбленный мотив Гинтовта - красное на золоте – звучит фанфарами триумфа и, как сказала Юлия Друнина: «Никуда от прошлого не деться, / Вновь война стучится в души к нам, / Обжигает, обжигает сердце / Благородность с болью пополам». Было, есть и будет. Одна на всех!

Загл. илл. Михаил Хмелько. За великий русский народ (1947)