«Национальный наряд русских придворных дам импозантен и вместе с тем старомоден. Голову их венчает убор, похожий на своего рода крепостную стену из богато разукрашенной ткани».
Маркиз де Кюстин о придворных кокошниках 1830-х годов
Сто лет назад в Европе и Америке держалась мода на всё русское. Этому способствовали две причины, связанные друг с другом, но до такой степени антагонистичные, что их трудно совмещать в едином смысловом поле. Во-первых, Запад волновали те социальные эксперименты, что устраивала краснознамённая Mother-Russia, и советские павильоны международных Expositions никогда не пустовали. На Экспо-1925, этой кузнице стиля Ар деко, были показаны «славянские» платья, сшитые из владимирских рушников модельером Надеждой Ламановой. Получили Гран-При!
Во-вторых, в Париж, Берлин и Лондон хлынул поток эмигрантов, ставших не диаспорой беглецов, но средоточием оригинальной культуры – априори европейской, но всё же загадочной, с лёгким оттенком ориентализма. Русские варьете с хорами и романсами занимали определённую нишу, и артистки – часто бывшие графини! – выступали в стилизованных русских нарядах. Ценилась экзотика, привезённая когда-то Сержем Дягилевым и Леоном Бакстом – меха, златое шитьё, алые сапожки и, разумеется, кокошники.
Русская тиара, как это называлось, быстро перекочевала на страницы дамской прессы, сделавшись одним из символов эстетики Ар Деко и частью церемониального, свадебного, вечернего нарядов. «Им [иностранцам] очень нравилось всё русское», - прямолинейно констатировал Александр Вертинский в своих мемуарах. Это навевало грёзы о поверженной роскоши царей, чей герб едино глядел на расчётливый запад и на изысканно-коварный восток.
Итак, в Коломенском сейчас проходит выставка женских головных уборов XVIII – XIX веков и, хотя, афиша гласит лишь о кокошниках, там есть самые разные вариации – кика, сорока, шамшура, очелье, девичий венец. К слову, последний чаще всего путают с кокошником. В советских киносказках Настеньки, Алёнушки да прочие Марфушеньки-душеньки носят вовсе не кокошник, а венец, имеющий сходную веерообразную форму, но есть важнейшее отличие – венец не скрывал волосы, а у кокошника имелся специальный «мешочек» для кос, ибо полагался он замужней женщине. Пословица «Коса – девичья краса» — это не игра слов, но чёткое указание, что хвастаться длиной и густотой волоса разрешалось до свадьбы. Кроме венцов, девушка надевала очелья – украшенные и вышитые налобные полоски.
В знаменитой песне «Ты не шей мне, матушка…», ошибочно принимаемой за народную, поётся: «Рано мою косыньку / На две расплетать. / Прикажи мне русую / В ленту убирать! / Пускай непокрытая / Шёлковой фатой / Очи молодецкие / Веселят собой!» Происходило разделение косы надвое и скрытие от глаз, а сорвать с мужней жены платок – это опозорить не только её, но и всё семейство. (В лермонтовской поэме об опричнике Кирибеевиче есть этот момент – злонамеренное нарушение покрова Алёны Дмитриевны).
Вернёмся в Коломенское! Собственно, русский костюм и прилагающийся к нему кокошник бывает двух основных видов: народный, то есть сформировавшийся эволюционно, с древнейших времён и – репрезентативно-сказочный, выдуманный Екатериной Великой, отлакированный Николаем I и закреплённый в сознании ансамблем «Берёзка». Конечно, оба варианта имеют общую точку сборки, поэтому экспозиция обращена и к реальности, и к славянскому мифу, и к екатерининской фантазии.
Кстати, о мифе! Женский убор – это не просто штучка, но часть ритуала. Ещё академик Борис Рыбаков в своих исследованиях о язычестве подчёркивал, что кокошник был одним из главнейших оберегов, воплощавшим небесную сферу, как бы разворачивающуюся над головой: «Идея неба. Сами названия женских головных уборов являются «птичьими»: кокошник (от «кокошь» - курица), кика, кичка (утка), сорока. Частые в археологическом материале головные венчики, окружающие голову, могут рассматриваться, как символ кругозора - горизонта, круговой линии соприкосновения неба с землёй».
Сопроводительные таблички повествуют, что Пётр I своими указами воспретил городским жителям носить русское платье, в том числе негоциантам. Да-да, купцы при Петре должны были одеваться по-голландски и по-версальски. Послабления начались уже после смерти царя-плотника – преемники новатора оказались не столь агрессивны в отношении традиций, а потому Замоскворечье быстренько вернулось к дедовским образцам, но уже на новом витке – с элементами европейского платья. Коснулось это и венцов, очелий, кокошников, в оформлении которых появились барочно-рокайльные завитки, а сами идеи орнаментов далеко ушли от сакральной идеи неба. Кокошники также были частью крестьянского быта, но и пейзане постепенно перенимали городские, купеческие моды. Эстетика вытесняла мифологию, но последняя оставалась на глубинном уровне.
Экспозиция позволяет сделать вывод: в каждой губернии была своя версия головных украшений, и по их силуэту легко определяется местность. Так, в Костроме носили высокий, шлемовидный кокошник, а вот владимирский вариант – с овальным верхом и острыми лопастями, обращёнными к плечам, тульский – полусфера, в Торопце – со специфическими жемчужными «шишечками». Различались и по отделке – на Севере бытовал жемчуг, южнее – шитьё.
В ряде местностей была распространена шамшура – шапочка с твёрдым плоским верхом и мягким околышем. На экспозиционном стенде можно увидеть парчовую, декорированную жемчужинами, шамшуру из Сольвычегодского уезда. Но даже в пределах одного края невозможно отыскать два одинаковых убранства – каждый раз создавался уникальный предмет. Изготовлялись они специально обученными мастерицами – кокошницами. К этому ремеслу не подпускали мужчин – требовались женские энергии. Помимо головных уборов, представлены платки, душегреи, рубахи, понёвы, создавая красочную картину многообразья русских форм и линий.
Тонкий нюанс! Подлинно-русская императрица Елисавета Петровна проявляла равнодушье к народной тематике, тогда как тевтонка Фике из Цербста, матушка Екатерина Алексеевна горячо откликалась на всё, что составляло жизнь её подданных. В этом был и прагматизм цербстской принцессы – не будучи исконной монархиней, она желала закрепиться в стране, которую полюбила - за просторы и неисчислимые богатства, за веру, душу и высокое небо. В экспозиции дана копия с портрета Вергилиуса Эриксена, изображающего императрицу в русском платье.
Разрабатывая покрой, она проявила больше рвения и выдумки, чем знаний о боярском облике допетровской вехи. Народное платье Екатерина тоже воспринимала, как набор ярких деталей, не зная, что славянский костюм — это древняя система оберегов и знаков, связывающих микрокосм человека с макрокосмом высших сил. Тем не менее, кокошник, жемчуга, душегрея, откидные рукава – екатерининский а-ля рюсс выглядел поистине живописно.
Появляются и апологеты старинного русского бытия. Князь Михаил Щербатов выдал программный труд «О повреждении нравов в России», где хулил Европу с её париками, фижмами и куафюрами, мода на которые бесконечно менялась. На контрасте Щербатов превозносил русский обычай, согласно коему одеяние передавалось от старших - к детям: «Что деды нашивали, то и внучаты, не почитаясь староманерными, носили и употребляли». К слову, купеческие и крестьянские кокошники, хранившиеся в сундуках, тоже создавались в расчёте на несколько поколений женщин. В романе Дмитрия Мамина-Сибиряка «Дикое счастье» (1884) о современных ему нравах читаем примечательный фрагмент: «Скрепя сердце она велела невесткам одеваться в шёлковые сарафаны и расшитые золотом кокошники, а Нюше достала из сундука свою девичью повязку [очелье – Г.И.], унизанную жемчугами и самоцветным камнем».
Однако возвращаться в допетровскую благость не было никакой возможности – Российская Империя, будучи сверхдержавой, не могла себе позволить регресса даже на уровне светского платья. Разумная середина была найдена – придворный церемониал включил в себя ношение «русской одежды», сконструированной по общеевропейским лекалам, но имевшей национальный колорит.
При Николае I был введён действие Указ от 27 февраля 1834 года «Описание дамских нарядов для приезда в торжественные дни к высочайшему двору». К убранству прилагался непременный венец с фатой. По мере изменения покроя, трансформировался и «русский костюм». Так, мы видим портрет императрицы Марии Фёдоровны, супруги Александра III в платье а-ля рюсс, но ничем не выбивающемся из контекста 1880-х – и смущающее декольте на месте, что было немыслимо с точки зрения русской сакральности, подразумевавшей сокрытие «входов».
Уже с конца XVIII века возникли живописные образы девушек и женщин в народных костюмах. Всем памятен «Портрет крестьянки» Ивана Аргунова – этой картины в экспозиции нет, зато имеются ровно такие же кокошники в форме высокого усечённого конуса. Дмитрий Левицкий писал свою дочь Агашу в псевдорусском наряде - версальские кружева плюс душегрея, венец и фата. Алексей Венецианов посвятил русским видам и типажам всю свою карьеру. Etc, etc…
Здесь представлены не самые известные работы, но тем увлекательнее – шедевры успели поднадоесть ещё в детстве! Вот - портрет девушки в русском костюме, датированный первой третью XIX века – это фантазийный образ с пышными рукавами, как у Агаши Левицкой и в венце с округлым верхом и острыми лопастями, резко обращёнными вниз.
«Боярышня» Фирса Журавлёва была создана в эпоху Ар нуво, когда развивалось неорусское течение с его пряничными башенками и новеллами «из боярской жизни». Высоколобые современники считали это направление «клюквой», не имевшей отношения к древней Руси. Осмеивали! По сию пору достопамятна пародия Аркадия Аверченко, где безграмотный автор-халтурщик пытался явить нечто старомосковское: «Сняв с высокой волнующейся груди кокошник, она стала стягивать с красивой полной ноги сарафан, но в это время распахнулась старинная дверь и вошёл молодой князь Курбский». Доставалось и художникам с их выдуманным «русским миром». Дескать, опричники больше напоминают приказчиков, а царицы – сплошь с физиономиями провинциальных жеманниц, разве что для маскарада переодетых в летники да повойники. Что же, коммерческо-выгодное искусство всегда находится под ударами критики. Сейчас открыточная боярышня с лицом гимназистки-старшеклассницы 1890-х смотрится чарующе и таинственно – глаза её печальны, хоть поза картинна, вычурна.
Выставка в Коломенском дивна ещё и тем, что подходит для всех возрастов и уровней образования – для кого-то мотивы головных уборов станут культурологическим подспорьем, а кто-то мельком глянет на красоту. Кокошник-оберег завораживает не только шитьём, каменьями, жемчугом, но и своей мистической сутью. Знак неба, да ещё и в алмазах. Как это по-русски!
двойной клик - редактировать галерею
