Александр Проханов — имя для русской литературы конца XX — начала XXI века без преувеличения знаковое. За ним — не только выдающиеся произведения, отражающие картину советской, российской, русской жизни на этапах её исторических переломов, но и яркая, харизматичная личность, влиявшая на течение самого исторического процесса. Война в Афганистане, идеологические и политические коллизии времён перестройки, трагифарс антиперестроечного путча августа 1991 года, русская трагедия октября 1993 года — на всех этих драматических страницах истории нашего Отечества запечатлён образ Александра Проханова как мужественного, яростного и несгибаемого выразителя и защитника интересов страны и народа. И потому каждый его новый роман заведомо обречён на читательский интерес. Не стал исключением и роман "ЦДЛ".
Для неискушённого читателя новый роман Проханова своим названием как бы очерчивает тематический круг своего внутреннего действия. ЦДЛ — Центральный дом литераторов, профессиональный клуб советских писателей, место работы, проведения творческих мероприятий и вечернего отдохновения в клубном ресторане. Ну и, конечно же, это своего рода резервация, в границах которой государственным надзорным органам было удобно контролировать поведение "инженеров человеческих душ", дабы их творческие порывы не выходили за допустимые рамки. ЦДЛ был непосредственно связан с Союзом писателей СССР, являясь его структурным подразделением, поэтому вся официальная, полуофициальная и в определённой степени неофициальная писательская жизнь проходила здесь.
"Дубовые стены обеденного зала были коричневые, прокалённые, пропитаны табаками курильщиков, запахами кофейных зёрен, дымком жареного мяса, ароматами вкусных вин. Отломи ломтик дубовой доски, кинь в кипяток, и вода станет темнеть, как в чашечке кофе. Пей, смакуя, маленькими глотками, вкушай, дожидаясь, когда появятся галлюцинации. Тебе вдруг явится Максим Горький, похожий на моржа, с вишневой трубкой, только что провозгласивший мистическое учение соцреализма. Исаак Бабель, испивший славу своей слёзной и кровавой "Конармии". Александр Фадеев вернулся из Кремля и нащупывает среди рукописей холодное тельце пистолета. Константин Симонов, щеголеватый, с обольстительными усиками, льёт вино в бокал очередной красавицы.
Все они выплывали из дубовых волокон, кружили под потолком вокруг туманной люстры и вновь погружались в стены…"
Открывая роман, неискушённый читатель обоснованно рассчитывает на то, что ему будет показана закулисная жизнь творческой интеллигенции, возможно, с пикантными подробностями, как это принято в современной прозе. Однако читатель, знакомый с творчеством Проханова, точно знает, что за интригующим названием непременно скрывается глубокое художественное обобщение, глубинный онтологический смысл. И оба читателя не будут обмануты в своих ожиданиях. Роман "ЦДЛ" откроет перед ними широкое, динамичное, увлекательное повествовательное полотно, раскрывающее сокровенную суть событий нашего прошлого, не столь уж отдалённого, но для значительной части наших соотечественников являющегося уже почти былинным.
"Большое видится на расстоянии", — сказал поэт. Многие события прошлого воспринимаются сегодня иначе, чем прежде, — в свете новых данных, под влиянием естественного переосмысления, логики эволюции исторических персонажей, смещения акцентов и так далее. История нашей страны конца 80-х — начала 90-х годов прошлого века не является исключением. Перестройка обрушила уклад великой державы — СССР, или Советской России. Мощь огромной страны оказалась бессильной перед механизмом деморализации народа, десакрализации традиционных ценностей, разложения и растления общества, "уставшего" от благополучия, от надоевшей предсказуемости жизни, от омертвевшего пантеона социалистических героев и кумиров. О причинах произошедшего сказано и написано немало, но до полноценного осмысления ещё далеко. На многие вопросы, связанные с причинами распада СССР, даёт убедительные ответы Александр Проханов в своём новом романе. Писатель в те времена находился в гуще происходящего, встречался с высокими советскими государственными руководителями, принимал участие в событиях, ставших знаковыми. Для него все эти вехи — не сухие исторические даты, а непосредственный опыт его жизни.
Фабула романа такова. Писатель Виктор Ильич Куравлёв, достигший определённой известности, уверенный в своём будущем, получает сигнал от влиятельных литературных "кругов" о том, что его талант оценён и его готовы принять в некое элитное писательское общество, подняв таким образом его статус на качественно иную высоту. Куравлёв с волнением ожидает дальнейшего развития событий. Встреча с представителем этих влиятельных "кругов" в неформальной домашней остановке закрепляет успех Куравлёва и делает вопрос о его "инициации" практически решённым. Тогда же у Куравлёва начинается страстный роман с женой военного Светланой Пожарской, муж которой находится в командировке в Афганистане. Вспыхнувшее чувство, с одной стороны, даёт новый импульс жизни Куравлёва, но с другой — порождает чувство вины: перед женой, которую он любит, однако изменяет ей, перед мужем Светланы, воюющим в Афганистане, и перед собой, страдающим от внутренней расщеплённости. В этот момент, момент происходящего в душе писателя экзистенциального выбора (или — или), ему поступает неожиданное предложение — поехать в командировку в Афганистан. Задание — написать правдивый репортаж для "Литературной газеты" о войне, которую в "демократических" СМИ с некоторых пор окрестили "преступной". После некоторого внутреннего колебания Куравлёв принимает это предложение, осознавая, что таким образом ставит под угрозу своё едва наметившееся повышение в неформальной писательской иерархии. В то же время он чувствует, что эта командировка является шансом ответить самому себе на многие важные вопросы и развязать или разрубить какие-то внутренние узлы…
Действие значительной части романа происходит в ЦДЛ. Писательский клуб является как бы некоей условной "сценой", на которой разворачивается действие рокового жизненного спектакля. Развязка этого спектакля действующим лицам неизвестна, но главная, стержневая коллизия обозначена ясно и характеры обрисованы отчётливо. Диалоги и монологи представляют собой не только картину нравов творческой интеллигенции, но и концептуальные полемические конструкции, воссоздающие разлом, происходящий в далеко уже не монолитном писательском сообществе. В речах персонажей также формулируются мировоззренческие концепции, распространённые среди советской интеллигенции, утратившей веру в ценности, на которых было основано их благополучие.
"…За столом, где Куравлёв праздновал выход книги, уже вёлся бесконечный русский спор, не умолкавший добрые двести лет.
— Ты русский народ не тронь, слышишь, — пылко говорил Лишустин, задетый неосторожным замечанием Гуськова. — Он Божий народ. Через него в мир свет приходит. Он на себя все скверны мира берёт и тьму претворяет в свет. Поэтому его мир ненавидит, что он укоризна миру. Русский народ смотрит в небо, видит Небесное царство. Пока есть на земле русский народ, дотоль у людей будет ключ от Небесного царства. Оттого демоны бьют русский народ, чтобы у него ключи отнять. Они хотят русский народ покорить, отнять ключи и отлучить от Небесного царства. Нет выше русской любви, русского терпения, русской веры в то, что когда-нибудь и на земле будет Небесное царство. Русские — люди неба. Соединяют небо и землю. Через русских небо нисходит на землю и на земле торжествует!"
В романе описан целый ряд ярких персонажей. Как правило, тех действующих лиц, которые уже отошли в мир иной, автор называет подлинными именами. Тех же, кто и ныне пребывает в здравии, писатель исходя из этических соображений называет условными именами, под которыми можно распознать прототипы. Поэтому роман представляет особый интерес для тех, кто был вхож в писательскую среду того периода, и в перспективе текст может стать косвенным источником материалов по истории литературы и общественных движений.
…Прибыв в Афганистан, писатель Виктор Куравлёв сразу же попадает в гущу событий. Ему в полной мере открывается ужас войны и в то же время — её глубинный, онтологический смысл. Описания военных действий представляют особую ценность романа. Художественный язык Проханова проявляется здесь в полной мере. Картины разрушения и смерти обретают высокое философское и символическое значение. Война, как одно из горьких и страшных явлений человеческого бытия, предстаёт в череде зловещих образов и сцен. Нужно внимательно всматриваться в эти образы и воспринимать сокровенную мрачную истину войны через художественное впечатление.
"…Они вошли в кишлак. Глинобитные стены, такие же глиняные башни с бойницами, дома с плоскими крышами — всё было разбито, сквозило дырами, развалилось на глиняные глыбы. Деревянные перекрытия ещё дымились. "Дружественные бандиты" кинулись в дома, тащили наружу ткани, ковры, выносили самовары, медные чайники. У разгромленных ларьков собирали по земле часы, уцелевшие кассетники. Кругом была беготня, радостные крики. Открывали сундуки, совали в мешки халаты, платья. Разрушенный снарядами кишлак открывал спрятанные от глаз дворы, где рос виноград, стояли повозки, была разбросана домашняя утварь…"
Встреча в Афганистане Виктора Куравлёва с мужем его возлюбленной Светланы выглядит, с одной стороны, как чудо, но с другой — обусловлена внутренней логикой романа. Боевой офицер с жёстким, но простым и прямым характером, Пожарский проводит его по дорогам войны, не скрывая правды, но и не фиксируясь на ней. Он выполняет свой воинский долг, не рассуждая о том, о чём обязаны думать и рассуждать его командующие.
Вина перед Пожарским обостряется в душе Куравлёва. В какой-то момент он близок к тому, чтобы признаться Пожарскому в грехе, в своей вине перед ним. Однако этого не происходит. Отбыв месячный срок командировки, передав в редакцию "Литературной газеты" несколько своих репортажей, Виктор Куравлёв возвращается домой — к жене и детям, к Светлане, к старым и новым проблемам, к неразрешимым вопросам. Перед отлётом Пожарский просит Куравлёва передать привет жене и пишет на клочке бумаги давно знакомый тому телефон. Узел не развязался, а наоборот, затянулся ещё туже.
Родина встретила Куравлёва холодно и отчуждённо. За небольшой срок здесь произошли сильные изменения. Репортажи о войне в Афганистане, которые представлялись Куравлёву несомненным писательским успехом, были восприняты значительной частью его коллег с агрессивным неприятием: "демократический" террор уже набирал силу, патриотизм строжайше наказывался "нерукопожатностью" со стороны влиятельных людей — законодателей цэдээловских кулуаров, а также писателей, имевших затаённые счета к советской власти.
"…Куравлёв вдруг остро ощутил, представил воочию борозду, расчленившую надвое его писательский мир и, более того, всю страну. Борозда была полна крови. По одну её сторону скопились те, кто объявил Куравлеву бойкот, торопил гибель страны, хулил воюющую армию, издевался над героями войны, забрасывал страну костями ГУЛАГа. По другую сторону борозды находился он и множество растерянных людей, не понимающих, откуда веет бедой, кто породил чудовищный оползень, в котором страна сползает в бездну. И с этой минуты кончается его романтическое писательство, а начинается смертельная схватка с теми, кто провёл борозду и напитал её кровью".
Таким образом, жизнь сама подсказывала выбор, более того — прямо подталкивала к нему. Куравлёв садится за новый роман — о пережитом и увиденном в Афганистане. Вышедшая вскоре книга о войне, написанная с позиций государственника, окончательно закрепляет за ним в глазах "демократической общественности" репутацию "соловья генштаба". Выбор сделан. Как будто по стечению обстоятельств, а в действительности в соответствии с логикой происходящего срывается избрание Куравлёва на высокую руководящую должность в Союзе писателей.
Всматриваясь в изменяющуюся жизнь, анализируя происходящее, Виктор Куравлёв ищет ответ на вопрос: как подобное могло произойти и что стоит за всем этим?
"…Куравлёв видел, что жизнь, его окружавшая, выворачивается наизнанку.
Всё, что пряталось внутри, притаилось, было почти невидимо, вдруг выступило наружу, мощно, шумно, назойливо, словно мстило за долгое прозябание. А то, что красовалось снаружи, величаво властвовало, требовало поклонения, теперь вдруг сморщилось, уменьшилось, норовило забиться в щель, чтобы его не разглядели.
Куравлёв чувствовал, что работает огромная машина. Подпиливает опоры, разносит вдребезги стены, перекусывает связи, раскалывает плиты. И вся незыблемая мощь государства начинает крениться, оползает, грозит рухнуть, засыпать живых своими уродливыми обломками.
Он видел очевидные признаки перемен, но не мог обнаружить глубинную волю, совершающую разрушение…"
Значительная часть романа посвящена описанию и художественному анализу событий августа 1991 года. Ослабленное предательством и внутренним разложением великое государство уже готово добровольно пасть перед политическими авантюристами, изменниками, прямыми агентами западных спецслужб. Очень красноречив митинг "в поддержку Советского Союза", состоящий из одетых в штатское офицеров, дисциплинированно мокнущих под дождём, но моментально, как только поступило разрешение, разошедшихся. В то же время "демократы" во главе со своим вождём исполнены энтузиазма и сатанинской энергетики, они ведут народ на гибель, на деградацию и вырождение, заставляя людей противоестественно радоваться происходящему. "Демократический" психоз охватил широкие массы, и нормальные вроде бы советские люди исступлённо начинают плевать в своё прошлое и каяться в том, в чём не были виновны.
Волей обстоятельств вступив в разговор с одним из высших руководителей страны, Куравлёв становится вовлечённым в заговор, призванный остановить распад страны любой ценой. Но жизнь показывает, что его надежды тщетны, приговор великому государству вынесен, и сами одряхлевшие вожди уже лишены веры и мужества, что могло бы дать им опору. Трагикомический путч описан в романе широкими красочными мазками. Частные подробности и знакомые имена придают повествованию высокую степень достоверности.
Связь Куравлёва с Пожарской заканчивается резко, одновременно и трагично, и буднично. Светлана прерывает беременность вопреки желанию Виктора и разрывает отношения с ним. Яркая вспышка, озарившая жизнь двух людей, погасла, не оставив после себя ничего, кроме горького и болезненного воспоминания.
Завершается роман символической фантасмагорией. На глазах Виктора Куравлёва уходит в прошлое великая советская эпоха, и ЦДЛ, как один из символов духовной жизни и государственной идеологической мощи этой эпохи, теряет свой смысл и становится ненужным призраком — обиталищем фантомов недавнего прошлого. Образ советского писателя как властителя дум и учителя жизни растворился в атмосфере всеобщего распада; роль писателя в текущей истории уже не связана с системным благополучием, она определяется и выписывается заново, в координатах новой реальности. Прежние статусы и символы превратились в симулякры, которые и по сей день порой смешно и нелепо, как будто в некоем помрачении, цепляются за свою былую, давно не существующую харизму. Поэтому в художественной концепции романа ЦДЛ должен был именно сгореть, подводя условную черту под уходящей в историю эпохой. Но сгореть он должен в символическом, духовном смысле, словно подчёркивая, что всё, что осталось ныне там, где была советская литература, суть только мёртвая форма, внешняя оболочка того, что некогда было живым, могучим, наполненным, осмысленным, творческим и плодоносящим. И хотя концовка романа формально идёт как бы вразрез с реалистическим принципом замысла, но этот шокирующий диссонанс выполняет важную художественную задачу. Динамика жанровых законов проявляет свой неизбывный потенциал, играя и переливаясь вероятными возможностями и допущениями. Поэтому переход романтического реализма в мистическую фантасмагорию воспринимается естественно и органично.
"…А ЦДЛ сгорел весь дотла. Быть может, в него попала шаровая молния во время "сухой грозы". Или повеса-писатель, прихватив за талию шаловливую Нину Васильевну, кинул горящий окурок в корзину с бумагами. Или обугленная страничка из партбилета Гуськова упала на сухой, как порох, паркет. Но Дом литераторов горел жарко. Было видно, как из горящих панелей Дубового зала, окутанные дымом, вылетают писатели. Нелепый усатый Горький, похожий на моржа, размахивал руками. Бабель с лицом, похожим на скрученный узел. Длиннорукий, с кошачьими усиками Симонов. Щекастый Фадеев. Задумчивый и печальный Твардовский. Их вылетало множество из горящих панелей. Они летели в небо, образуя круг, поджидая тех, кто спасался в огне. Последней вылетела Лиля Брик, маленькая, как птичка, семеня в воздухе тонкими ножками. Писатели выстроились в клин и полетели из Москвы к далёким, в сыром золоте лесам. Писатели улетали из России. Москвичи, глядя на высокий клин, думали, что это талдомские журавли…"
В романе много вводных фрагментов и сюжетных линий, воссоздающих атмосферу, царившую в обществе на стыке двух эпох. Разговоры писателей в ЦДЛ, портрет деморализованной толпы, идущей за новыми вождями, описание обстановки в Союзе писателей на Комсомольском проспекте, когда относительно немногочисленные на тот момент писатели-патриоты готовятся отразить вторжение врагов народа и государства… Предательство близкого друга, мировоззренческий конфликт с сыновьями, моменты истории создания легендарной газеты "День"… Все эти вводные фрагменты и эпизоды наряду с основным сюжетом в целом составляют важнейший компонент текста, что представляет собой бытийный фон, на котором разворачиваются основные события.
Роман "ЦДЛ" имеет в своей основе элемент автобиографичности и как её прямое следствие — исповедальности. Александр Проханов стремится рассказать о глубинной сути событий, от которых нас отделяют три десятилетия. Эти события оказали определяющее влияние на тот путь, которым пошла Россия после распада, а точнее — преднамеренного уничтожения СССР. Это правдивое художественное свидетельство — огромная ценность для России, для каждого из нас. Самобытный язык, яркая образность, жизненная достоверность — всё это делает роман одним из самых значительных явлений современной русской литературы.
Роман в книге дополняет поэма "Оплавленный янтарь" — произведение по своему духу лиро-эпического жанра в его современном выражении. Поэма является своего рода постскриптумом к роману, её медитативный ритм завораживает, а пламенная исповедальность погружает в тревожную, полную причудливых образов и многозначных символов атмосферу русской героики и вечного чаяния Русской Мечты…
Когда померкнет всё на свете,
Когда пройдут все поезда,
Останется осенний ветер
И одинокая звезда…
Среди острова Буяна,
Среди горестей и мук,
Среди чёрного бурьяна
Расцветает синий луг…
Идеолог российского имперского возрождения, певец Русской Мечты Александр Андреевич Проханов своим новым романом задал новую высочайшую планку для современного литературного процесса.
