Повесть «Старик и море» - едва ли не самое известное произведение Хемингуэя. О ней написано чрезвычайно много, ее явный и скрытый сюжет подвергался множеству адаптаций, что вполне естественно. Но немногие заметили, что внутренний сюжет о старике и море определяет, прежде всего, чрезвычайно странное обстоятельство: старик на всем протяжении повести мысленно пытается определить для себя, что, собственно, представляет из себя кормящее его море и тем самым упорядочить внутри своего сознания казалось бы никак не могущую быть упорядоченной мощь природной стихии, идентичной для него самой жизни. Может быть, даже было бы точнее сказать: интуитивно постичь саму ее непостигаемую суть. Но, с другой стороны, его попытка имеет под собой основание, ибо даже стихии существуют по хотя и неведомым человеку, но зато ведомым Богу внутренним законам. И только лишь через Него внутренний мир человека может быть сопряжен и – больше того – сочетаться с тайными законами стихий. Но это возможно лишь в том случае, когда сознание человека войдет в соприкосновение с Богом. Что, собственно, и происходит в повести. Поэтому эта повесть - о взаимоотношениях человека не только с морем, но, прежде всего - с Богом, могущим дать понятие о пределах его амбиций, а следовательно – определить границу между человеческой гордостью и человеческим смирением.
История создания
Замысел «Старика и моря» созревал у Хемингуэя в течение многих лет как часть романа о взаимоотношениях между матерью и сыном. Отношения в книге должны были соотносятся с Библией, которую писатель называл «Книгой моря». Частично этот замысел воплощён в опубликованных посмертно «Островах в океане».
Также в 1946 г. в очерке «На голубой воде» Хемингуэй описал сходную со «Стариком и морем» историю, произошедшую тогда же с кубинским рыбаком.
То, что можно назвать философией повести и ряд сходных сюжетных ходов дает основания сопрячь ее и с написанным в 1937 г. романом «Иметь и не иметь».
Сюжет борьбы старого капитана с китом в «Моби Дике» Г. Мелвилла тоже вполне мог послужить одним из посылов к написанию хемингуэевской повести. Учтем также и то, Чьим символом служит рыба в христианском богословии и иконографии.
Остается добавить, что главного героя был вполне реальный прототип. Принято считать таковым Грегорио Фуэнтеса, гражданина Испании, долгое время жившего на Кубе.
Море и подводные течения
«Старик и море» принес автору Пулитцеровскую и Нобелевскую премии, вернул Хемингуэю ослабевшую к тому времени литературную репутацию и привел к пересмотру всего его творчества в целом.
Видимый сюжет повести таков:
Кубинский старик по имени Сантьяго выходит в море, чтобы поймать большую рыбу после многодневных неудачных попыток. Он даже уверен, что он ее поймает. В этом же убежден и его маленький друг – мальчик по имени Маноло, остающийся его ждать на берегу.
В полдень первого же дня старику на крючок попадается рыба около 5,5 метра длиной. В течение двух дней и двух ночей рыба уносит лодку далеко в море.
На третий день рыба устает. Тоже уставший Сантьяго вытаскивает рыбу на поверхность, убивает ее гарпуном, затем к борту лодки и направляется домой.
На кровь из ран рыбы к лодке старика собираются акулы. Старик вступает с ними в схватку, убивает самую большую акулу гарпуном, который остается в ее теле. Он изготавливает новый гарпун, привязав свой нож к концу весла, и убивает еще пятерых акул, остальные на время оставляют его в покое. Но с наступлением ночи подкравшиеся акулы пожирают почти всю тушу, оставив от нее лишь скелет из спинного хребта, хвоста и головы, которые рыбак доставляет до берега.
Очень важно, что выведенный в повести старик – это тип чистого, простодушного человека; тем более нагляднее в нем те наслоения, которые наложила на него среда и время. Сама его полнота, с которой он сроднен со своим миром, в изрядной мере лишена ощущения сакрального; вернее, не то что лишена, но это сакральное воспринимается как нечто личное, могущее без остатка вместиться вовнутрь, и, что еще важнее, как личная собственность.
Именно этим вызвано стремление старика подчинить себе обстоятельства, сопутствующие его сверхзадаче. «Я докажу ей, на что способен человек» – такие фразы довольно часты в речах старика, но только поначалу: ведь человек без Божьего соизволения бессилен, и в этом довольно скоро убеждается старик. «Сперва я должен убедиться в своей силе, - говорит старик незадолго перед убийством рыбы, - а позже я ее одолею».
Но в начале повести, готовясь выйти в море, старик как раз исполнен прямо противоположным чувством, более подобающим старому и мудрому старику – смирением. «Он был слишком простодушен, - пишет Хемингуэй, - чтобы задумываться о том, когда пришло к нему это смирение. Но он знал, что смирение пришло, не принеся с собой ни позора, ни утраты человеческого достоинства». Это же самое, опять посетившее его после неудачной ловли смирение помогает ему перенести опустошение, посетившее его после поражения.
Смысл повести, таким образом, это не воспевание человеческой стойкости, приобретаемой через горделивое осознание человеком себя как героя, как это принято считать и как это понимал сам Хемингуэй, но стойкости, обретенной через смирение.
Сам Хемингуэй, как известно, отрицал философскую наполненность своего произведения; он говорил, что хочет показать настоящее море, настоящую рыбу и настоящего старика. Что, по меньшей мере, наивно. Но, если писатель хочет написать нечто действительно очень важное, то в этом ему, несмотря на все усилия пишущего выразить что-то свое, руководствуясь своим разумением вещей и своими представлениями о мире, нечто настоящее ему помогает выразить Сам Бог.
И, даже если попробовать согласиться с автором и исходить из того, что в повести нам действительно показаны настоящий старик, настоящее море и настоящая рыба, то все равно возникает впечатление, что старик, все таки, воплощает нечто большее, чем ему подобало бы воплощать по мнению автора.
Иаков, беседующий с ангелом
Старик, и тут автору и вправду видней, может быть и настоящий, но вот что касается моря и рыба, то тут трудно быть объективным даже и самому автору, ибо даже реальное, а не описанное море – это изменчивая стихия, управляемая по воле Божьей, а рыба – это всего лишь зависимое от этой стихии существо. Как, впрочем, и рыбак, охотящийся на нее – затерянный в безбрежности, вынужденный поневоле вступать в едва ли не интимные отношения и с тем, и с другим, и третьим, и сам целиком зависящий от этих трех: и от Бога, и от моря, и даже от рыбы.
Подводная же сторона айсберга, так любимого Хемингуэем – это борьба Иакова с Ангелом, если рассматривать коллизию повести примитивно. Старик – тезка Иакова. Значит, второй борец, рыба – это Ангел Божий?
Получается, вроде бы и так. Во всяком случае, детали, которыми обставлен сюжет, этому не противоречат: старика зовут Сантьяго (Святой Иаков), мальчик, который опекает старика, но который остается ждать его на берегу, носит имя Маноло (Эммануэль, т.е. – С нами Бог). И, главное: рыбу, с которой он борется, старик воспринимает если не как ангела, то уж точно как некое сакральное существо, о чем свидетельствует целый ряд описаний, ознаменованных очень необычными деталями, характеризующих восприятие стариком рыбы, первая из которых – уподобление глаза рыбы лику святых. Не менее странны переживания старика после убийства рыбы, оправдания, выраженные в словах: «я не мог ее не убить». Да уже и в самый момент убийства, как отмечает Хемингуэй, «ему почудилась во всем этом какая-то удивительная странность, и он не поверил своим глазам». Казалось, с чего бы – ведь это и было смыслом его трехдневного плаванья (обратим, кстати, внимание на это количество дней), если не всей жизни? Но… «Хотел бы я, чтобы все было сном, и я не ловил этой рыбы, - говорит старик далее. - Мне жалко рыба, что я это сделал. Выходит, все это было ошибкой».
И, наконец:
«Старик замолчал, ему не хотелось теперь глядеть на рыбу. …Мне не следовало уходить так далеко в море, - сказал он. – Мне очень жаль, рыба, что все так плохо получилось. И для тебя, и для меня. Ты уж прости меня, рыба».
И так еще несколько раз. Создается впечатление, что рыба, которую старик хотел поймать и вроде бы поймал (вроде бы, потому что он постоянно сомневается в этом и все происшедшее ему кажется сном), для него нечто большее, чем просто рыба. Или даже, не буду делать более смелых обобщений, возрождение через нее утраченной связи с миром через Бога?
Приведем еще несколько мимоходом оброненных автором, но могущими быть для верующего читателя значимых деталей. В море, где он проводит три ночи и три дня, старик выходит без соли; путь старика до того, как к нему пришло смирение, пролегает на запад и только после того, как он признает свое поражение и свою вину, он поворачивает на восток; рыба, которую он поймал – это рыба-меч, при известной натяжке могущая быть трактована как духовный меч, рассекающий душу до основания, косвенное подтверждение чему мы находим в одном из внутренних монологов старика:
«Ты губишь меня, рыба, - думал старик. – Это, конечно, твое право. Ни разу в жизни я не видел существа более громадного, прекрасного, спокойного и благородного, чем ты. Ну что ж, убей меня. Мне все равно, кто кого убьет».
А что ж Бог? Гордый человек Бога не устраивает. Отсюда – испытания, которые он посылает старику. Более того - Он то и дело дает знать старику о Своем присутствии: вот, ты вышел на лов рыбы и ты ее поймаешь, потому что хочешь ее поймать; а вот доставишь ли ее до берега – это уже от тебя не зависит. И Я сделаю так, чтобы ты это понял, смирился перед своей неудачей и передо Мной. Удачливый человек Богу мало интересен для общения, гораздо больше шансов на это общение у неудачника. Ибо удачи развращают, неудачи – закаляют.
Особенности религиозного взгляда автора
Хемингуэй до конца жизни оставался религиозным человеком. Но не христианином. Он существовал в рамках, заданных христианской культурой, но вот Христос, похоже, был ему не нужен. Ибо его религиозность определялась не степенью любви ко Богу-Христу, Который, в сущности, его мало интересовал, но степенью интереса к созданному Богом человеку, как к некоему абсолютному мерилу всех земных вещей.
Если довести до крайности мысль протестантизма о бесстрастности Бога и о не могущем до конца понять Его человеке, то картина мира предстанет в следующем ракурсе: Бог, сразу же после создания мира отстранившийся от Него, находится в некой непостигаемой области, далекой от человека, которому путь туда заказан; человек, живущий в покинутом Богом мире, является хозяином и оставленного Богом мира, и своей собственной судьбы. Бог при этом остается всего на всего опекуном человека, предоставившему ему право того или иного выбора – но не хранителем. Человек, таким образом, способен постигать промыслительные варианты, предлагаемые находящимся в отдалении Богом, относительно самого себя. Он даже может в какой-то мере согласовать траекторию своей судьбы, пролагаемой им лично, с траекторией, которые задал ей Бог, но, все-таки, в очень редких случаях. Таким, очевидно, каковым в сознании Хемингуэя предстает случай Сантьяго .
Все эти аспекты искаженной религиозности так или иначе отражены и в других произведениях Хемингуэя.
Хемингуэй, конечно, всегда писал о человеке, и очень редко - о Боге, но «Старик и море», может быть даже и помимо его намерений является счастливым исключением. В своем эссе «Confiteor Hominem: Вера Эрнеста Хемингуэя в человека» Джозеф Вальдмеир даже утверждает, что в «Старике и море» Хемингуэй наконец сделал решительный шаг в вознесении того, что можно назвать философией человечества до уровня религии».
