Время — субмарина: погружается в глубины бытия и ловит отголоски прошлого и грядущего. Ловит своим чутким ухом смыслы там, где нет зримых образов, где есть только колебания звука. Ловит гул истории, голоса предков: лица неразличимы, но слышны мелодии знакомых песен и стихов. В иных звуках живут иные голоса — тех, кто ещё будет рождён через века и тысячелетия, тех, кто сложит новые песни, напишет новые стихи.
Некоторые звуки едва уловимы: в них слышен праязык, что был внятен не только человеку, но и всему живому — птице небесной и цветку земному. Язык всеобщего благоденствия, язык — устроитель мира, способный и солнце останавливать и горы переставлять.
Порой время ловит неотмирный звук: последний берёзовый лист опускается на выпавший снег. Но тонкая берёза стоит не на бренной земле, а посреди Русского Рая. Рай до поры никому не ведом, Рай до поры — лишь мечта, упование и молитва. Но тихий ангел в самую тяжёлую для человека минуту срывает с древа иссохший лист, не слух, но сердце внемлет кружению, крепнет вера, уста изрекают: "Не надо отчаиваться!".
Так от неуловимого прошлого до непостижимого будущего колеблется амплитуда времени. Она рождает причудливые синусоиды, каждая из которых вычерчивает определённый этап истории.
От синусоиды к синусоиде движется в своих романах Александр Проханов. Взрыв, расколовший великий красный континент, сместивший ось бытия, исказивший представление о справедливости, разорвавший связь поколений — породил новый период в жизни отечества, новый период в творчестве писателя. Быть может, самый мучительный, потребовавший нечеловеческих сил для преодоления отчаяния, для решительной схватки с врагом. Период, когда последний солдат империи, столкнувшись лицом к лицу с всеразрушающим Господином Гексогеном, уже не воспевал былую техносферу — советскую мегамашину, не пытался срастить космос технический и космос метафизический. Период, когда уже не требовалось примирения старого и нового: ветхого деревенского дома и мощного завода-исполина. Период, когда из сачка разведчика-энтомолога безвозвратно упорхнула таинственная бабочка, облетевшая, как волшебный лепесток, все континенты. Период, когда вместо красных духов, излетевших из Кремлёвской стены, Родину заполонили чёрные духи, до поры таившиеся на чердаках истории в ожидании грядущего хама, в предвкушении великого предательства.
Этот период подобен "Саду земных наслаждений" Босха. Адские образы как предчувствие возникали во многих предшествующих романах Проханова, теперь же налетели полчищами саранчи из Апокалипсиса. Они принесли неприкрытую скверну, расплодились серыми недотыкомками и безжалостными палачами, явились рвать и обгладывать живое тело России, всаживать гвозди в её ладони.
Но есть и иные босхианские образы: смиренный лик несущего крест в окружении гонителей и хулителей. Вежды на этом лике сомкнуты, под ними сокрыт образ Рая. На устах молитва об одолении врага, о всеобщем спасении.
Подобный лик Проханов будет выписывать в каждом романе босхианского периода, будет приводить в равновесие мир, покосившийся под тяжестью зла. Каждый роман станет полем битвы "Чёрного квадрата" Малевича и "Чаши" Поздеева. Первый образ будет расчленять мир на мегапиксели, на атомы зла, а второй — удерживать единство силой света, притягивать добро.
Босхианский период — это всегда два полюса бытия, это точка жизни и точка смерти. Проханову и в жанре, и в языке, и в образах удаётся сочетать несочетаемое. Язык памфлета, гротеска и абсурда — для сил тьмы, и язык проповеди — для сил света. Раблезианские мотивы — для грешников, и житийные — для праведников. Но последние станут первыми, смерть окажется посрамлена, как и в романе "Крейсерова соната".
Роман начинается с одного из самых чёрных событий нашей новейшей истории — с гибели подводной лодки. В страшные дни неизвестности, неопределённости казалось, что толща морской воды давит не только на затонувшую лодку, но и на всю Россию. Сама страна уподобилась крейсеру, получившему огромную пробоину. Каждый новый вздох давался с величайшим трудом, хотелось, находясь на берегу, задержать дыхание, сберечь в мироздании как можно больше воздуха, чтобы там, в спасительных отсеках, его хватило морякам до заветного избавления. В любом звуке на земле — в дожде, бьющем о стекло, плаче ребенка, ходе часов — мерещилось "спасите наши души". Из всех зеркал, как сквозь могильную плиту воды, на тебя взирал уже смирившийся с Божьей волей мученик, в ответ на свои сигналы SOS услышавший тихую поступь Спасителя.
В "Крейсеровой сонате" подводная лодка именуется "Москвой". Это не просто боевая машина, направляющаяся с секретным заданием в акваторию противника. Это храм, монастырь, где экипаж — братия, молящаяся за Отечество: "Наш Бог — это Родина. Мы, мужчины, облачённые в чёрную форму подводников, — монахи и воины России". Град подводный идёт на заклание, чтобы искупить грехи града земного. Крейсер принимает на себя адский удар, заслоняет собой всю Россию и, погибнув, становится ковчегом спасения. Подводная "Москва" идёт на дно ради того, чтобы Москва земная просияла, как всплывший со дна озера град Китеж.
Но град земной настолько впитал в себя тьму, что свет подвига не может окончательно её развеять. Необходим посланец, вестник, что придёт из "вод многих" со словом, подобным огненному мечу Архангела.
Главный герой романа — подводник-акустик Плужников — пахарь, что возделывает не пашню плодородную, а глубины морские. Плужников — очарованный странник. Он заступает на вахту, словно отправляется в паломничество, погружается на лодке в воду, будто каждый раз принимает крещение. Он ищет в водном пространстве землю обетованную, ищет себя самого, вопрошая у небес: "Кто я?".
Плужникову внятен язык морских существ, язык стихий. Он слушает Крейсерову сонату и из её нот создаёт зримые образы проходящих мимо судов и подводных лодок. Но последняя нота этой сонаты оказывается смертоносной. Взрыв оглушает и ослепляет очарованного странника. Но именно его Богородица избирает проводником света и вестником спасения: "Верь в то, что я тебя никогда не оставлю. Знай, что смерти нет. А есть Любовь. Есть Жизнь бесконечная…". Вдохнув жизнь в истерзанное тело, тихий ангел вызволяет моряка из водного плена и переносит в уподобившуюся многоголосному Вавилону Москву.
Первое время Плужников нем и глух, он пребывает в забытье, не осознавая ни себя, ни окружающих. В его памяти разверзлась непреодолимая пропасть, подобная пробоине в торпедированном крейсере, и в неё стремительно уходят время и жизнь. Очарованному страннику чёрные духи города "сжимали мозг в безразмерную, моментальную точку, которая таила в себе угрозу взрыва, чудовищной вселенской катастрофы, где, вдребезги расшвыривая звёзды и галактики, могла взорваться Вселенная".
И только песня пращуров о том, как святой собирает в Раю берёзовые веточки, возвращает Плужникова к жизни, останавливает распад сознания. От спасительной мелодии проходит контузия, восстанавливается череда событий, обретается дар пламенного слова для проповеди.
Плужников стремится развеять тьму красотой, помня, что только она спасёт мир, но надо успеть спасти саму красоту, защитить её от уродства, боли и страдания. Нужно успеть омыть, отчистить от копоти лик Москвы, чтобы она вновь просияла как третий Рим, как Новый Иерусалим, а не сгорела от семи чаш гнева Божия. Нужно успеть найти главный источник зла, заглушить его живоносными смыслами, спаять эти смыслы в учение о Русской Победе: "Победа — это и дело, и время, и учение, и Дух живой, и Россия земная, и Россия Небесная, и Рай, который тоже — Россия. Не всякий это учение может сказать словами, но всякий им дышит, спасается и спасает других". Всё на свете враг может победить, и лишь Победа неодолима. В ней едины народы великой державы, в ней дух преодолевает материю, а подвиг — отчаяние.
Но до эпицентра зла добраться непросто, у него свои тайные организации и законспирированные агенты, своя дьявольская идеология, замаскированная под благо. В цитадели зла укрылись преемник первого президента Истукана Счастливчик — и его политтехнолог Модельер. Он по лекалам, присланным из-за океана, кроит русскую действительность, как чёрный маг управляет волей министров и олигархов. Именно он из первичного бульона демократии синтезировал Счастливчика, пропустил через него ток истории и оживил, как Франкенштейна, выдул из мутного стекла неказистый сосуд, который можно заполнять чем угодно. Модельер, как древний летописец, повёл родство гомункула от Рюриковичей, как коварный искуситель, посулил новоявленному правителю все царства земные.
В топку сатанинского мирового господства отправляется русская демография и география. Модельер будто извлекает из потаённого архива план Барбароссы и реализует его уже в новом веке. Как отравляющий газ, русских людей душит уныние, их сталкивают в массовых побоищах, изгоняют из отчих домов и вытесняют с родной земли. Круглыми сутками, как в Освенциме, работает крематорий, молох требует всё новых и новых жертв, чтобы сократить население втрое и обеспечить роскошную жизнь оставшейся трети. Ради единого всемирного царства на Дальний Восток призывают китайцев, на Курилы — японцев, в Калининград — просвещённых европейцев. Россию пытаются лишить не только своей земли, но и своей воды, когда отправляется на заклание военный крейсер, лишить своего неба, когда, как мифическую птицу, сбивают в полёте космическую станцию "Мир".
Москва — тонет, мир — рушится. Мессианский народ вновь должен взять на себя ответственность за бытие. Но русское мессианство искажается Модельером, как в кривом зеркале. Для проповеди спасительных смыслов теперь необходимо отказаться от самих себя, открыть ворота чужаку, склонить голову перед врагом, слиться с ним в дружеских объятиях в надежде, что враг в итоге уподобится тебе, растворится в твоей культуре. "Раздарить всё, чтобы всё обрести". "Стать ничем, чтобы овладеть всем". "Потерять себя, чтобы найти Вселенную". "Отдать богатства, чтобы снискать сокровища". "Перестать быть народом, дабы стать человечеством".
Модельер — идеолог такого капитулянтского, коллаборационистского мессианства — умело уничтожает всех противников Счастливчика, для которого остается лишь одна забава — погоня за рейтингом. Счётчики этого рейтинга расположены повсюду, увеличивающееся число тайными знаками проступает на рекламных плакатах и магазинных вывесках, между букв надписи на колокольне Ивана Великого, в лёгкой ряби Москвы-реки. И кажется, что это число зверя показывает не популярность президента, а зашкаливающую адскую радиацию, уровень русского горя.
Последней помехой в реализации плана Барбароссы оказывается свет, источаемый русским праведником. Как царь Ирод, узнавший о рождении Младенца, Модельер начинает беспорядочно сеять смерть, неудержимо преумножать тьму. Он знает, что Москва жива и Бог милостив к ней, пока здесь пребывает праведник: "Пришёл в Москву русский праведник с бесами биться, Москву спасать!.. Бесы Москву на дно морское опустили, а он её в небеса подымет!.. Она как солнце станет, потому как русский праведник в ней объявился!".
В последней схватке, где Плужников и Модельер столкнулись лицом к лицу, в решающий момент, когда силы тьмы несравнимо превосходили силы света, над столицей явился чёлн небесный — крейсер "Москва", в райском сиянии, со святой братией на борту.
Оградительный свет одолел стреляющую тьму. Из столицы были исторгнуты вопиющие бесы, золотым и небесным озарились храмы, в них замироточили лики святых, и сама Москва воссияла, подобно обновившейся державной иконе. На ней горели лишь воспалённые рубцы, но к ним приложили образы русского Рая, что оставил на своих рисунках Плужников, взятый духовным воинством на борт небесного ковчега.
А в русском Раю перешёптываются берёзы и кружится снег. Сергий Радонежский и Серафим Саровский поют задушевную песню. Дмитрий Донской и маршал Жуков хранят учение о русской Победе. За общим столом встречаются предки и потомки, и у Бога все молоды, у Бога все живы.
Из русского Рая столпом света на Россию нисходит крест. Из спасительного сияния то ли святой, то ангел, то ли Богородица шлёт завет: "Не надо отчаиваться!"
