В издательстве "Пятый Рим" вышло исследование Арона Шнееера "Плен. Солдаты и офицеры Красной Армии в немецком плену". К 40 годам ХХ века человечество, казалось, сделало всё, чтобы исключить страдания солдат, попавших в руки врага. Но, несмотря на это, красноармейцы были обречены на то, чтобы пройти все круги ада.
***
Местное население и военнопленные
Но будьте друг ко другу
добры, сострадательны.
К Ефесянам 4:32.
Отношение местного населения к военнопленным было различным: от готовности накормить, оказать различную помощь, укрыть до откровенной ненависти и предательства. Последнее в основном характерно для территорий, ставших советскими в 1939–1940 гг.: Западные Украина и Белоруссия, страны Балтии. Население восточной Украины и Белоруссии с большей симпатией относилось к военнопленным, бежавшим из лагерей, порой выкупало пленных, чаще помогало едой, однако и там порой относилось с большой опаской, настороженностью и даже ненавистью. Неоднократно проявлялась национальная нетерпимость. А. Гулин, рассказывая о выходе из окружения, вспоминает: «Население к нам тоже относилось по-разному. Бедные, особенно солдатки, мужья которых служили в Красной армии, принимали нас хорошо и помогали по мере своих возможностей. Богатых мы избегали. Случайно оказавшись в богатой хате, старались скорей унести из нее ноги, так как хозяева могли в любой момент незаметно послать кого-нибудь за полицаями, а то и сами оказаться полицаями. Отношение к нам в ряде случаев определялось национальной принадлежностью. Часть населения недолюбливала русских и даже относилась к ним враждебно. Однажды Лука (товарищ А. Гулина. — А. Ш.) сказал, чтобы я говорил как можно меньше, ибо мой русский язык не всем украинцам приятен и, более того, мы, “москали”, теперь для кой-кого ненавистны. Мы чужаки здесь, даже враги. В этой связи мне вспоминается, как однажды по дороге на фронт мы заскочили в одну хату с просьбой дать напиться. Хозяйка сказала, что воды у нее нет, а на лавке стояли два ведра воды, и мы указали на них. Воды она так и не дала, сказав: «Хай вас Сталин напувает».
Однако чаще всего человеческое сострадание, особенно к пленным, брало верх, и местное население стремилось помочь им как во время маршей, так и в самих лагерях. М. Хасенов вспоминает, как колонна пленных, в которой он находился, проходила через село Глубокая Долина недалеко от Хорола:
«...Из хат выскочили ребятишки, появились женщины, в основном пожилые. При виде колонны живых мертвецов бабы взвыли, дети испуганно прижались к взрослым. Потом, как по команде, все кинулись по избам, и через мгновение в колонну полетели, откуда хлеб, откуда сало, вареная картошка, даже кульки с махоркой. Одна из женщин хотела сама передать что-то одному из пленных, но охранник выстрелил в воздух, и толпа отхлынула. Пленные старались поймать хоть чтото из того, что им бросали. То, что не смог поймать идущий впереди, подхватывал идущий сзади, а поднять упавшее зачастую у измученных людей не было сил. Поэтому ребятишки подбирали, догоняли колонну и вновь забрасывали что-нибудь пленным».
Однако чаще всего немцы препятствовали оказанию помощи военнопленным со стороны местного населения. Немецкие солдаты и полицейские избивали прикладами и палками местных жителей, приходивших к лагерям, чтобы передать еду пленным, а тех пленных, которым удалось получить еду, расстреливали на месте.
Каждый факт проявления немцами малейшего сочувствия по отношению к пленным запоминался на всю жизнь. Так, Владимир Невидомский вспоминает: «Среди охранников попадались и хорошие люди, которые разрешали нам подобрать с земли картофелину или свеклу. Но таких было только два или три. Другие нас за это застрелили бы. Они не считали нас за людей».
Розенберг в своем письме Кейтелю «Относительно плохого обращения с военнопленными СССР» от 28 февраля 1942 г. пишет:
«Согласно имеющейся у нас информации, местное население хочет предоставить продовольствие в распоряжение военнопленных. Некоторые коменданты лагерей пошли навстречу этому желанию. Однако в большинстве случаев коменданты лагерей запретили гражданскому населению передавать продовольствие пленным, обрекая их на смерть от голода».
Правда, в некоторых местах на оккупированной территории Украины, Белоруссии и России немцы пытались решить проблему обеспечения военнопленных продуктами питания при помощи местного населения.
В Чкалове Каракубского района Сталинской области лагерная комендатура разрешила местным жителям отдавать пленным падаль, прелые кожи и овчины, причем все это употреблялось пленными в сыром виде.
Были созданы даже Комитеты помощи пленным, собиравшие продовольствие для лагерей. Эти комитеты оказали в некоторых случаях определенную помощь, но, к сожалению, далеко не все доходило до военнопленных.
В Мариуполе такой комитет собрал продукты и деньги, однако все собранное было присвоено немецким комендантом и полицией. То же самое произошло и в Гомеле. Там немцы, играя на патриотических чувствах населения, готового поделиться с военнопленными последними запасами, издали воззвание с призывом помогать военнопленным. Жители быстро откликнулись и начали собирать продукты и одежду для пленных. Но впоследствии выяснилось, что и продукты, и одежда были поделены между немецкими солдатами.
В Ковеле 5 апреля 1942 г. на православную Пасху в церквах священники организовали сбор пожертвований для военнопленных. Приходили люди и приносили, кто что мог. Однако основные собранные продукты: яйца, куличи, колбасы, хлеб — забрало лагерное начальство. Пленным досталось по два-три яйца и несколько высохших куличей.
В оккупированной Одессе по инициативе бывшего полковника царской армии Н. Л. Пустовойтова возникло Общество бывших воинских чинов русской армии. Одним из направлений деятельности общества стало оказание помощи советским военнопленным. По договоренности с немецким командованием представители Общества получили возможность посещать лагеря военнопленных, расположенные в Одессе, и снабжать узников продуктами питания и куревом.
Особенно хорошо была организована помощь военнопленным в Западной Украине, включенной в состав генерал-губернаторства. Правда, эта помощь предназначалась только военнопленным-украинцам. Как она осуществлялась, можно проследить по публикациям газеты "Краківський вісник", выходившей на украинском языке в Кракове в годы немецкой оккупации. Уже 3 июля 1941 г. газета (перевод с украинского. — А. Ш.) сообщает:
«Согласно первым распоряжениям немецких войск, должно производиться отделение украинцев от остальных пленных. Этот факт облегчает нам возможность оказать помощь нашим родным по крови. Перед нашими комитетами помощи и делегатурами, в первую очередь перед референтами социальной опеки, ставятся большие задачи. Очень много в этой акции помощи пленным зависит от ответственных чиновников. Покажем делом, что нам близка судьба пленных украинцев, бывших воинов Красной армии, кость от кости и кровь от крови наших братьев».
Однако все лето никаких дополнительных распоряжений в отношении пленных не было. Лишь в конце сентября с большими почестями во Львове было произведено освобождение украинских пленных в лагере Цитадель. При освобождении присутствовал вице-губернатор, а на второй день и сам губернатор.
2 октября 1941 г. "Краківський вісник" отзывается на это событие статьей: "Освобождение Украинских военнопленных":
«Несколько дней назад освободили 61 пленного украинца, а в субботу 27 сентября 1941 г. — 1500. При освобождении первой партии присутствовал заместитель губернатора д-р Лозакер, второй — сам губернатор д-р Ляш и представители немецких военных и гражданских властей и представители Украинского Красного Креста.
В выступлениях обоих было подчеркнуто великодушие фюрера, позволившее украинским пленным через короткое время вернуться к своим родным. Свою благодарность пленные проявят дисциплинированностью и честной работой на местах. Речь прерывалась криками освобожденных военнопленных: «Слава Фюреру!».
Первая группа освобожденных — из Львовщины и окрестностей, вторая — из района Рогатин-Станислав. Освобожденным на дорогу раздали еду. В ближайшие дни выпустят и других пленных украинцев».
Однако во Львове был только транзитный лагерь, пленных было немного. Большинство лагерей находились на территории Польши. Там освобождение носило стихийный характер, и не все обеспечивались едой на дорогу.
12 октября 1941 г. начался организованный Украинским Красным Крестом сбор еды, одежды, белья, обуви, денег для украинских военнопленных. Многие пленные были разуты, и поэтому для них женщины сплетали лапти. Эта акция прошла с большим успехом. Особенно большую помощь освобожденным украинским пленным оказывала женская секция Украинского Красного Креста во главе с Ольгой Федейко и Женская служба Украины во главе с О. Гординской, Марией Ярема, Эмилией Хмельник, Олександрой Чижович. Красный Крест обратился с призывом: «Поможем пленным вернуться до родных хат!».
26 октября 1941 г. "Краківський вісник" пишет:
«За несколько недель немецкие власти освободили по приказу Фюрера из лагерей пленных украинцев по эту и по другую сторону Збруча и дали им возможность вернуться на родную землю, в родное село, к своим семьям. Теперь будут возвращаться тысячи украинцев всеми дорогами. Граждане! Облегчим возвращение украинских пленных под родной кров к родителям и женам. Все транспорты украинских пленных, что будут проходить через нашу землю, надо кормить, оказывать всяческую помощь, чтобы они скорее здоровыми вернулись домой. Среди пленных много слабых и изможденных, которым требуются не только еда и ночлег, но и подводы для перевозки».
Однако освобождение стало катастрофой для многих пленных и для населения районов, через которые они возвращались домой. Больные тифом и другими болезнями умирали по пути домой. Кроме того, местное население и само нуждалось в продовольствии.
Немцы вскоре запретили и Украинский Красный Крест, так как такая организация может существовать только в независимом государстве, однако немцы похоронили все надежды украинских националистов на независимость. Они еще 5 июля 1941 г. арестовали С. Бандеру, претендовавшего на власть над всей Украиной, и отправили его в концлагерь Заксенхаузен, а 10 июля арестовали и членов самопровозглашенного украинского правительства. После запрета Украинского Красного Креста его переименовали в Краевую комиссию помощи военнопленным, однако и она просуществовала только до марта 1942 г.
Значительную помощь пленным-украинцам оказал созданный во Львове Центр помощи освобожденным пленным, где работали врач и две медсестры. Там же был и продовольственный склад-магазин для посылок, которые приходили со всей Западной Украины. Посылки сортировали, переупаковывали, раздавали или рассылали в лагеря. За зиму 1942 г. через магазин прошло 34 934 продовольственные посылки для военнопленных.
Однако, как говорилось выше, вся эта помощь предназначалась для своих — украинцев. И все-таки почти два года многие окруженцы или бежавшие из плена красноармейцы других национальностей находили приют у местного населения. Крестьяне использовали скрывающихся от немцев в качестве помощников, а в зажиточных хозяйствах беглецы в прямом смысле батрачили на своих хозяев. И хотя в некоторых селах многие беглецы прижились, считались почти своими, они остались чужаками. Воинствующий национализм трагически проявил себя в Западной Украине в 1943 г. после разгрома немцев на Курской дуге и начала освобождения Украины. Бандеровцы опасались, что в случае прихода Красной армии бывшие пленные, нашедшие приют в селах и хуторах, могут расконспирировать хорошо изученную ими за время пребывания на селе систему и методы действий бандеровских организаций. Поэтому последовал приказ краевого Провода (руководства) бандеровцев о массовом уничтожении всех советских военнопленных в Западной Украине. Убийства носили самый зверский характер. Только в одном Гощанском районе Ровенской области было замучено и убито около 100 пленных. Трупы погибших, а в ряде случаев — и живых людей, с привязанным на шею камнем бандеровцы бросали в реку Горынь. Так были уничтожены тысячи пленных бойцов и командиров Красной армии, в том числе и украинцев из восточных районов, бежавших из лагерей и спасавшихся в селах. Этим убийством бандеровцы добились и ликвидации резервов советских партизанских отрядов.
О том, что военнопленные — выходцы из Западной Украины, а также Прибалтики получили особые привилегии, свидетельствует разрешение им переписки с родными:
«Для военнопленных, происходящих родом из Генерал-Губернаторства, сферы командующих Остланд, Украины и Белостока, допущен ограниченный почтовый обмен. Для этой цели будут выдаваться отпечатанные бланки. Речь может идти обо всех военнопленных, которые проживают западнее линии Нарва — Минск — Киев — Полтава — Бердянск».
В Прибалтике, где большинство населения, как и в Западной Украине, восприняло немецкую оккупацию как «освобождение от Советов» и многие активно сотрудничали с немцами, принимали участие в их преступлениях, значительная часть населения относилась к пленным враждебно. Одна из причин этой враждебности том, что их считали чужаками, оккупировавшими Прибалтику в 1940 г.
Это подтверждает К. Н. Куликов, взятый в плен 4.9.1941 г. неподалеку от Таллинна: «Военнопленных водили на работу по улицам. Население Таллинна относилось к нам недружелюбно. Часто слышались выкрики: “Непобедимые, довоевались!” Бывали случаи, когда в нашу колонну швыряли камни, плевали пленным в лицо. В лагере нас охраняли эстонцы. Начальник лагеря, невысокий эстонец в черном кителе и брюках с красными лампасами, колол саблей выбегавших военнопленных, рассекал щеки...».
За саботаж на работе К. Н. Куликов был арестован и два месяца в октябре–декабре 1941 г. находился в Таллиннской тюрьме. По его словам, «в камере 7а находился вместе с несколькими военнопленными, эстонцами, работавшими в советских учреждениях. Эстонцы очень плохо относились к русским. Они обзывали нас бранной кличкой «тибла», заставляли спать у параши, и мы должны были ее каждое утро выносить. За маленькую самодельную папиросу эстонцы брали с нас по 100 гр. хлеба (дневной рацион состоял из 500 гр. ржаного хлеба, смешанного с соломенной сечкой, и штук 6–7 маленьких рыбок — салаки). Разговаривать по-русски они не хотели и на любой вопрос неизменно отвечали — «тибла».
О более конкретных причинах враждебного отношения к советским военнопленным рассказал И. В. Антонов, взятый в плен 28.9.41 на острове Эзель: «В Таллинне многие эстонцы говорят по-русски. С некоторыми из них мне приходилось разговаривать. Когда я спросил одного эстонца: «За что вы нас считаете своими врагами? Почему смеетесь над нами?» Он ответил: «Вы, русские, в 1940 году забрали у нашего населения продукты, хлеб, молоко, скот, а жен наших раздели до нижних сорочек и одели своих жен. Вы угнали в Сибирь 60 тысяч эстонцев. До сих пор мы ничего не знаем об их судьбе». При этом он добавил, что эстонцы будут воевать до последнего человека, но большевиков в Эстонию не пустят. Когда нас вели на работу или с работы, проходившие мимо нас эстонцы и эстонки, смеялись и кричали нам вслед: «Вот она, идет кипучая, могучая, никем непобедимая Москва».
Хлеба мы у эстонцев никогда не просили, так как это было напрасно. Мы меняли нижнее белье на хлеб. Так, за пару белья они давали один кг хлеба. Эти эстонцы и слышать не хотят об установлении советской власти, но выражают и недовольство за то, что их обложили налогами, поставками и почти все молоко и скот забирают. Они говорят, что советы грабили, и немец тоже грабит. Все — наши враги».
По свидетельству бывших пленных, почти все побеги из лагерей в Эстонии оканчивались неудачно вследствие враждебного отношения эстонского гражданского населения. Так, из Дулага № 377 Кивиэлли было много побегов. «Убежать из лагеря нетрудно. Но пробраться через Эстонию к линии фронта очень тяжело, ибо эстонцы буквально охотятся за пленными. За каждого задержанного пленного выдавалась премия в 300 марок. Кроме того, задержавший получал в свое распоряжение одного пленного для сельскохозяйственных работ и власти снижали ему норму поставок. Многие из пытавшихся убежать были убиты в лесах. В таких случаях пленных выстраивали и зачитывался приказ коменданта лагеря, что такой-то военнопленный, пытаясь бежать, был убит. Часто тела беглецов привозились в лагерь и сбрасывались в яму под шлаковой горой у старой фабрики. Некоторые задержанные доставлялись обратно в лагерь. Их беспощадно избивали, а затем отправляли в штрафной лагерь в Кохтла-Ярве, так называемый “лагерь смерти”, где по слухам, трудно было остаться в живых».
Однако были и другие эстонцы. Так, в начале августа во время обыска хуторов в окрестностях городка Мыйзакюла немецкими солдатами 174-й автороты «была задержана одна женщина, которую соседка обвинила в том, что она прятала русских солдат и угрожала соседке расстрелом после возвращения русских; арестованная передана эстонской самообороне», на следующий день женщина была расстреляна.
Вышеупомянутый И. В. Антонов рассказывает: «Когда мне приходилось работать в топографическом институте по заготовке дров, с нами работали эстонские девушки 18–21 года. Они находились в тюрьме за то, что они с приходом Красной армии в Эстонию работали в ее рядах санитарками и были уже комсомолками. В тюрьме их находится более 200 человек. Все носят серые полосатые тюремные халаты, на ногах, как и мы, носят деревянные колодки. Приводят их на работу в сопровождении эстонского конвоя. Когда мне приходилось спрашивать: “Вы сидите в тюрьме?” Они отвечали: “Не мы сидим в тюрьме, а они — эстонцы, которые нас выдали. Они отсидят и наш срок, и свой. Тюрьма нам не страшна, а эсэсовцы уже боятся. Когда придет Красная армия, они от нас не скроются”. Одна из этих девушек, которая занималась сортировкой карт, по моей просьбе передала мне карту района Ревель-Нарва. Все они ждут прихода Красной армии и говорят, что только она их освободит. — “Иначе мы никогда не сбросим со своих ног эти колодки”».
Так же, как в Эстонии, относились к советским военнопленным в большинстве случаев в Латвии и Литве.
Интересные наблюдения о положении советских военнопленных сделали узники Рижского гетто. Так, Георг Фридман в своих воспоминаниях отмечает:
«В то время как все виды преследования евреев ни немцы, ни даже латыши не старались выставить напоказ, советских военнопленных били, истязали и даже убивали в открытую. Положение военнопленных было ужасающим. Эти бедняги уже мало походили на живых людей. Так что даже мы, евреи, осведомленные о зверствах и расстрелах наших, не могли сказать вообще, чья участь хуже — наша или военнопленных. Это в каждом отдельном случае зависело от конкретной ситуации. Здесь, в гараже, военнопленные, бесспорно, находились в гораздо худшем положении, чем мы. Когда однажды военнопленные рыли котлован вблизи нашей полевой кухни, наши женщины-поварихи стали тайком от охранников подбрасывать военнопленным кости из супа, на которых еще были остатки мяса. Военнопленные их жадно хватали».
Другой узник рижского гетто, Л. Ротбарт, отвечая на вопрос об отношении местных жителей к военнопленным, сказал, что «им было еще хуже, чем нам. Если нам хоть кто-то давал кусок хлеба, что-то менял, у нас были довоенные знакомые, — им ничего не давали. Местные жители-латыши плохо относились к ним, потому что они из России».
Несмотря на объективное наблюдение Л. Ротбарта, справедливости ради следует отметить, что помощь оказывалась. Об этом свидетельствует Распоряжение военно-полевого коменданта Риги от 2 сентября 1941 г.:
«Население часто продает или подает хлеб проходящим по улицам Риги военнопленным. Населению указано, что продажа или передача хлеба и других предметов военнопленным и вообще любая связь с ними запрещена. Нарушители этого распоряжения будут наказаны».
Жительница Риги Вера Ванагс неоднократно оказывала разнообразную помощь советским военнопленным, за что трижды арестовывалась полицией и гестапо. Военнопленные с благодарностью вспоминали свою спасительницу и писали ей. Четыре письма написал Александр Любченко и пятнадцать — Венедикт Колосов. К сожалению, сохранилось всего несколько писем, так как хранить их было опасно.
Необходимо все-таки отметить, что чаще помощь военнопленным оказывалась русскими жителями Латвии.
В донесении от 12 февраля 1942 г. дежурного надзирателя Рижской префектуры префекту Риги отмечено:
«За истекшие сутки политическая часть префектуры арестовала
1) Ирину Колесникову, русскую, родившуюся 3 мая 1921 г., за участие в доставке оружия русским военнопленным....
2) Селектинию Харитонову, русскую, родившуюся 20 января 1898 г., за укрытие русских военнопленных».
Невзирая на репрессии, находились люди, которые, чем могли, пытались помочь пленным. «В Даугавпилсе за попытку передать пленному ватник и палатку Ф. С. Половкин был ранен штыком в бедро, в тюрьму был посажен Ронис с женой, Антонова и ее дочь …».
В Прибалтике начиная с осени 1941 г. многих военнопленных немцы передавали местным крестьянам на хутора в качестве батраков. Будущие хозяева выбирали себе работников помоложе и покрепче. Раздавали пленных всем желающим, однако в первую очередь бесплатную рабочую силу получили те, кто сам, либо чьи дети или другие родственники сотрудничали с немцами.
Б. Н. Соколов, работавший у хозяина в Латвии, пишет: «На хуторах собаки и вооруженные латыши, которые, если не все полностью за немцев, то уж против русских все поголовно. Исключений я не встречал».
Н. С. Никулин, взятый в плен в Таллинне, рассказывает, что вначале был отправлен в лагерь в Елгаву в Латвии, а 28 сентября 1941 г., как и многие другие пленные, передан в крестьянское хозяйство. «Попал я к хозяину-латышу Урман Петру, который проживал в Якобштадтском уезде и имел две усадьбы. У этого хозяина я работал на сельхозработах с 28 сентября 1941 г. по 21 июня 1943 г. Работать приходилось очень тяжело с рассвета до темна. Хозяин был в обращении грубый, а кормил впроголодь. Бить он меня не бил, но ругал и заставлял почти без отдыха работать».
Порой военнопленные направлялись на работы к крестьянам непосредственно из лагеря, а после работы возвращались обратно. Так происходило каждый день. Положение таких узников было намного хуже, чем постоянно работающих у хозяев. Так, в окрестностях г. Цессис в 1941 г. был создан лагерь "Калкунмуйжа". В лагере содержалось 150–200 военнопленных. Размещены они были в нескольких комнатах. Самая большая — 56 кв. м. Спали на 2-ярусных нарах. Еда: суп, похожий на воду, и небольшой кусок хлеба. Работали у крестьян. При возвращении с работы у пленных отбирали продукты, которые они получили от крестьян. Комендант лагеря Судрабс и латышские охранники постоянно избивали военнопленных, а зимой неодетых выгоняли на улицу.
О фактах использования труда советских военнопленных местными сельскими хозяевами, издевательствах и расправах над пленными рассказывается в «Сообщении Секретарю ЦК КП (б) Латвии т. Калнберзиню о положении в оккупированной немцами Латвии и о борьбе латышского народа против немецких захватчиков», направленном ему 25 апреля 1943 г. Сообщение, вероятно, составлено на основе сведений, переданных латышским коммунистическим подпольем с помощью белорусских партизан. В документе говорится: «Латышей пытаются натравить на русских. Русским в печати и в других местах немцы и их попутчики дали прозвище “Ваньки”. Для печати русских пленных часто фотографируют так, чтобы они выглядели идиотами, и тогда говорят, что это воспитанная большевистская тупость. Немцы пытаются привить презрение к русским, прививая презрение к пленным.
В июле 1942 г. в волости Лиелварде двое пленных, которые работали у волостного старосты, убили некоторых жителей, взяли оружие и бежали. При поимке одного из них застрелили, а другой сдался в плен и рассказал немцам, что сельхозрабочие в своей среде вели разговоры о том, что скоро придет Красная армия. В связи с этим во всей волости собрали 14 сельхозрабочих вместе с этим пленным (т. е. 15 человек) и публично повесили в Лиелварде. При повешении должны были присутствовать в обязательном порядке все жители и пленные из Лиелвардской и ближайших волостей. Повешенные висели три дня.
В волости Бебри летом 1942 г. пленный, работавший у хозяина Озолина, сказал, чтобы ему, после тяжелой работы в продолжение недели, разрешили бы отдохнуть и не гнали бы пасти скот. За это его арестовали, в волостной управе избили и после этого расстреляли».
Однако были хозяева, которые неплохо относились к своим батракам. Э. Белкин, взятый на работу литовским крестьянином на хутор возле г. Биржая, вспоминает, что «первое время мы не работали, набирались сил после лагерной голодухи. Питание простое, но сытное — мясо, сало, молоко». Порой пленные-батраки ели вместе с хозяином за одним столом и быстро оправлялись от голодной жизни. Хозяева даром не кормили. В крестьянском хозяйстве приходилось работать много и старательно с утра до вечера. Ленивых, нерасторопных работников хозяин мог вернуть обратно в лагерь. Правда, Б. Н. Соколов свидетельствует, что, начиная «с 1943 г., случались побеги от крестьян, но... в лагерь, где к тому времени условия жизни стали сносными, а у крестьян работа всегда тяжела».
Военнопленные, взятые крестьянами из лагеря, были разуты и раздеты. Некоторые хуторяне кое-как одевали своих работников, однако не всегда, и тогда помощь, если находились такие люди, как В. Ванагс, приходила со стороны. Военнопленный Никифор Лысенко, работавший в одном из хозяйств в Крапенской волости в Латвии, получил от В. Ванагс посылку с одеждой, так как «он был взят в плен летом и одет слишком легко и в порванной одежде».
«Сим удостоверяю, что получил от Веры Ванагс, Рига, Бикерниеку иела 1, кв. 5, следующие вещи:
1 рубашку трикотажную,
1 подштанники трикотажные,
1 пару портянок фланелевых новых,
1 пару бинтовых гамаш, новых,
1 зимнюю шапку, стеганую с плюшем обшитую,
1 френч шерстяной,
1 брюки шерстяные,
1 пару рукавиц, белых новых,
1 пару высоких сапог, чиненных, № 43.
Подпись: Лысенко».
Сама В. Ванагс пишет: «расписка нужна была, чтоб его хозяин, кулак, отдал пленному все мною по почте посланные вещи».
Если в центральных и западных районах Латвии с преобладающим латышским населением отношение к пленным, за редким исключением, было враждебным, то в восточных районах — Латгалии, со значительным русским населением, — к пленным относились с большим сочувствием. Об этом свидетельствует то, что ни один из 27 пленных, бежавших 5 декабря 1941 г. из тюрьмы, расположенной в центре города Лудза, несмотря на все усилия полиции, так и не был пойман. Основные поиски беглецов, вероятно, велись в восточном направлении, всего в 25–30 километрах проходила бывшая граница Латвии с СССР. Однако, возможно, часть беглецов отправилась на северо-запад от Лудзы, и, пройдя около 30 км, нашла убежище в деревне Аудрини, в которой проживали 48 семей русских старообрядцев. В донесении № 163 2 февраля 1942 г. оперативной группы «А» о событиях в СССР сказано: «Жители... Аудрини, ослепленные своим национализмом, поддержали красноармейцев 100-процентно. Можно предположить, что многие беженцы находили убежище в этом местечке в летний период. У одного из беглецов была найден записка: “местечко Аудрини в 12 км от Резекне”, что является доказательством того, что жители Аудрини имели связь с лагерем пленных». В Аудрини нашли убежище 5 вооруженных красноармейцев, 3 бывших работника милиции, 14 бывших военнопленных.
18 декабря 1941 г. латышские полицейские обнаружили 5 красноармейцев. При попытке их ареста был убит один полицейский. Через несколько дней полицейские вновь натолкнулись на группу беглецов. В результате перестрелки было убито еще трое полицейских. Как установили немцы, жители села поочередно прятали красноармейцев. В приказе начальника германской полиции государственной безопасности Латвии оберштурмбанфюрера СС Штрауха 6 января 1942 г. говорится:
«2. ... Жители деревни Аудрини Резекненского уезда... скрывали у себя красноармейцев, прятали их, давали им оружие....
3. Как наказание я назначил следующее:
а) смести с лица земли деревню Аудрини;
б) жителей деревни Аудрини арестовать;
в) 30 жителей мужского пола деревни Аудрини 4 января 1942 г. публично расстрелять на базарной площади г. Резекне».
Приказ лишь констатировал уже происшедшее и носил характер предупреждения для всех, кто задумает оказать помощь пленным. На самом деле все жители села были арестованы еще 22 декабря 1941 г., село сожжено 2 января 1942 г., в этот же день все жители — 170 человек — были расстреляны в лесу Анчупаны неподалеку от Резекне. Показательный устрашающий расстрел 30 мужчин, включая 12-летнего мальчика, был проведен местной латышской полицией 4 января 1942 г.
Не менее трудно складывались отношения военнопленных и местных жителей в Литве. На трагическую особенность пребывания советских военнопленных в Литве обратила внимание врач из Каунаса Е. А. Буйвидайте-Куторгене. В своем дневнике 24 апреля 1942 г. она записывает:
«Самое тяжелое — видеть страдания умирающих на глазах военнопленных. Их положение еще трагичнее, чем у евреев. Последние все же общаются с родными, с нами, имеют личные вещи. А они вдали от родины, за которую отдавали жизнь, окруженные жестокими врагами. Донельзя оборванные, грязные, шатающиеся от слабости, проходят они по улице, молчаливые, сумрачные, суровые — выходцы из иного мира, доступ в который невозможен».
Е. А. Буйвидайте-Куторгене с удивительной искренностью и состраданием пишет в дневнике о трагедии советских военнопленных. Некоторые страницы ее дневника — уникальное свидетельство о неоднозначном отношении местного населения к красноармейцам, оказавшимся в плену.
В Каунасе пленные были размещены в нескольких фортах. В форте № 6 разместился Шталаг № 336. Через него прошло около 35 тыс. военнопленных. Большинство их жило в крепостном рву под открытым небом. Часть жила в казематах форта, которые не отапливались. По словам бывшего надзирателя Юстинуса Нукденаса, военнопленные ловили лягушек и кушали их, также искали и ели различные коренья и траву. Комендант лагеря полковник Вергардт издал инструкцию для конвоиров и начальников рабочих команд. В 9-м параграфе инструкции говорилось: «Всякие разговоры с гражданским населением должны пресекаться решительным образом. Через переводчиков военнопленным сообщается о таковом запрещении и о том, что в случае его неисполнения будет открыта стрельба». При входе лагерь на доске на трех языках (немецком, литовском и русском) написано: «Кто с военнопленными будет поддерживать связь, особенно кто будет им давать съестные припасы, штатскую одежду, сейчас же будет арестован. В случае бегства будет расстрелян». И все-таки, как и повсюду, находились люди, которые, проникшись состраданием, рискуя жизнью, хоть чем-то помогали обреченным на смерть. Одной из таких героинь была Е. А. Буйвидайте-Куторгене. В своем дневнике летом 1941 г. она пишет:
«15 августа. Русские пленные таскают вещи под присмотром офицера и солдат. Мне удалось выпросить разрешение у охранника и немножко покормить пленных. Дала им хлеб с маслом, молоко, папиросы. Они поразили меня своей интеллигентностью, какой-то открытостью, свойственной только русским, мудрой терпеливостью и легкой насмешливостью над своим положением. Они наголо острижены, лица землистого, цинготного оттенка, у некоторых пухнут ноги. Кормят их только раз в день и очень плохо.
30 августа. Русские пленные очень голодают, многие их жалеют. Удается каждый день в разных местах вручить им хлеб, картошку, сало, что мне привозят и приносят мои знакомые, организованные в кружок помощи.
5 сентября. Сегодня опубликовано: «Кто станет помогать пленным, будет арестован, при попытке бежать — расстрелян!» Подписано литовским комендантом. Кому-то не нравится сочувствие и сострадание, обнаруживаемое населением по отношению к русским пленным. Замученные, голодные, истерзанные, запряженные вместо лошадей в телеги, возят они то какой-то цемент, то доски, то камни, то мебель… Страшно смотреть на умирающих людей. Многие, в особенности женщины, стремятся помочь. Теперь это запрещено. Тем больше сочувствие к русским и возмущение немецкой жестокостью.
19 сентября. С Ленинградского фронта приходят вагоны, набитые русскими пленными. Многих привозят умирающими, сотни их расстреливают около станции, так как немцы добивают всех слабых. В предместье Шанчай убит немцем молодой человек за то, что подал яблоко военнопленному.
23 сентября. Пришли два поезда с русскими пленными: в двух вагонах были сплошь мертвые, во многих полно умирающих от духоты и голода. Всех слабых немцы тут же застрелили… Целая гора трупов. Наутро более сильные должны были закапывать своих погибших товарищей.
24 сентября. Вели русских пленных. Сопровождавшие молодые безусые мальчики с хакенкрейцем (свастика. — А. Ш.) на повязке били их ногами. И это на улице, на глазах прохожих.
27 сентября. Сама сегодня видела, как в толпе русских пленных один быстро нагнулся и поднял окурок с мостовой, тогда мальчишка-конвоир стал бить его ногами в живот и колоть штыком, я не выдержала, дрожа от возмущения, сказала ему, что стыдно так делать, он грубо и зло (лицо дикое) велел молчать, “а то и вам так будет”… Пленные выглядят умирающими, тени — не люди, шатаются от слабости. Несли стулья на плечах, и даже эта ноша была им не под силу...
2 октября. На улицах часто встречаются крестьяне, увозящие пленных к себе на работу, люди радуются за них, говорят, вот этот может и не помрет.
10 октября. Сегодня видела, как четверо русских пленных несли за руки и ноги умершего товарища: голова, закинутая назад, безжизненно болталась. Красивое тонкое лицо.
10 ноября. Сегодня видела оборванных, замученных, ковыляющих пленных. Они тащили воз кирпичей под начальством толстомордых “активистов” (Литовские полицейские. — А. Ш.) и немцев. Какой-то крестьянин хотел дать папирос, они не позволили; на мое замечание, что нехорошо быть такими злыми, один из них заорал и пригрозил арестовать. Видела, как четыре немца с ружьями наперевес гнали высокого русского офицера… Он шел спокойный и сосредоточенный. Все комиссары и коммунисты расстреливаются. На бывшем проспекте Красной армии шла толпа пленных, один упал. Тогда немец начал топтать его ногами, ругаясь и крича. Из толпы вышла женщина и стала протестовать, полиция ее задержала, она протянула свой паспорт и сказала: «Я — человек».
9 декабря. В госпитале пленные умирают от скорбута (разновидность цинги. — А. Ш.), истощения, голода. Иногда удается им кое-что передать, но как трудно упросить тех, от кого это зависит. Умоляешь, точно о громадном личном одолжении.
20 декабря. Около меня, на соседней улице Майронно на берегу Немана, немцы устроили лагерь военнопленных. Длинный высокий забор, колючая проволока, несколько вышек для часовых, деревянные дощатые бараки, совершенно летние. По утрам гонят пленных на работу. Вид у них ужасный, одеты по-летнему, многие босы, дрожат, лица синие или с какой-то зеленой бледностью, опухшие или, наоборот, изможденные лица… Я несколько раз, получив разрешение у часового, передавала им караваи хлеба через ворота; внутри четырехугольная утоптанная площадка, запах точно в зверинце, смешивается с каким-то жгучим дезинфекционным средством. Ни одного слова привета нельзя сказать. Раньше удавалось передавать ежедневно. Сегодня часовой послал меня за разрешением к дежурному офицеру. Я пошла в барак, где сидело начальство. Тепло, играет радио. Попросив вежливо разрешения на передачу, услышала грубый окрик, зачем сюда лезу. Послали в соседнюю сторожку к страже. Подвыпившие солдаты с удивлением разглядывали мои портфели, в которых лежали караваи хлеба. Один взял портфель и сказал, что покупает его за десять марок. Я отняла и сказала, что сама вчера только заплатила за него пятьдесят. Другой, с какой-то плотоядной улыбкой, согнув руку кренделем, как будто ведет даму под руку, сказал: “Если у вас есть семнадцатилетняя дочь, только не старше, то пришлите ее к нам”. Хлеб они взяли и положили в шкафчик. Было ясно, что они ничего пленным не передадут.
Смертность среди пленных ужасающая. Сыпнотифозных убивают. От поносов и голода умирают сами. Это самое мучительное и страшное… Невыносимо думать, что можно так, бесчеловечной пыткою голода и холода, убивать вражеских бойцов… Неужели международное право не запрещает и не предусматривает наказания за такие преступления?
31 декабря. В немецком журнале на первой странице сняты русские пленные. Масса измученных, исстрадавшихся лиц. Но есть такие смелые, гордые, даже насмешливые.
14 января 1942 г. Большой мороз 28–30 градусов. Вид военнопленных ужасен. Умирают тысячами. Иногда утром более сильных, очевидно, гонят по набережной на работу. Призраки, тени людей! На днях немцы убили женщину, перебросившую хлеб через забор. Труп ее немцы не позволяли убирать несколько дней.
19 января. Полицейские, стерегущие пленных по двенадцать часов в такой холод (мороз двадцать–двадцать пять градусов), срывают на них свою злобу: бьют на каждом шагу, убивают. Им за это ведь ничего не будет!..».
Помощь военнопленным, содержавшимся в Польше, Германии, Франции, Финляндии и других оккупированных Германией странах оказывали и русские эмигранты, пересилившие антисоветские чувства и решившие помочь соотечественникам, томившимся в плену. Они тоже создавали Комитеты помощи пленным. Так, в Польше в канцелярию лагеря Холм приходили по указанию комитета женщины и просили отпустить на поруки военнопленного, которого называли своим родственником: внуком, племянником, шурином и т. д. Пришедшие должны были назвать имя, фамилию и номер военнопленного, о котором просили, выучивая эти данные по указаниям членов комиссии по распределению пленных по специальностям. «Когда же такой женщине приводили этого пленного, и она видела совершенно незнакомого грязного, вшивого и измученного человека, женщина бросалась ему на шею. Целуя и называя его ласкательными именами. И почти во всех случаях немцы таких пленных отпускали на поруки».
Княгиня Мария Васильчикова, проживавшая вместе со своей матерью в годы войны в Германии, рассказывает: «...Она (мама. — А. Ш.) связалась с соответствующими учреждениями германского Верховного командования; установила контакт с Международным Красным Крестом в Женеве через представителя этой организации доктора Марти. Обратилась к своей тетушке графине Софье Владимировне Паниной, которая работала в Толстовском фонде в Нью-Йорке. Кроме того, втянула в эту деятельность двоих всемирно известных американских авиаконструкторов русского происхождения: Сикорского и Северского, а также православные церкви Северной и Южной Америки. Вскоре была создана специальная организация для помощи пленным, которой удалось собрать столько продуктов и одеял, одежды, лекарств и т. п., что для перевозки этого груза понадобилось несколько кораблей.
...Германские военные власти дали согласие. Оставалось последнее: получить разрешение Гитлера. Когда Мама очередной раз навестила знакомого в Верховном командовании армии, он повел ее в близлежащий парк Тиргартен и там... сказал: “Мне стыдно в этом сознаться, но Фюрер сказал: «Нет! Никогда.»” Однако Мама не сдалась: “Хорошо, тогда я напишу маршалу Маннергейму. Он-то не скажет: «Нет!»” Что она незамедлительно и сделала. Почти сразу же Мама получила от Маннергейма сочувственный ответ, и суда с грузом помощи направились в Швецию, откуда груз был быстро доставлен, под наблюдением Красного Креста, военнопленным финских лагерей».
Некоторые участники войны, правда, скептически оценивают реальные возможности немцев и помощь со стороны местного населения. Так, особую точку зрения на это высказал участник войны А. П. Челидзе: «От того, что местные жители на 10 тыс. пленных принесли бы 5 кусков хлеба, которые им не дали передать, разве что-нибудь исправило бы? А почему нечем кормить? Могли ли немцы себе представить, что вся киевская группировка, почти 600 тысяч, попадет в плен. Чем их кормить?».
Ту же мысль об объективных трудностях, которые возникли у немцев с обеспечением продовольствием советских пленных, высказывает Л. Ржевский: «Продовольствие потребовалось сразу для нескольких миллионов пленных. Откуда взять? Местных запасов никаких. При отступлении (речь идет о Красной армии. — А. Ш.) все уничтожено и разграблено». И уже, наконец, российский историк Б. В. Соколов пишет, что «справедливости ради надо признать, что немецкие войска на Востоке постоянно испытывали нужду в продовольствии...».
