Андрей ФЕФЕЛОВ. Андрей Ильич, издательство "Наше завтра" выпустило две книги — романы Александра Проханова "ЦДЛ" и "День", о которых хотелось бы с вами поговорить.
Напомню: "День" — это название газеты Александра Проханова, которая появилась в 1990-м году и была уничтожена, сгорела на баррикадах 1993 года, на которых я был, участвовал в том восстании, видел, как разрушили редакцию газеты. И название телеканала "День" связано с той газетой: создание телеканала — своего рода реванш за погромы 1993 года. Роман "День" является продолжением романа "ЦДЛ"; один посвящён событиям августа 1991 года, а другой — событиям 1993 года.
Андрей ФУРСОВ. Знаменательно, что наша беседа выходит в канун 30-летия фактического разрушения СССР с помощью провокации под названием «августовский путч». Разговор о романах Александра Андреевича Проханова "ЦДЛ" и "День", а точнее, о дилогии о крутом повороте нашей истории, произошедшем в 1991-м – 1993-м годах, я хочу в качестве эпиграфа предварить четверостишием Александра Андреевича:
В Кремле разбилось голубое блюдце,
И с колокольни колокол упал.
Зажглись над Русью люстры революций,
И начался кромешный русский бал.
«Кромешный русский бал» — великолепная метафора, она приложима не только к 1991-му, но и к 1917-му, и к 1905-му году.
Андрей ФЕФЕЛОВ. Смута.
Андрей ФУРСОВ. Да, Смута. С поправкой: всякая революция есть смута, но не всякая смута — революция. Август 1991 года и в меньшей степени октябрь 1993 года — это пик русской Смуты конца ХХ — начала XXI века. Сейчас мы переживаем ремиссию, нечто похожее на период 1907–1917 годов. Это не значит, что Россия автоматически находится на грани революции, для последней много чего не хватает, прежде всего — революционного субъекта. Правда, коварство этого субъекта известно: он появляется и структурируется внезапно, недовольная часть «сытых» мобилизует голодных и — «Вставай, проклятьем заклеймённый». В революции, а точнее, контрреволюции 1991 года такой субъект был — двойной, гибридный. Одна его часть была советской, вернее, антисоветской, другая представляла Запад, усиливая антисоветскую часть в её противостоянии властям СССР, Центроверху и одновременно манипулируя противостоянием, подводя его к взрыву изнутри.
Именно эту ситуацию хорошо почувствовал главный герой дилогии — писатель Куравлёв, в котором угадывается Проханов. Его героя в 1991-м году «не оставляло ощущение, что эти две внутренние враждующие силы растут из одного корня, питают друг друга. Ими управляют одни и те же потаённые жрецы, лукавые маркитанты. Подают свои лукавые советы Горбачёву и Ельцину, делая их схватку всё злее и беспощаднее. Ему всё отчётливее мерещился заговор, зреющий в кабинетах кремлёвских дворцов. Он вычислял заговорщиков, как тайный разведчик, хотел обнаружить их замыслы. Один, своей писательской прозорливостью, он видел существование двух центров силы, хотел обнаружить тайные соединяющиеся связи, надеялся их разомкнуть, остановить взрыв, спасти государство. …Их (Горбачёва и Ельцина. — А.Ф.) мнимая борьба скрывала подлинную сердцевину заговора, рождала рукотворный хаос, в котором гибло государство».
Внешне противостояние могло выглядеть, как сказал бы Юрий Трифонов, «схваткой скелетов над пропастью: проигравший летит вниз, гремя костями». Однако в действительности всё было сложнее и хитрее. План игры изложил Куравлёву некто Дейч — мелкий бес перестройки, «из неудавшихся, с насморком» (Ф. Достоевский). Пытаясь перевербовать Куравлёва на сторону врагов СССР, Дейч объясняет, что тому пора присоединяться к будущим победителям. Их победа будет достигнута бескровно, без гражданской войны, без тачанок на улице Горького: Горбачёв просто передаёт власть Ельцину, затем все республики, подвластные Горбачёву, окажутся бесконтрольными, ненужными Ельцину, и отколются от Союза.
Андрей ФЕФЕЛОВ. Весной 1991 года я опубликовал в газете "День" карикатуру-лубок, где Ельцин и Горбачёв с разных сторон выжимают, как большую простынь, Советский Союз, и с простыни льётся кровь. Там были написаны русские пословицы: «Что ни двор — то вор», «Вор слезлив, а плут богомолен», «Вор с мошенника шапку снял», «У вора ремесло на лбу писано». Понятно, кто был слезлив, а кто — богомолен. Эта конструкция была понятна. Однако этот субъект до сих пор остаётся тайной, и тайна перестройки не раскрыта.
Андрей ФУРСОВ. Тайн хватает. Одна из них — это то, что при всём внешнем противостоянии с 1987 года, резко обострившемся на рубеже 1989–1990 годов, Горбачёв продолжал тащить Ельцина на верхние этажи власти, обеспечив тому в июне 1990 года точку невозврата в политическое небытие. На I съезде народных депутатов РСФСР (16 мая — 22 июня 1990 года) в борьбе за пост председателя Верховного Совета РСФСР конкурировали Б.Н. Ельцин, И.К. Полозков, один из руководителей российских коммунистов, и А.В. Власов, председатель Совета министров РСФСР. Два тура не выявили победителя: Ельцин выигрывал, но с очень небольшим отрывом. По прогнозам в третьем туре Полозков обходил Ельцина с преимуществом почти в сотню голосов: за него проголосовали бы те, кто ранее отдавал голоса А.В. Власову. Однако накануне третьего тура Полозкова вызвали в Политбюро и приказали снять свою кандидатуру, чтобы не раскалывать съезд. Как рассказывал своим друзьям по работе в Якутии А.В. Власов, на него и его «электорат» тоже оказывалось давление. И кем? Горбачёвым! Победа Полозкова (либо Власова) если и не ставила крест на политической карьере Ельцина, то как минимум отодвигала его на вторые роли. Однако Горбачёв сделал всё, чтобы Ельцина избрали. И в этом смысле можно действительно говорить о передаче власти. Причём со значительно большим резоном, чем нередко говорят о передаче власти Керенским Ленину в октябре 1917 года — это определённая натяжка, а вот ситуация в паре «Горбачёв — Ельцин» проще. В любом случае кукловодам в качестве «спарринг-партнёра» Горбачёва в разрушении СССР нужен был именно Ельцин.
Итак, Горбачёв и Ельцин — «матерчатые куклы», два ничтожества, которые сами по себе никогда не смогли бы развалить державу, тут нужна была Система, точнее — Антисистема, машина: «Куравлёв чувствовал, — читаем у Проханова, — что работает огромная машина. Подпиливает опоры, разносит вдребезги стены, перекусывает связи, раскалывает плиты. Но не мог обнаружить глубинную волю, совершавшую разрушение». Горбачёв и Ельцин, не говоря уже о ничтожном местечковом Шеварднадзе, — не части этой системы, они — внешние инструменты. Вот Яковлев — часть, точнее, винтик, одна из деталей. Возможно, когда-нибудь мы узнаем имена «главных деталей», возможно — нет. Скорее всего, эти люди действовали на втором, а то и третьем планах, дёргая марионеток за ниточки. И конечно же, они были не просто связаны с Западом, а завязаны на него, причём не столько как слуги, сколько как партнёры.
В качестве примера из истории. В начале ХХ века был такой персонаж — Василий Исаевич Браудо. Он служил в Публичной библиотеке, не был вхож в придворные круги, не был революционером. Однако, по признанию современников, ему всегда было известно и то, о чём говорят в придворных сферах, и то, что делается в революционных кругах. Клейман в сборнике "Еврейская летопись" (Санкт-Петербург, 1926 г.) пишет: «В руках Браудо находились важнейшие ключи и серьёзные пружины дореволюционной еврейской общественной и общественно-политической работы. Он самоотверженно сосредотачивал в своих руках нити, которые связывали русское еврейство с виднейшими его представителями в Берлине, Лондоне, Париже, с иностранной прессой. То есть этот скромный человек был координатором, теневым плеймейкером своей общины — каналом связи». И не то, что руководил, но направлял движение. Причём не только еврейской общины, а вообще части антисистемного движения России.
Реальные игроки-кукловоды очень редко бывают на первом плане: реальная власть — тайная власть. Или, как называет их в романе "ЦДЛ" Яковлев, «ответственные люди».
Андрей ФЕФЕЛОВ. И противостояло этой власти высшее руководство СССР.
Андрей ФУРСОВ. Причём силы оказались не равны, поскольку это руководство не было субъектным, не было субъектом. И это опять же чётко зафиксировано в романе "ЦДЛ". Будущие гэкачеписты, за которыми Куравлёв наблюдает как в формальной, так и в неформальной обстановке, казались ему «недалёкими, почти примитивными для того дела, которое затевали. Куравлёв не знал, что это за дело, но оно требовало изощрённости, гибкого ума. Всего того, чем в полной мере обладали перестройщики: Яковлев, Франк, Дейч, Явлинский, Чубайс…»
Думаю, что это завышение способностей и силы перечисленных людей, потому что их сила была в том, что за ними стояли кукловоды, в том числе западные. Вернувшийся из Парижа писатель Макавин (это явно Маканин, который в 1970-е – 1980-е годы писал очень неплохие рассказы и повести, а потом скурвился и потерял дар свой скромный, как, кстати, и Астафьев) говорит Куравлёву: «Богатые люди на Западе — в Париже — решают судьбу России. Они уже пришли в Россию». Да, пришли и начали тесно контактировать с теми силами в стране, которые поставили на слом строя. Я далёк от мысли о том, что Запад сам по себе взял и развалил Советский Союз, но то, что Запад (а также Израиль и Китай) весьма способствовал этому, а на рубеже 1988–1989 годов перехватил инициативу у своих советских подельников, сомнений у меня не вызывает, недаром Мадлен Олбрайт главную заслугу Буша-старшего видела в руководстве развалом Советской империи.
А вот пример от себя — история, рассказанная мне весьма информированным человеком. Как известно, при постоянной борьбе разведок, спецслужб между ними существуют также постоянные контакты, обмен информацией, взаимная сдача агентов и т.п. 1 декабря 1988 года близкий друг того информированного человека встретился со своим британским визави, и тот доверительно сообщим ему, что принято решение о демонтаже СССР: уходят Прибалтика, возможно, Молдавия, кто-то из закавказских и среднеазиатских республик. Советский службист этому не поверил, буквально через день улетел в Спитак, где произошло землетрясение, и почти забыл о разговоре. В Москву он вернулся в конце января 1989 года, а в начале февраля их собрал Крючков и буквально повторил то, что двумя месяцами ранее было услышано от британского разведчика, т.е. озвучил некое решение. Кто его принимал? Ну уж точно не Горбачёв с Раисой и не Ельцин с Яковлевым — до них, что называется, довели.
Ясно, что игра шла с обеих сторон границы, и от неё во все стороны расходились волны: жизнь выворачивалась наизнанку, говорится в романе, она заполнилась перебежчиками из советского лагеря в антисоветский. «Крысы», причём, как правило, обласканные властью, побежали с корабля и стали играть большую роль в разрушительной перестроечной пропаганде. А у противоположной стороны с пропагандой было не просто туго, а контрпродуктивно: «В политике соперничали две могучие группировки», — пишет Проханов в "ЦДЛ". Одна отстаивала основы, которые казались незыблемыми. Другая сокрушала эти основы легко, насмешливо, «пела песни, сочиняла стихи».
Андрей ФЕФЕЛОВ. Глумилась и кривлялась на ТВ.
Андрей ФУРСОВ. Я хорошо помню убого-примитивную передачу "Взгляд", где высмеивалось абсолютно всё. Я не был членом КПСС и, мягко говоря, не испытывал к ней никаких симпатий, но меня бесило, что в этой передаче участвовали партчиновники и военные. Зачем вы пришли к этим уродам? Не надо с ними садиться за один стол. Пришли? Но тогда не надо подстраиваться под «хозяев», заискивать перед ними! Неужели нет чувства собственного достоинства? «Куравлёв видел, как хлёстко и весело истреблялись репутации неуклюжих советских вельмож. Молодые журналисты из программы "Взгляд" приглашали в эфир маршала, секретаря обкома, депутата и куражились, измывались своими шуточками, остроумными вопросами. Гость хотел быть модным, современным, неуклюже, косноязычно отшучивался, обнаруживал свою косность, убогость. Весельчаки, натешившись, отпускали покусанного маршала, включали бойкую рок-группу, празднуя победу…» Советская верхушка проиграла в информационно-интеллектуальной борьбе: «Государственные мужи владели флотами, воздушными армиями, разведкой, казной, но не владели тем сатанинским интеллектом, каким владели противники».
Впрочем, "Взгляд", "Прожектор перестройки", "Огонёк" — всё это, при их важности, было акцией прикрытия базовой операции: с советской стороны — легализации теневых капиталов их владельцами и ГБ-кураторами последних, с западной стороны — максимального ослабления СССР, захвата его рынков и деиндустриализации экономики.
Андрей ФЕФЕЛОВ. Горбачёв это понимал?
Андрей ФУРСОВ. Конечно, нет. Думаю, это не понимала и его «мозг» — Раиса Максимовна, ушлая, но примитивно-советская тётенька с партбилетом.
Андрей ФЕФЕЛОВ. А Крючков?
Андрей ФУРСОВ. Крючков бездарно руководил КГБ, не был ни умным, ни мужественным человеком. За ним немало провалов. Один побег предателя Гордиевского чего стоит. Такое впечатление, будто в конце 1980-х Крючкова подгоняла чья-то злая воля. Чья? Не знаю. Может, британцы. Провал ГКЧП — это его «заслуга». Хотя, возможно, он всё знал и действовал в соответствии с отведённым ему «коридором», но тогда это уже заслуга без кавычек, только заслуга перед врагами СССР. Впрочем, стоит ли валить всё на Крючкова или Чебрикова — двух серых чиновников? Провалился созданный Ю.В. Андроповым, а точнее, бригадой чекистов-генералов, стоявших за ним, КГБ. Ну, и конечно, все эти люди плохо понимали страну и систему, которой управляли. Их мир не просто оторвался от мира страны, он не соответствовал её сложности.
Андрей ФЕФЕЛОВ. Видимо, управляющий слой оказался неадекватен тем механизмам, которые были выстроены.
Андрей ФУРСОВ. Есть закон Эшби — Шеннона — Винера: управляющая система должна быть сложнее управляемой. Только в этом случае всё работает, а управляющие сохраняют свои позиции. В конце 1950-х — начале 1960-х годов советское общество, экономика достигли такого уровня сложности, что старая система планирования уже не срабатывала, нужна была новая. Она была создана академиком В.М. Глушковым — Общегосударственная автоматизированная система (ОГАС). Однако номенклатура заблокировала её, спустив на тормозах. «Партократы» опасались, что придётся делиться властью с «технократами», и выбрали детант, застой и интеграцию в капиталистическую систему. Это позволяло им законсервировать, правда, ненадолго, свою власть, свои привилегии. А общество тем временем становилось сложнее. В середине 1980-х годов разрыв между уровнями сложности достиг весьма высокого предела. Ни Горбачёв, ни Крючков этого не понимали. Они жили в своём мире, откуда их и вышибли, спустив в «унитаз Истории». Не стоит преувеличивать мощь и изощрённость тех, кто ломал СССР, они кажутся такими на фоне ничтожества позднесоветских вельмож.
ГКЧП — это зеркало неадекватности позднесоветской верхушки обществу и обстоятельствам; ведь, помимо прочего, они позволили спровоцировать себя на «путч» и попались на манипуляторскую удочку. А манипуляторы вынуждены были торопиться: насколько мне известно, на осень 1991 года планировался Пленум ЦК КПСС, где Горбачёва должны были отстранить, а возможно, и арестовать, готовились юридические документы для этой акции. Гэкачеписты клюнули на приманку и вылезли. При этом вылезли-то люди, не готовые брать власть — «почту, телефон, телеграф», безвольные. Вот как Проханов описывает их знаменитую пресс-конференцию: «Все они сидели плотно друг к другу, как куры на насесте. И было в них что-то птичье — пугливое, словно их лишили языка, поразили косноязычием. Их ответы были рыхлые, квёлые, в них не было воли. Куравлёв вернулся в газету. Макет "Дня" висел на стене с бравурным лозунгом “Слава ГКЧП!” Слава этим растерянным беспомощным людям, которых переиграли, обманули?»
Кстати, о ничтожествах. В романе нет образа Горбачёва, но хорошо выписан Ельцин: «Куравлёву показалось, что в его дом вошёл огромный истукан с вырубленным ртом, в котором вяло чавкал застывающий бетон. Язык с трудом проворачивал застывающее месиво. Ямины, в которых должны были помещаться глаза, смыкались. И над ними что-то липко блестело». Да это просто Идолище Поганое из русских былин, которого сразил Илья Муромец. Не нашлось в наши дни Муромцев.
Эту истуканность-идолищность «ЕБНа» я близко наблюдал в апреле 1992 года на съезде нардепов. Он мог часами сидеть бездвижно, буравя глазами зал. Во время съезда произошёл интересный эпизод. Выступал Гайдар. Сидевшим в зале депутатам, в основном советским собакевичам, он, абсолютно не чувствуя аудиторию, причмокивая, пытался объяснить что-то сложно-непонятное для них про экономику. Зал, который и так-то испытывал к Гайдару социальную и физико-антропологическую ненависть, накалялся. Ельцин звериным чутьём прочувствовал ситуацию, налился кирпичом и рявкнул: «Ягор Тимурыч, садитесь!» Гайдар послушно засеменил на место, а Ельцин, набычившись, оглядев зал тяжёлым взглядом, выдавил: «Ан хотел сказать, шта…» И дальше за 10 минут на простом языке объяснил, «шта» хотел сказать Гайдар. И хотя бóльшая часть зала Ельцина, мягко говоря, не любила, физико-антропологически они были одного с ним типа. Ельцин, по сути, отманипулировал залом, а кто-то активно манипулировал им.
Андрей ФЕФЕЛОВ. Поэтому Ельцина и выбрали, его затянули в эту историю. Потому что Ельцин сам по себе не мог быть двигателем этих процессов…
Андрей ФУРСОВ. Само появление на верхних этажах власти людей-предателей типа Горбачёва и Ельцина, а также людей, чей уровень в лучшем случае — начальник производства на заводе («рыжковы»), массовиков-затейников («янаевы») и просто «хренков» («крючковы»), говорит о том, что иммунная подсистема Системы не работала. Плохо проверялась информация по родственникам (того же Горбачёва), а в каких-то случаях по партийно-карьерной лестнице специально двигали уже подсаженных на крючок компромата персонажей. Был у нас один деятель, который сделал массу примирительных шагов по отношению к американцам, секреты им выдавал. И уже после того, как этот плохиш свою измену совершил и оказался не у дел, выясняется, что его деда — колчаковского офицера — расстреляли красные. Когда мой знакомый, которому бывший гэбэшник это рассказал, спросил того: «Вы об этом знали?!», ответ был: «Конечно, знали! А двигали, потому что это потрясающий крючок, на который мы его подвесили». Они его подвесили, ну-ну. А потом он их подвесил. То есть эта игра, когда марионетки, куклы меняются местами с Карабасом Барабасом. Точнее, так: какие-то куклы находят себе другого Карабаса Барабаса.
Андрей ФЕФЕЛОВ. Когда мы говорим обо всех этих людях, которые вылезли, как «личинки из тела погибающего кита» (метафора Проханова), надо понимать, что в самом «ките» что-то было не в порядке.
Андрей ФУРСОВ. Подгнило что-то в советском королевстве, и довольно давно, как минимум в 1960-е годы. Уже тогда в самой власти сформировался сегмент, повёрнутый в сторону Запада, работавший на интеграцию СССР в капсистему, на конвергенцию с ней. В одном из интервью Вячеслав Николаевич Матузов, в прошлом — сотрудник Международного отдела ЦК КПСС, блестящий специалист по арабскому Востоку, рассказал интересную историю, которую позже подтвердил мне в личной беседе. Однажды, в 1974-м году, в разговоре на троих — он, зам. зав. Международным отделом Румянцев и (тогда) собкор "Правды" Примаков — последний заявил, что социализм себя практически исчерпал, а жить надо как на Западе. Матузов начал горячо возражать, однако Румянцев, вызвав Вячеслава Николаевича покурить, категорически запретил ему спорить с собкором. Оценим ситуацию: зам. зав. Международным отделом вместо того, чтобы сделать внушение Примакову, реагирует на его оппонента. Я не думаю, что Примаков хотел разрушения СССР, но он был сторонником конвергенции, наведения мостов с Западом, которое закончилось вовсе не так, как хотелось Примакову и ему подобным. Не было у них классового чутья и стратегического мышления, а у их западных «партнёров» было. Именно поэтому в послесталинском СССР те преуспели в создании целой сети «полезных идиотов», агентов влияния и просто агентов.
Сейчас ясно, что в советской верхушке сторонников конвергенции уже в 1970-е годы было немало, в частности, почти вся интеллектуальная обслуга генсеков от Брежнева до Горбачёва, два десятка человек, все эти бовины-арбатовы-черняевы. При всей их беспринципности жить-то они, действительно, хотели как на Западе. Собственно, это и был их и «принцип», и мечта — как мечта Остапа Бендера о Рио-де-Жанейро и белых штанах.
Андрей ФЕФЕЛОВ. Примаков имел неформальное огромное влияние. Это надо понимать. И понимать, что происходит сейчас.
Андрей ФУРСОВ. Это так, отчасти. Когда мы с Матузовым обсуждали этот вопрос, я сказал, что не верю, что Примаков был плеймейкером, «смотрящим за Россией», как называют его некоторые суперподозрительные ура-патриоты. Фигура серьёзная, но не крупная и, что очень важно, не вор. Он, действительно, смотрелся прилично и солидно, но нужно помнить, на каком фоне — грустном, если не сказать гнусном, — той шантрапы, которая дорвалась до власти в 1990-е годы. Наконец, крупные фигуры не проигрывают борьбу за власть так бездарно, как проиграли её в 1999-м году Примаков, Лужков и Ко. Это даже неинтересно. Более интересно другое.
По мере формирования в номенклатуре конвергентно-прозападного сегмента, не очень большого, но весьма влиятельного, по мере интеграции СССР в мировой, т.е. капиталистический рынок (а тут и детант подоспел) в различных сферах советского общества — науке, литературе, кино и др. — начали формироваться отростки-элементы этого сегмента. Они были завязаны на конвергентов, которым легче было проводить свои идеи не напрямую, в сфере власти, а опосредованно — через фильмы, романы и т.п. В результате уже в 1970-е годы формируются структуры, а точнее — сети, альтернативные формальным структурам власти (государственным, но, к сожалению, далеко не всегда государственническим). Имея свой выход на Запад, кстати, поощряемый по ряду тактических причин властью, Центроверхом, они начинают использовать это как капитал и приобретать всё большее значение. Важную роль в функционировании этих сетей играли космополитично-либерально-гэбэшные салоны («культура» была важным делом, за неё отвечали серьёзные люди: в 1930-е годы — Агранов, в 1970-е – 1980-е — Бобков) — сначала Лили Брик, а затем сменивший её салон Майи Плисецкой и др.
Куравлёв/Проханов прочувствовал силу этой сети на себе. В самом начале романа описан очень интересный эпизод. Вышедший роман Куравлёва понравился власти, но он также понравился и её неформальной тени — контролёрам сетей «ловцов человеков». Понравилось то, что Куравлёв, хотя и русский, но не деревенщик, не почвенник, а прогрессист. И его приглашают на смотрины к некому критику Андрею Моисеевичу — одному из «мудрецов “Аэропорта”» (намёк на писательские дома у метро "Аэропорт"). Доброжелатели объясняют: если Куравлёв произведёт должное впечатление, то путь в блестящее будущее, включая загранпоездки, открыт. Странно управлялась советская литература, размышляет Проханов, с одной стороны, были секретари Союза писателей — бонзы, за которыми — партаппарат, они влиятельны. Но была и другая группа — «люди с бархатными глазами», которые тоже создавали репутации, часто влияли на то, кто поедет за границу, а кто не поедет, и так далее. После книги об афганской войне, написанной Куравлёвым с государственнических позиций, «люди с бархатными глазами» и их «дамы левантийской внешности» (как сказал бы Юрий Поляков) от него отвернулись, и его место занял Макавин. Кстати, похожего на Андрея Моисеевича персонажа изобразил в романе "Угроза вторжения" Олег Маркеев. Есть там такой Соломон Исаевич, Администратор, — дирижирующий на своей внешне скромной, как у Браудо, должности, судьбой тысяч людей.
История Прохановым не выдумана. К тому же, проработав более четырёх десятков лет в университетско-академической среде (из них 19 лет — в советской), свидетельствую: здесь было то же самое. Были дирекция, парторганизация, профком. Но были и клановые сети, частично совпадавшие с формальной организацией управления, частично использовавшие её.
Власть знала о позиции представителей космополитичного, назовём его так, сегмента «творческой интеллигенции», но реагировала весьма сдержанно. Рассказывают, что после просмотра документального фильма "Обыкновенный фашизм" М. Суслов подошёл к М. Ромму и спросил: «За что же вы нас так не любите?»; в фильме латентно проводилась мысль о сходстве гитлеровского и сталинского режимов. И тем не менее без последствий для мэтра. Нежелание ссориться с той частью интеллигенции, ярким представителем которой был Ромм, привело к тому, что Суслов не вступился за своего протеже В. Кочетова, когда того после его романа "Чего же ты хочешь?" (1969 г.) начала травить либеральная тусовка. Кочетов обиделся и уже подписанную книгу Суслову так и не подарил. Со временем этот раритет — неисповедимы пути книжные и властные — оказался в личной библиотеке Ельцина.
Осмелился бы Ромм на подобный кинокунштюк при Сталине? Конечно, нет. А при Брежневе (и даже при Хрущёве с его непредсказуемостью) уже было можно. Рыба гниёт с головы. Собственно, на мой взгляд, именно ощущение этого нарастающего гниения части власти и части интеллигенции — причина нарастающей тревоги или даже чувства обречённости империи у Куравлёва. Даже во время эмоционального подъёма октябрьских дней 1993 года «Куравлёву было тревожно. Он не мог понять, откуда тревога. Почему недавнее ликование, ожидание близкой победы сменилось туманной печалью, непониманием своего места среди других людей. Они были подхвачены порывом и несомые неизвестно куда». Мне этот постоянный рефрен тревоги напоминает повторяющуюся и задающую определённый тон в романе Ю. Тынянова "Смерть Вазир-Мухтара" фразу: «Ещё ничего не было решено». Этой фразой Тынянов подчёркивает: всё уже было решено и предопределено.
Правда, возможно, в данной конкретной ситуации тревога объясняется ещё и комбинацией странностей и глупостей, которую демонстрировала так называемая официальная оппозиция и её руководители Хасбулатов и Руцкой.
Андрей ФЕФЕЛОВ. Сама динамика событий 1993 года очень таинственна. Там и вывезенные по команде Хасбулатова из подвалов Белого дома гранатомёты, и крупнокалиберные пулемёты. Или, например, тот факт, что толпа была спровоцирована на столкновения: такая пиррова победа, которая была одержана демонстрантами, — снятие оцепления с Белого дома обернулось уходом всей массы в Останкино. Конечно, из центра нельзя было выходить…
Андрей ФУРСОВ. Да, история с гранатомётами странная. Представьте, если бы они были у защитников Белого дома: несколько метких выстрелов по танкам, и всё — патовая ситуация, а на полноценную гражданскую войну Ельцин не решился бы, да и военные его не поддержали бы — не по доброте душевной, а из-за страха перед ответственностью.
Я спросил Александра Андреевича по поводу вывоза гранатомётов и пулемётов — было ли это предательством? Он ответил — нет, это была договорённость о взаимных уступках Ельцина и Хасбулатова, которые хотели договориться, достичь компромисса, и только когда всё рухнуло, Хасбулатов поневоле оказался лидером жёсткой оппозиции. А рухнуло — потому что те силы, как местные, так и западные, которые стояли, соответственно, за Ельциным и Хасбулатовым, подталкивали, вели дело к крови. Позицию этих кругов в романе "День" озвучил Куравлёву В.Ю. Сурков, тогда ещё банкир. Отвечая на вопрос Куравлёва, будет ли насилие, Сурков (из романа "День") отвечает: «Оно будет беспощадным! Огнём и железом будут выжигать всё, что осталось от советского времени». И Куравлёв понимает, что это позиция классового врага: «…молодой банкир был враг, был тот, в кого целила баррикада. Тот, кто насылал на баррикаду солдат. Было заманчиво среди телевизионной истерики демократов услышать спокойный голос врага».
Из того, что сказал Сурков, ясно: если провокация с путчем затеивалась для удара по СССР и — окончательного — по КПСС, то провокация с октябрьским восстанием была затеяна, чтобы додавить недодавленный ещё советизм и устрашить народ. Другое дело, что и додавить, и устрашить до конца не получилось, — «глубинный народ» с его архетипами оказался не по зубам его врагам, т.е. врагам народа.
Действия скрытых сил, манипулировавших двумя (формально) первыми лицами страны, — это одна причина того, что ситуация разрешилась так, как она разрешилась. Была и другая. Дело не обстояло так, что противоборствовали две стороны, была и третья, пытавшаяся сыграть на их противоречиях. Назовём её условно «группа Ачалова», но они свой шанс упустили — изощрённости не хватило, простоваты, как сказал мне однажды (правда, по поводу других людей) Л.В. Шебаршин. Но и это не всё. У меня нет прямых доказательств, но, судя по косвенным, создаётся впечатление, что была ещё четвёртая сторона, которую, скорее всего, использовали втёмную для хаотизации ситуации. В итоге проиграли все: Ельцин пролил кровь и в глазах огромной части народа навсегда утратил легитимность, а его режим исходно охромел — победа оказалась пирровой; карьера Хасбулатова-неудалого закончилась (надо было часть гранатомётов оставить, тогда, глядишь, стал бы удалым, а так — не орёл); судьба «ачаловцев» известна, ну а некоторые «игроки» на «четвёртой стороне» (если я прав в своей догадке) продолжили карьеру, впрочем, ненадолго — на срок не более трёх лет.
Закончился октябрь, и начался пир стервятников, цирк уродов. Сегодня мы видим их, постаревших (причём, не всех: «иных уж нет, а те — далече»), но всё таких же подлых, застрявших в помойных девяностых и ненавидящих советскую систему, Сталина. Постзапад, глобалисты ненавидят Сталина за то, что он более чем на полвека заблокировал, затормозил реализацию их планов создания Нового мирового порядка. Местные бездари и ворьё ненавидят Сталина за то, что первым в его системе ничего не светило, а вторых в лучшем случае посадили бы. Это классовая ненависть, приобретающая поистине зоологические формы. Разумеется, Сталин не был белым и пушистым, его мир был суров, холоден и жесток — и он был таким же. Ключевский сказал об Иване Грозном, что тот бил, чтобы не быть битым. Это же и ситуация Сталина, который писал, что по мере строительства коммунизма классовая борьба будет нарастать. Так оно и вышло. Август 1991-го — это реванш, с одной стороны, глобалистов над мировой и самой мощной формой исторической России, с другой — превратившейся в квазикласс номенклатуры, теневого ворья и курировавших его гэбэшников над системным антикапитализмом.
Андрей ФЕФЕЛОВ. Будет 30-летие «августовских событий». Не говорят, «контрреволюции» или «революции», «капиталистической революции», буржуазной… Говорят «неких событий». Есть октябрьские события, есть августовские события. Эти две книги посвящены августовским и октябрьским событиям. Этот юбилей, как и все юбилеи в современной России, пройдёт незаметно и бездарно. Возможно, кто-то выйдет на какое-то мероприятие, фиктивное или подлинное, возможно, появится какой-то документальный фильм на центральном телевидении, возможно, лживый, а может быть, имеющий интересные повороты, оценки. Но и всё!
А с этими вопросами разобраться надо. Поскольку непонятно, если перестройка закончилась, то вопрос: когда? Если она не закончилась, то, простите, что будет с нами дальше? Это вопрос, который касается всех нас, нашей судьбы.
Андрей ФУРСОВ. Да, власть постарается затушевать и смикшировать это событие, ограничившись «гнилым базаром», поскольку её корни, а в каких-то случаях — грязные тайны — в том августовском гнилом болоте. Ну а мы на что? Собственно, беседой о двух новых романах Проханова мы и начинаем этот разговор. Думаю, август 1991 года, помимо прочего в тогдашней истории, — это точка невозврата в перехвате управления СССР внешними силами, установления системы внешнего управления. Однако до тех пор, пока формально сохранялись советские структуры, перехват не мог быть завершённым, а глобальные рейдеры не могли чувствовать себя уверенно. И последовала провокация 2–4 октября 1993 года с участием спецназа США, Израиля и Франции; очень похоже на «методику» свержения Чаушеску в Румынии — с поправкой, разумеется, на страну и исторические обстоятельства. «Внешняя линия», пусть слабее, чем в "ЦДЛ", в "Дне" тоже присутствует.
Андрей ФЕФЕЛОВ. Скажите, какие линии, темы дилогии вы бы выделили как главные, стержневые?
Андрей ФУРСОВ. Пойдём от меньшего к большему. Тема предательства — личного («отлом», как сказал бы Юрий Трифонов, людей от Куравлёва после его афганской книги), политического, государственного. Далее — тема личного выбора и ответственности за него. Наконец, тема нравственности — это традиция большой русской литературы, к которой, несомненно, принадлежит Проханов, а потому два эти романа — ещё и романы воспитания. Особое качество большой русской литературы — внелитературная избыточность. Она занимает в обществе место, значительно большее, чем литературы Запада и Востока, затрагивает намного больше тем, чем это кажется нормальным для литературы как явления, и имеет намного больше материализующихся внелитературных последствий. Обратите внимание: "ЦДЛ" и "День" буквально вынесли нас в обсуждение таких тем и проблем, которые выходят за рамки обоих романов, — и в этом огромное значение этих книг. Они — факт общественной, а не только литературной жизни.
Дилогия, как и всё творчество (литературное и общественное), учит необходимости сопротивления злу, даже если человек считает себя обречённым на поражение. При этом нужно помнить: полной обречённости и полных поражений не бывает. Проиграв в политической борьбе, Проханов, собрав единомышленников, развернул борьбу информационно-идеологическую, духовную, прежде всего на страницах своих газет. И если сначала это выглядело как действия партизан на оккупированной территории, то постепенно стали вырисовываться контуры регулярной армии.
Бой, который ведёт Куравлёв/Проханов, разворачивается в двух измерениях, они, однако, тесно связаны друг с другом. Первое — конкретно-политическое: здесь борьба ведётся различными, в том числе неполитическими способами, здесь у писателя конкретные союзники и противники, друзья и враги. Всё конкретно. Второе измерение — метафизическое, историческое: здесь Куравлёв — один на один с Историей, на опасном рандеву с ней. И это делает его субъектом в одном лице и одновременно придаёт ему, его действиям надличностное качество — без этого бытие в метафизике невозможно, а на рандеву с несубъектом История не согласится. Собственно, центральная тема дилогии, на мой взгляд, это человек в противостоянии с Историей и на её крутом изломе, выверте; осмысление и этого выверта, и Истории, и себя в ней. Это сложная и опасная метафизическая позиция, но она парадоксальным образом серьёзно усиливает позицию в «физической» борьбе, позволяя наносить удары из метафизики по «физике», из будущего в настоящее. Не менее важно и то, что именно сеанс Игры с Историей «на двух досках» позволил Куравлёву очертить контуры субъекта, рушащего СССР руками яковлевых, горбачёвых, ельциных, сложить исторический пазл и увидеть то, чего не увидели те, кто играет исключительно на «физической» доске, и кого враг загнал в ситуацию «обороны тупика». В известном смысле владение метафизикой открывает потайную дверцу управления Историей.
Игра с Историей один на один, независимо от исхода «физической» борьбы, сама по себе штука победительная. Недаром у Александра Андреевича есть такие строки:
Я был солдат. Я жизнь провёл в сраженьях.
Моих утрат не взвесить на весах.
Я потерпел земное пораженье,
Но одержал победу в небесах.
Победа на небесах не делает менее горьким земное поражение, но, во-первых, «физические» поражения, в отличие от метафизических, не бывают окончательными. Во-вторых, это поражение прежде всего не лично Проханова/Куравлёва, а той части позднесоветики, которая пыталась сохранить строй, страну, империю, если угодно. И Проханов, как солдат (в высоком смысле слова), продолжил борьбу за империю даже после того, как она исчезла, а над её бывшими просторами «разгулялись, расплясались бесы», начались ведьминские свадьбы и похороны высокопоставленных леших. Империя существует до тех пор, пока её мыслят.
Мы начали нашу беседу строками из стихотворения Проханова. Хочу закончить ещё двумя:
Я мост, ведущий от рожденья к смерти.
Я по мосту идущий пешеход.
Для меня смысл этих строк прост. Метафизика: Проханов своей борьбой, своим творчеством — это мост над пропастью из России советской в Россию будущего, по намерению — в будущую империю, впрочем, как мы знаем, есть логика намерений и логика обстоятельств… Физика: и он же, един в двух лицах, воин-путник, идущий по этому мосту — опасному, узкому и лезвиеподобному, как мост Чинват в персидской мифологии.
Фото: Данила Духовской-Дубшин
