Механическая деталь, колесатая и важная, вписана в пространство одухотворённого праздника, создаваемого живописью А. Трифонова – в том числе в литературной части свода художника.
Деталь из мира техники – резко проступающая в картине, посвящённой А. Платонову, чьи коды языковой уникальности-неповторимости словно расшифровывает А. Трифонов.
Что первично – литература или живопись?
Но это - разные варианты постижения мира, равно прославления его, и литературная выставка художника, открытая в галерее Гостиного двора «Китай-город», ярко свидетельствует об этом.
Световая вспышка Сервантеса: несчастного и великого; пенится жабо, и сам писатель – как будто сгусток огня, светящего другим.
Напротив – «Кардинал», яростно работает красный цвет, и белизна отсутствующего лица завораживает…
Впишите сами – черты, эмоции, живописец словно приглашает вас, зритель, к сотворчеству, одновременно разработав своеобразную формулу мирового яйца.
Явленного лицами.
Вы узнаете Лермонтова: мундир поручика красноречив, как ряды украшений, внезапно напоминающие клавиатуру: музыка зазвучит…
Музыка метафизического неба, и определяющего бытование живописи.
Литературы.
Литературный лабиринт Трифонова разветвлён: мощь Бальзака, ломающего все преграды, живописна.
А вот – «Бегство в Египет», и то, что разворачивается оно в недрах голландского, уютного вполне, отчасти пряничного пейзажа, отсылает к средневековым мотивам.
Трифонов изначален: «Первооснова жизни» горы покатит, как волны, курчавится древо, и геометрия форм возникает формулами бытия.
Трифонов пишет формулами: жизни, судьбы, литературы.
Тонок профиль Бродского, возникающий белым зигзагом на черноте: и холодные дворцы Петербурга сияют роскошью, вроде бы и не нуждаясь в человеке.
Им сотворённые…
Парадокс.
Трифонов пишет парадоксами.
Русский свод развернётся, сияя: Чехов, словно пойманный в момент исчезающего движения.
Сложно представленный Мандельштам.
Пирамида – Вавилонская башня, громоздящиеся рядом книги: в том числе – отца художника, писателя и издателя Юрия Кувалдина.
Бесконечность башни подразумевает слово отца и живопись сына.
Шекспировские мотивы вспыхивают богатством лукавства, щедрым миром сновидчества, великолепием форм.
Трифонов творит свою алхимию – одно превращается в другое, завораживая и вовлекая в мистику действа.
Моцарт и Сальери словно рассечены чёрно-белой клавиатурой: зазвучит ли музыка?
Трифонов пишет музыкой – волшебной и волнующей, кристаллической и геометрической, разной, только своей, посланием отправляющейся в бесконечность вечности…
