«Когда тяжёлое известковое облако разошлось,
позади глухого пустыря засверкал перед Наткой
совсем еще новый, удивительный светлый дворец.
У подъезда этого дворца стояли три товарища с винтовками...»
Аркадий Гайдар «Военная тайна».
Как известно, история не терпит сослагательного наклонения. История архитектуры – тоже. Мы можем только догадываться, как могла бы (к примеру!) выглядеть столица, если бы всё-таки удалось возвести Дворец Советов и претворить в жизнь безумные, смелые идеи реконструкции Москвы по Плану 1935 года. Вспомните хотя бы наивно-футуристичную киноленту «Новая Москва» (1936). Сама по себе она – слабовата и типична, так сказать, мелодрама на фоне стройки. Точнее – на фоне проекта. Однако именно в этом фильме с оптимизмом и откровенностью показано, как бестолковый хаос Кривоколенных переулков и прочих Остоженок будет превращён в эталонный Метрополис, где строгая классика Палладио соединится с дерзкими фантасмагориями Пиранези. Человеку свойственно задаваться вопросом: «А что было бы, если…?» Мы с детства любим эту фразу: «Представь себе, что…» Одно из самых актуальных направлений современной беллетристики называется «альтернативка» - то есть альтернативная история, в которой, кажется, возможно всё. Нам часто хочется увидеть то, чего не было и уже никогда не будет, но что могло бы иметь место. Впрочем, тема параллельных миров, где история пошла по другой линии развития, не менее популярна, чем альтернативные приключения. Именно поэтому невоплощённые архитектурные прожекты всегда привлекают внимание – мы тут же начинаем прикидывать, как выглядел бы наш город (или, например, Париж, застроенный Ле Корбюзье). Это интересно, спорно, волнующе…
Итак, в Музее архитектуры имени А.В. Щусева (Воздвиженка 5/25) по 15 февраля работает уникальная экспозиция - «Кузница большой архитектуры. Советские конкурсы 1920–1950-х годов». Кураторы выставки - Ирина Чепкунова и Сергей Чобан. Мы имеем возможность ознакомиться с уникальной архитектурной графикой, с макетами и фотографии конкурсных материалов для семи знаковых построек Москвы. Объекты выбраны таким образом, чтобы ни у кого не могло возникнуть вопроса: «А что это и где это?» Сооружения знакомы с детства, причём, не только коренным москвичам, но и людям, никогда не бывавшим в столице. Каким стало бы пространство города, если бы на месте гостиницы «Москва» располагался бы фантастический, будто декорация к «Аэлите», Дворец Труда от Ильи Голосова? Как выглядела бы Тверская улица с модно-конструктивистским Телеграфом, будто сотканным из стекла и лёгких конструкций? Что было бы, если б на месте модерновой коробки ЦДХ сразу войны расположилась бы триумфально-версальская громадина Академии Наук по задумке Щусева? Ведь всё это могло быть, а победа того или иного проекта – чаще всего лишь игра Фортуны.
Кроме того, именно труд архитектора, как никакой другой вид искусства, напрямую связан с политическими и социальными реалиями, с общественным строем. С королевскими вкусами. С высочайшими прихотями генерального секретаря. Помните знаменитую байку на тему: «А где же шпиль?». Дворцы, здания академий, театры и общественные парки – всё это призвано создавать великолепный фасад для не менее блистательного правления. Зодчий творит для вечности, а не только во славу Короля-Солнце. Впрочем, государи и вожди это прекрасно понимали, а Людовик XIV говорил, что строит Версаль не столько для себя, сколько для Франции и будущих поколений. Сталинские сооружения тоже возводились на века – на добрую память грядущим потомкам, живущим в золотом веке Коммунистического Завтра.
На выставке вы сможете проследить стилевые изменения на примерах советской репрезентативной архитектуры – от стремительного конструктивизма и суровой предвоенной неоклассики до шикарно-прихотливого Большого Стиля. Разумеется, эти трансформации «генерального направления» были вызваны не только персональным вкусом генерального секреЦаря (sic!), но и общим настроением эпохи – тем, что в культурологии и философии именуется немецким термином Zeitgeist. К примеру, в 1930-х годах во всём мире, особенно во Франции и в США, вошёл в моду неоклассицизм, поэтому говорить о том, что именно товарищ Сталин волевым решением «отменил» рацио-направление, по меньшей мере, безграмотно. Поклонникам теории Владимира Паперного и его эпохального трактата «Культура-2» будет интересно увидеть эту теорию в действии. Паперный утверждает, что цивилизация 1920-х (Культура-1) на всех парах несётся в грядущее, отметая, сжигая и отбрасывая всё ненужное. Взгляните на любой конструктивистский проект – состоявшийся, а лучше – оставшийся на бумаге. Не зная времени создания, вы подумаете, что это, по крайней мере, 1960-е годы. А скорее всего – 2000-е! До такой степени это смело и необузданно. Тем ещё страннее выглядят более поздние сталинские дворцы – с екатерининскими портиками и версальской лепниной. Итак, Культура-2 (по теории Паперного) – это, как раз, 1930-е – 1950-е годы. Здесь уже нет никакого рывка в Светлое Будущее, но есть блистательная незыблемость и обращение к Вечности. Отсюда – нарочитая гигантомания, устремлённость вверх («вертикаль», небо, высота), не иссякающий интерес к древним и старинным образцам, вроде всё тех же портиков и колонн. Все произведения искусства создаются в расчёте на застывшую бесконечность коммунистического бытия. Общественные постройки динамичных 1920-х иной раз напоминают космолёты. Здания же 1930-х и особенно – 1950-х – это незыблемые дворцы. Первые вот-вот взлетят, вторые – будто бы стояли тут не с 1950-го, а, по крайней мере, с 1750-го года.
Какие же знаковые сооружения избрали для экспозиции её кураторы? Посмотрим! Дворец Труда (впоследствии на этом месте будет возведена гостиница «Москва» в Охотном Ряду); редакция газеты «Известия» на Пушкинской площади; Центральный телеграф на Тверской; Библиотека им. В.И. Ленина; Театр имени В.Э. Мейерхольда (позднее - Концертный зал им. П.И. Чайковского); Военная академия им. М.В. Фрунзе и здание Академии наук. Этот выбор интересен не только потому, что все эти здания, как уже подчёркивалось, хорошо знакомы посетителям выставки. Каждое из этих строений являет собой важнейший, где-то даже сакральный символ советского бытия – труд, учёность, боеготовность, массовое зрелище и так далее. Итак…
Дворец труда. Конкурс, посвящённый созданию этого проекта, был, по сути, главным архитектурным событием первых послереволюционных лет, как, впрочем, и сам грядущий Дворец Труда должен был стать первым крупным общественным сооружением новой власти. Интересно и само название: слово «дворец» всегда символизировало жизнь правящего класса, у трудового же люда всегда были хижины, бараки и каморки. Но Революция дала возможность создавать шикарные чертоги именно для победившего пролетариата - для тех, кто создаёт все общественные богатства. «Лишь мы, работники всемирной, великой армии труда», - как пелось в Интернационале. И далее: «Но паразиты – никогда!» Наконец-то возобладал библейский принцип, сформулированный апостолом Павлом во Втором Послании к Фессалоникийцам «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (3:10). Это изящно сформулировали Ильф и Петров в своих «Двенадцати стульях» - бриллианты воробьяниновской тёщи пошли на строительство громадного дворца для рабочих. Дворец Труда должен был стать полифункциональным комплексом - дом съездов, музей, театр, профсоюзный центр и так далее. Первую премию получил Ной Троцкий, обогнав даже гениев авангардного стиля - братьев Весниных. Его работа интересна своей необузданной эклектичностью – тут есть и храмовые апсиды, и крепостные выступы, и ренессансные оформительские мотивы. В первые послереволюционные годы подобная стилистическая вольность вполне допускалась, а вот Илья Голосов и братья Веснины уже сумели отследить ту линию, которая станет генеральной в 1920-е годы. Однако этот проект не состоялся по экономическим причинам, и на этом месте было суждено вырасти другому объекту – гигантской суперсовременной гостинице.
Первоначальное название – Гостиница Моссовета, да ещё и со статусной надписью по фасаду – Grand-Hotel, но потом от этого буржуйско-старорежимного словечка отказалась, как, впрочем, и от первоначального наименования. Гостиница «Москва» Коротко и ясно.Она должна была стать символом советской респектабельности и традиционного русского гостеприимства. Большевики не просто удержали власть – они создали свою неподражаемую эстетику, вобравшую в себя все наработки современности и прошлых лет. Авторами триумфального проекта стали начинающие, но невероятно талантливые архитекторы - Леонид Савельев и Олег Стапран, однако же, в качестве мудрого соавтора к ним был приставлен сам Алексей Щусев. Надо сказать, что молодые да рьяные Савельев и Стапран сильно не ладили со стариком Щусевым, считая себя – действительными авторами, а его – норовистым и твердолобым «свадебным генералом». Завязалась увлекательная, но некрасивая и малохудожественная интрига, достойная прямо-таки Версальского двора. Вся троица упражнялась в доносах и пасквилях, а на кону стояло важнейшее государственное дело. Сам Сталин (возможно, чисто по-королевски, наслаждаясь склоками своих верноподданных) то задвигал Савельева и Стапрана, то опять доверял им проектирование. Некоторые историки полагают, что феномен «разных фасадов» гостиницы объясняется именно этой неразберихой – один из фасадов принадлежит Савельеву и Стапрану, второй – Щусеву. Но, так или иначе, гранд-отель по-советски был отгрохан на славу - именно его в номерах разворачивается действие социально-острого (sic!) мюзикла «Цирк». Американская дива разучивает советскую песню и смотрит влюблёнными глазами на белокурого атлета, а в окна врывается свежий ветер с Красной Площади. Итак, гостиница «Москва», как символ новой и прекрасной жизни.
Идём далее?Перед нами – проекты редакционного здания газеты «Известия». (Кстати, изначально на этом месте должно было располагаться московское отделение «Ленинградской правды» и часть эскизов, представленных на выставке, посвящена именно этому проекту). Пресса, печатное слово, социально-политическая грамотность – важнейшие условия становления нового человека. Говорилось о том, что в нашем обществе попросту не может быть аполитичных граждан. Газету – в каждый дом. В школах, на заводах, в лабораториях возникает такое явление, как «политинформация» - докладчик зачитывал горячую тему о международном положении. Кстати, в 1920-х годах в СССР выходило газет и журналов больше, чем в любой из буржуазно-западных стран. В предвоенном десятилетии их количество значительно уменьшилось, но это уже тема для другого разговора. Итак, редакционное здание работы Григория Бархина было выстроено в духе модного во второй половине 1920- годов конструктивизма. Почему именно – «в духе»? Да потому что многие коллеги Бархина раскритиковали его концепцию за стилизаторство. Мол, это не конструктивизм (который не стиль, но метод!), а всего лишь красивая оболочка, сделанная «под конструктивизм». Для нас же, далёких от методологических баталий и градостроительных споров, здание «Известий» выглядит, как несомненный памятник авангардного зодчества.
Далее у нас по курсу Центральный телеграф на Тверской. Двадцатый век – эра стремительногоразвития междугородной и международной связи, повышенного интереса к радио и к молодой отрасли с красивым названием - «телевидение». Кстати, В 1930-х годах в здании размещались дикторские кабины Всесоюзного радио. А ещё всем памятна ленинская формула захвата власти: следует в первую очередь завладевать именно телеграфом и телефоном, то есть важнейшими на тот момент средствами коммуникации. Центральный Телеграф виделся этаким дворцом связи, средоточием современного оборудования и новейшей инженерной мысли. На выставке вы сможете увидеть смелые конструктивистские проекты братьев Весниных и Алексея Щусева, однако же, к всеобщему удивлению, победила «старообразная» концепция Ивана Рерберга. Интересная деталь - он не любил, когда его именовали архитектором и подписывал свои работы, не иначе, как «инженер Рерберг». Но вернёмся к проекту. Он выглядит, как будто выстроен не в конце 1920-х, а в начале 1910-х годов. Архитектурное сообщество бесилось (очень может быть, что от зависти), но именно «старорежимная рухлядь» и «бабушкин комод» Рерберга украсил улицу Горького и великолепно вписался в последующую застройку.
От Центрального Телеграфа - рукой подать до Библиотеки имени В.И. Ленина. Образованность, книжность, интеллектуальная подкованность – вот, что ставилось во главу угла с первых лет Советской Власти. Ни для кого не секрет, что большевики получили в наследство от царей-Романовых громадную безграмотную страну, в которой учёность была привилегией очень малого процента населения. Справедливости ради, стоит отметить, что в других странах мира ситуация была ровно такой же, а то и хуже. Ликбезы и рабфаки – быстрая, вынужденная мера, направленная на преодоление тотальной отсталости и на воспитание грамотного, но при этом – политически зрелого общества. Книга – не только «лучший подарок», это – общеобязательное условие развития. На долгие годы начитанность сделалась обязательным условием и даже – модным правилом. Это диктовалось сверху! Итак, от избы-читальни в далёком селе – до грандиозной библиотеки в самом сердце столицы. И снова мы видим борьбу методов и стилей. Конец 1920-х годов. По идее должны были победить рацио-концепции (Весниных, Голосова или Фридмана), однако же, в результате мы получили строгое и величественное сооружение Владимира Гейльфрейха и Владимира Щуко – воспитанников Санкт-Петербургской классической школы и вечных соавторов. Интересный момент – для создания Столицы Мира конструктивизм никак не годился, причём даже в момент своего наивысшего триумфа!
Если вы не знаете, где должен был располагаться Театр имени В.Э. Мейерхольда, то уж в Концертном зале им. П.И. Чайковского вы точно были и, наверняка, не единожды. История этого здания – драматична и – показательна. Именно на его примере мы сможем увидеть, как менялись в нашей стране социально-политические и - культурно-эстетические декорации. Мейерхольдовский театр (ТиМ) – это воплощение революционного эксперимента. Долой старые традиции! Были сформулированы и Принципы Театрального Октября, среди которых особый интерес представляют: объединение зрительного и сценического пространства в одном зале (отсутствие сценической коробки) и …доступ на сцену механического транспорта и демонстраций. В проектировании здания, помимо Щусева, Бархина и молодого архитектора Сергея Вахтангова (сына Евгения Вахтангова), принимал участие сам Мейерхольд. Однако в 1930-х годах с любым экспериментированием было покончено (как, впрочем, и с самим Всеволодом Эмильевичем), а ТиМ переделали под Концертный зал имени Чайковского, декорировав фасад в ренессансно-итальянском духе а-ля палаццо. (Авторы переработки – Чечулин и Орлов).
Считается, что когда говорят пушки, то музы молчат… Но не в СССР! Поэтому от муз переходим к тем самым пушкам, ибо следующим пунктом у нас - Военная академия им. М.В. Фрунзе. «Если завтра война, если завтра в поход…» Атмосфера 1930-х пахнет порохом и солнцем. Боеготовность и предчувствие, …предвкушение большой битвы. Дети из гайдаровских повестей истово ждут войны, как некоего очищающего пламени. Здание Военной Академии должно быть похоже на цитадель. Впрочем, даже «мирная» архитектура того времени сурова и почти мистична – в ней ощущение грядущих баталий. Итак, предвоенный постконструктивизм с его тяжеловесной дорикой, серыми фасадами и каким-то… траурным окаймлением окон. Лев Руднев и Владимир Мунц полностью справились со своей задачей – создали этакий чертог-крепость или даже так: …дворец-танк. Не менее интересен (и не менее устрашающ) также проект Владимира Щуко.
Вернёмся снова к музам, к учёности и книжности, а заодно посмотрим, каким мог быть комплекс Академии наук СССР. В официальном советском лексиконе были устойчивые словосочетания – «храм науки» и «дворец науки», что подчёркивало отношение власти к этой сфере. Пожалуй, экспозиция, посвящённая зданию АН, наиболее занимательна, точнее – шикарна, эстетически-прихотлива. На примерах предвоенных и послевоенных проектов мы сможем проследить очередную смену вкусов и стилей – от неоклассики к Большому Стилю, от строгой торжественности – к триумфальной, барочной помпезности. Наиболее интересен, на мой взгляд, довоенный проект Фомина-Абросимова-Великанова – чистое и незамутнённое палладианство. Впрочем, все представленные концепции выглядят внушительно, и, разумеется, щусевская…
Что можно сказать напоследок? Любой неосуществлённый проект интересен ещё и тем, что он для нас располагается в полусказочной реальности – есть простор для детского фантазирования в духе: «А что если бы…?» А будь он воплощён, мы ходили бы мимо, просто так...
Илл. Гостиница «Москва»: как символ советской респектабельности
