Мистерия советской Гипербореи

«Там лес и дол видений полны...»

А. С. Пушкин

Картины Константина Васильева — тревожат. Пугают. Восторгают. Они - жутковатые, потусторонние, иной раз — будто бы послания мира богов. Или — свидетельства какой-то иной реальности. Языческое солнце. Его жницы, лесные девы, скандинавские божества, советские военачальники, русские писатели - сотканы из льда и пламени. Горячий холод. Мистерия Гипербореи. Обитатели мифологической вселенной — даже, если это воины красной армии, уходящие на фронт. Персонажи фэнтази-саги — тут возможны эльфы, сражающиеся против орков, а узнаваемые, привычные каски и гимнастёрки ничуть не мешают сказочному восприятию. Мне доводилось читать, что Васильев — глубоко антисоветский мастер, в работах которого зашифрованы ритмы «арийского Рейха» с его стальными Зигфридами и жестокими очами. А наше-то, мол, всё тёпленькое да плясовое. Чушь! Васильев — слишком советский! Сверх-советский. Такой, каким должно быть певцу рода хомо-советикус и достославных предков. Он и Александр Дейнека — два полюса нашей имперской эстетики. Любое значимое искусство рождается от слияния двух начал - дионисийского и аполлонического. У Дейнеки — преобладало первое. У Васильева — второе. Оба писали античных, идеальных сверхлюдей — новую генерацию — она-то и должна покорять пространство и время. Васильев — археофутурист. Герои — не только из прошлого; они удивительным образом транслируют лики грядущего. Того Светлого Будущего, от которого мы отказались. Это — люди Ивана Ефремова — умиротворённые в своём совершенстве. И — готовые к битве со злом. С тем самым «...прозрачным взглядом голубых, как земное небо, глаз под крылатым взмахом длинных бровей». Ницшеанский Сверхчеловек - высший биологический тип - он относится к человеку так, как тот относится к обезьяне. Это — Дар Ветер и Веда Конг из «Туманности Андромеды». Это — образы Васильева.

Существует и ещё одно безграмотное утверждение: Константин Васильев бросал вызов заскорузлому соцреализму с его доярками-кочегарками, засаленными ватниками да грубыми харями на фоне бетономешалки. Те, кто это говорят (и особенно — пишут!) попросту не знают, что такое социалистический реализм. Это — не стиль, но метод, позволявший уживаться разным направлениям — от импрессионизма Юрия Пименова и неоклассики Александра Самохвалова до самобытного прерафаэлизма Юрия Ракши и Дмитрия Жилинского. Соцреализм эволюционировал на протяжении всей истории Советской Власти, беря всё лучшее от современности и привнося достижения прошлых веков. Красная парадигма — нагромождение оксюморонов: соцреализм — это вообще не реализм. Это — сплав романтики, мифа и устремления к идеалу. На 1-м Всесоюзном съезде советских писателей в 1934 году Максим Горький постановил: «Социалистический реализм утверждает бытие как деяние, как творчество, цель которого — непрерывное развитие ценнейших индивидуальных способностей человека ради победы его над силами природы, ради его здоровья и долголетия, ради великого счастья жить на земле, которую он, сообразно непрерывному росту его потребностей, хочет обрабатывать всю, как прекрасное жилище человечества, объединенного в одну семью». Это ли не манифест Свехчеловека? Развитие, покорение, победа. Художник Васильев — об этом. О советском понимании прекрасного и достижимого...

3 сентября ему исполнилось бы 75 лет. Мы не знаем, как сложилась бы его творческая судьба - он погиб на взлёте — блеснул и канул. Пересказывать биографию мастера — скучное, бессмысленное занятие. В двух словах — у него было прекрасное художественное образование, как у всех наших корифеев. Ранние опыты — дань моде на сюрреализм, абстракционизм и прочие хитрые «-измы». «Струна» (1963) «Апостол» (перв. пол. 1960-х), «Вознесение» (1964) созданы в подражание Сальвадору Дали. Нет своего почерка, лишь юношеская бравада вкупе с гениальным стилизаторством. Намеренное уродование изображаемой натуры, мягко-пластилиновые скругления, нарочитость, эпатаж. Желание-жажда сделать красивое — страшным, а чудовищное — привлекательным. «Абстрактные композиции» (1963) — проба линий. Тоже — пока не Васильев, а мальчик-шестидесятник, ныряющий в актуальные течения. Экспрессивный «Прометей» (нач.1960-х) — не менее лихая абстракция. Обилие алого и рдяного, ломаные формы, любовь к геометрии. Дух времени.

Во второй половине 1960-х наступила закономерная усталость от экспериментов и бунтарского модернизма. Подходила к своему финалу Оттепель — начиналась осенняя эра, когда мечты о будущем сменились воспоминаниями о прошлом. Успокоенность. Миросозерцание. Поиски непреложной константы. Художники обратились к историческим образцам - и к Вечности. Гармонию теперь находили у старых мастеров, писавших герцогов и кардиналов. Другие - уходили в деревенскую глушь - постигнуть высоту неба и чистоту воды. Третьи — зарывались в древние рукописи. «Настоящее — уныло», - вычитывали у Пушкина и жили параллельно системе, которая — будем честны — кормила их исправно, ибо Советская Власть нуждалась в прослойке «новых аристократов». Однако! Пребывал ли Васильев на пике славы и общесоюзной популярности? Чтобы во всех журналах, учебниках, календарях — его богатыри и девы с косами? Нет. В послужном списке — ряд важных региональных премий, выставок — Казань и окрестности. Если Москва, - то в рамках республиканского представительства. Не гнобили, как пытаются вещать некоторые современные публицисты, но и не продвигали. Его тотальная известность и даже - культовость — увы, посмертная. Сейчас это покажется странным, но его по-настоящему оценили, открыли во времена Перестройки — тогда же начались панегирики, журнальные развороты, масштабные экспозиции. Почему он «выстрелил» именно в 1980-х? В те годы была потребность в образцах железного героя, мускулистого и — отстранённого, как Конан Варвар и супермены Бориса Вальехо... Но это случится много позже, а пока - на дворе конец 1960-х.

Константин Васильев обретает свою нишу — сказочно-фантазийная Русь-матушка — с её волхвами и забытыми идолами. Языческая тематика в СССР не возбранялась — напротив, она проходила под грифом «народные традиции». Былины включались в школьную программу, как неотъемлемая часть русской идентичности. Васильев пишет дивную, загадочную «Жницу» (1966) — деву с лицом фидиевой Афины и руками Афродиты Книдской. Такие же руки у моделей Энгра и Давида. Эти пальцы не могут и не умеют сжимать серпы, а лицо — бесстрастно и безжизненно. Не жизненно. Впрочем, Колхозница Веры Мухиной и крестьянки из композиции «Хлеб» напоминают богинь Олимпа, но никак не реальных пейзанок. Советское искусство допускало эстетизацию. От натурализма - шарахались, полагая его неприглядным и чуждым. Исследователи творчества Константина Васильева подчёркивают, что у большинства героинь его полотен — черты матери или — сестры художника. Вместе с тем, это обобщённый образ классической красоты — неизменный и затверженный. «Русалка» (1968) — снова отрешённость и погружение. Заповедный лес, куда нет хода. И не надо! Русалка не ждёт избавителя. Ответ васнецовской Алёнушке — там глубинная тоска. Хоть в омут. А здесь — прохладная Вечность. Картины деревенской жизни. «Ожидание» (1976), в коем гораздо больше созерцательности, чем нетерпения, и — любовная сцена «У чужого окна» (1973) — никакого буйства плотской страсти, лишь свежее дыхание зимы. «Плач Ярославны» (1974) — скорее величественная античная трагедия, в которой долг преобладает над чувствами. Женщина в страданиях, но — патетика и театр. Не бьётся — обращается к небу. Волхвы с пронзительными, льдистыми глазами. Интересно, что и Фёдор Достоевский (1976) тоже напоминает волхва. Русские витязи — исторически-достоверные и былинные. «Бой со змеем» (1974), «Василий Буслаев» (1974), «Поединок Пересвета с Челубеем» (1974), «Илья Муромец и голь кабацкая» (1974) — созданные в течение года, эти картины заряжают мощной энергией. В них заключена сила - она не расплёскивается даром, а сконцентрирована в единой светлой точке. Васильев торопится жить, словно бы что-то предчувствуя. Его занимает и германо-скандинавская мифология. Пожалуй, нигде и никогда эти образы не были столь отчётливы и ярки, как у русского, советского мастера. Мне доводилось видеть самые разные иллюстрации к сагам и вагнеровскому циклу — немецкие, шведские, британские, но только выпускник Казанского художественного училища сумел до конца прочувствовать дух и смысл. Его тяжеловесные валькирии - квинтэссенция белокурой северной красы, как, впрочем, и воины — с топорами и мечами, в рогатых шлемах — придуманных, декоративных, как в операх о Кольце Нибелунгов. Великая Отечественная война — ещё одна грандиозная тема. «Прощание славянки» (1974) — всё та же Ярославна, только теперь она провожает советских ратников. «Нашествие» (1974) — разорённый христианский храм. Фигура маршала Жукова (1974) — репрезентативный вид на фоне пожарищ и поверженных фашистских знамён.

Почти все художники оставляют после себя автопортреты — факторы самолюбования. Автопортрет Васильева (1968) — с намёком. Он — и классика. Он — и Вечность. Сложи-ка эти буквы из льдинок — получишь мир, как обещала Снежная Королева. Складывал, составлял... Васильев погиб в 1976 году — ему было всего 34 года. Строить конспирологические умозаключения, что, мол рептилоиды загубили «художника земли русской» я не стану - такого пафосного шлака полным-полно в Интернете. Иные критики гнусавят: картины Васильева — лубочная попса, притом неважного качества. Мол, всё одинаково и посредственно, а рисовать античные профили умеет каждый выпускник художественной школы. Что пейзажи у него — банальны, за исключением, «Лесной готики» (1973). Что глаза героев — стеклянные-оловянные, а позы - деревянные. Молчите! Он до сих пор узнаваем. Он вызывает горячие споры — хоть бы и о вкусах. Он волнует. Васильев — творец изумительного мира — обжигающего и леденящего. Сверхчеловеческого. И очень советского.