Ушёл на Страстной неделе, отправился в бесконечность путешествия, в звёздные поля, где непременно должны быть иные варианты творчества – если арками и высотами, небом творчества дышал здесь, на земле.
Константин Кедров изобретал слова, понятия, причудливо, используя архаику и модернизм, скрещивал эпохи, онтологические аллюзии и ассоциации переполняли его поэтические произведения, и, сложно организованные, играющие, но совершенно всерьёз, ритмом, они словно уходили в космос, из космоса же полученные-услышанные, стремившиеся открыть самые потаённые коды:
Я мнимозавр
Живу во мнимозое
Стекаю в вечность мнимою слезою
слеза слезает по щеке незримо
Все мимо мними мимо мнимо мимо
Я мнимозавр
И все мы мнимозавры
Ямбогегзаметры гегзаметрогегзамры
Я мнимозавтра но не мнимоныне
Так и не вышел к людям из пустыни…
Вот как начинается поэма Кедрова «Код динозавра»:
Как динозавр говорит динозавру:
«Помнишь, когда-то земля нас любила?»
Трудно поверить, что все это правда
Все это правда, и все это было
Правду об этом открыли века мне
Верьте поэты мне единоверцы
Вы отпечатались в грунте и в камне
Мы навсегда отпечатались в сердце…
В нём была подлинность истовой, всё побеждающей искренности, и словно созидаемое им отпечатывалось в сердце пространство; входило в глобальную память времён…
Вечный дервиш-математик русской поэзии Велимир Хлебников благосклонно взирал из своего запределья на блистательные эксперименты Кедрова, и обериуты на время останавливали свои игры, чтобы вслушаться в песни младшего собрата.
Казалось, он черпал изо всего: музыки, особенно от многоствольного, густого органа, живописи и архитектуры, очевидно, тяготея к готике, бесконечно поднимающейся к небесам, кинематографа, предложившего монтаж, как единицу художественности, театра…
Он иногда словно пьесы разыгрывал своими стихами.
…хотя будущее порой вызывало сомнения у поэта:
Бегу из будущего в прошлое
Ведь прошлое отнюдь не пошлое
Я джентльмен я джентльмен
Я не сторонник перемен
Переменилось все вокруг
Но ты мой друг и я твой друг
Вампир он стал еще вампирестей
А звери сделались зверее
Шекспир он стал еще шекспирестей
А Лев Толстой еще толстее…
Что ж?
Очевидно, что поля былого гуще насыщены культурологическими мифами, а поэт, творя свои, ими и живёт.
Он был философом.
Философом, разрабатывающим свою систему миропонимания, и – философом поэзии.
Он интересно работал, как литературовед, всегда ища метафизическую подоплёку в том, или ином литературном явление-проявление.
Но поэзия точнее соответствует сердцу, и сады её, разбитые Константином Кедровым, сияют несуесловной, несуетливой, почти совершенной вечностью…
Фото: Википедия
