Так называемая научная фантастика, раз уж её существование попущено Богом, должна задаваться, на мой взгляд, одной-единственной целью: внушением читателю отвращения к различного рода научным открытиям и всецелому искоренению интереса к таковым. Чем она, к моему величайшему удовольствию, иногда и занимается.
Всё сказанное касается давней повести Александра Беляева «Вечный хлеб», написанной ещё в 1928 году. Готов дать стопроцентную гарантию, что Беляев ещё на стадии замысла держал в голове библейский рассказ о манне, каждый день посылаемой Богом с неба израильскому народу для прокормления во время его сорокалетних блужданий в пустыне. В его романе функцию Бога пытается присвоить себе некий химик Бойер, поселившийся на маленьком острове посреди Балтийского моря. Жаждущими пищи израильтянами выступают, соответственно, жители этого острова, добывающие себе пропитание ловлей рыб.
На этом, пожалуй, заканчивается сходство беляевского сюжета с сюжетом Библейским, во всём остальном он является гипотетическим продолжением тем, намеченных в Книге Исхода. И это продолжение отмечено прямо противоположными знамениями, чем в Книге книг.
Ибо в Библии манна непостижимым и чудесным образом посылается с неба, в романе – её искусственным образом пытаются произвести на земле человеческими усилиями. В Книге Исхода Бог, подавая с небес определенное количество манны, повелевал съедать её в тот же день и не хранить в виде запаса на следующий. Собственно, об этом же просит изобретатель вечного хлеба рыбаков, по их просьбам предоставивший его им, однако они поступают совсем не так, чем их ветхозаветные прототипы. Что вполне ожидаемо. Во-первых, потому, что учёный не Бог. Во-вторых, потому, что рыбаки далеко не послушливые ветхозаветные монотеисты – это основательно забывшие о Боге люди. Думается даже, если бы к ним вместо химика с просьбой обратился Господь, толку было бы не больше.
Получив хлеб, жители острова забрасывают занятия, которые их худо-бедно кормили и банальнейшим образом предаются обжорству, затем – спекуляцией тем, что не смогли съесть. Далее – вполне предсказуемые последствия:
«…как по мановению волшебного жезла, в деревушке вдруг закипела новая, необычайная жизнь. Подходили корабли, груженные лесом и огромными ящиками. Наскоро сколоченные здания вырастали вокруг деревни как грибы. Скоро на зданиях появились красивые вывески: «Бар», «Кинематограф», «Танцевальный зал», еще и еще «Бар» и над самым большим зданием — «Казино». Жизнь рыбаков превратилась в вечный праздник. Жены наполняли кинематограф, упиваясь картинами роскоши привольной жизни…а мужья пропадали в барах и игорном доме. Отрава азарта крепко захватила непосредственные натуры рыбаков, и они предавались игре до самозабвения.
Многие уже спустили все нажитое на спекуляции и в непреоборимой страсти продолжать игру и отыграться бросали на игорный стол последнюю «валюту», тесто, которое принималось по весу, как золото».
В результате вразумлением для предающихся излишествам объедал становиться ни что иное, как новоявленная манна, которая оборачивается противоположностью тому, для чего была создана: долженствующая насытить человечество, она обретает черты стихийного бедствия и грозит стать причиной гибели мира:
«Когда настали летние жары и «хлеб» начал быстро расти, все пережили кратковременную радость о небывалом «урожае». Но следующие же за этим дни убедили всех, что тесто растет с угрожающей быстротой, превращаясь из драгоценного питательного вещества в страшного врага, вырастая в могучий хлебный поток, который грозит всеобщей гибелью.
Общая опасность встряхнула всех. Надо было принимать какие-то меры, чтобы спастись от ужасной смерти.
Рыбаки в первое время пытались истребить тесто, поедая его. Они ели с отчаянием, остервенением, наедались до спазм в желудке, до обморока. Во многих из них проснулся какой-то звериный, первобытный эгоизм. Желая спасти себя, старшие и более сильные принуждали есть слабейших и младших. Ничего не помогало. Скоро всем стало очевидно, что «поедом» теста не истребишь. Оно наполняло комнаты, разбивая окна, выползало на улицу и растекалось серым потоком. Сила роста была так велика, что тесто, заполнив камин, поднималось вверх по каминной трубе, вылезало наружу и нарастало на крыше, как снежные сугробы. Многосемейные рыбаки еще кое-как справлялись с тестом. Они вовремя вынесли его из дому и выбросили на улицу. Ночами рыбаки подбрасывали куски теста своим соседям. Если их застигали на месте преступления, то жестоко избивали…
…Изгнанные тестом из домов, растерянные, полупомешанные от страха, люди часто собирались на берегу моря и обсуждали свое положение. На этих собраниях рассказывались страшные вещи. Как погибла в тесте вся семья плотника: ночью, когда все спали, тесто завалило дверь и окно, и несчастные были удушены тестом… Как погибали грудные дети и беспомощные больные, оставленные в домах…
…Никто…серьезно о рыбной ловле не думал. Все продолжали таскать тесто и выбрасывать в море…
… Тесто уже выпятилось над поверхностью воды, захватив огромное пространство моря, насколько глаз хватает. В довершение бед, оно затянуло всю прибрежную полосу, остановило прибой, сравнялось с берегом и поползло на сушу. Как будто море уже насытилось, не принимало больше и отдавало излишки назад земле. Подойти к берегу не представлялось возможным.
Последняя надежда рыбаков разбилась. В отчаянии стояли они у берега, не зная, что делать, как спастись. Перед ними было какое-то новое море — серая, студенистая масса, какой-то кисель, по которому, вероятно, нельзя даже плыть на лодке… Позади стояли брошенные, опустевшие дома…»
Всё это вполне можно воспринять как метафору будущего конца эпохи потребления, за тем исключением, что повесть отмечена оптимистическим финалом: хлеб все же удается уничтожить усилиями того, кто его создал, человечество – возвратить к его естественному состоянию, предсказанному еще в начале грехопадения: «…за то, что ты…ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: не ешь от него, проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во вся дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе… в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо ты прах и в прах в прах возвратишься.»
Естественное состояние человечества вследствие грехопадения Адама – голод и жажда, в том числе - духовные, не могущие быть утоленными до конца, и усердный труд ради того, чтобы себя питать. Хорошо бы об этом помнить различным радетелям о счастье человечества, ставящего своей целью увеличение материального благосостояния за счет уменьшения труда. Предельно пошло погибнуть человеку не от потопа, как во время первой всемирной катастрофы, и не от огня, как это будет во время катастрофы последней, но от застрявшего в глотке дармового куска. Никакие учёные не заменят Бога, никакие изобретения не облагодетельствуют человека и ни одно из них не принесет ему пользы, разве что временно и в самой малой степени. Но мечтательное, отринувшее Творца человечество, желающее облегчить себе и без того не очень тяжелую жизнь, которую облегчать-то на самом деле не нужно, так как все в ней выверено и взвешено к его пользе, упрямо не желает видеть, чем чревато такое временное облегчение в не столь уж и отдаленной грядущей перспективе.
Не знаю, насколько то, о чем я говорю, было близко Беляеву и учитывал ли он те ассоциации с Библией, которые явно наличествуют в его произведении.
С манной – да, но вот всё остальное… Может и учитывал. Ведь он, как никак, сын священника, сам закончил в свое время духовную семинарию, кажется, даже по первому разряду. Но если даже и учитывал, то предпочитал скрывать. Что и понятно: каким-то образом заявлять свою позицию перед лицом бдительного советского читателя конца двадцатых годов, строящего счастливое будущее, было бы смерти подобно. Он и без того прилагал все усилия для сокрытия своего социального происхождения и до самой смерти опасался, что оно каким-то образом все же откроется, а тут такая двусмысленная тема. Хорошо еще, что ему не пришло в голову дополнить ее темой привычной для такого рода произведений классовой борьбы, что частенько за ним водилось: в его повести после уничтожения самой собой размножающейся еде опомнившиеся рыбаки не идут громить дома выкачавших из них деньги владельцев казино и притонов (да и странно было бы это после того, как они с азартом предавались игре и самозабвенно упивались вином) – они просто-напросто возвращаются к подзабытой за время хлебной халявы тяжелой работе.
«Свежий ветер обвевал открытую голову Фрица (рыбака, наиболее знатно покуролесившего во время хлебного изобилия). И ему казалось, что этот крепкий, соленый морской ветер делает его вновь бодрым и сильным. Как смутный, полузабытый сон, промелькнули перед ним картины последних месяцев: богатство, уплывшее так же неожиданно, как оно явилось, кражи, убийства, пьянство, бессонные ночи в игорном доме, бешеный азарт игрока, страшные картины хлебного потопа…»
Можно было бы встроить в этот ряд и забвение гениального изобретения, долженствующего облагодетельствовать человечество, и мечты о беззаботной жизни, тем более - о счастливом будущем. Шиш с маслом нам всем, а не всеобщее благоденствие. Во всяком случае – здесь, в этой жизни, которую мы создаем для себя сами по своим глупым представлениям и которой толком как следует не умеем распорядиться.
