Социализм иногда называют христианством без Бога. Здесь очень точно отражается соблазн упрощения христианской социальной идеи до уровня формального подхода. В этом смысле социализм предстает как попытка установить по-христиански справедливое общество без его действительного христианского преображения, путем чисто внешних социально-экономических мероприятий: отменой частной собственности, эксплуатации, уравнительным распределением, всеобщий занятостью, социальными льготами и т.д. С одной стороны, это может показаться наиболее прямым и непосредственным путем к «заветной цели» – совершенному обществу; но с другой приводит новое общество в тупик, так как, достигнув первой (материальной) цели преобразований, оно теряет смысл и направление дальнейшего развития. Дальнейшее развитие ничем не обусловлено: ни рыночной погоней за прибылью, ни коммунистической верой в будущее, ни христианским стремлением к совершенству. Такое общество оказывается идеологически и исторически неполноценным, а само христианское содержание социального идеала остается не раскрытым.
На этом пути социализм, по существу, не выходит за рамки старой системы ценностей. Как писал еще В.Соловьев: «То обстоятельство, что социализм изначала – даже в самых идеалистических своих выражениях – ставит нравственное совершенство общества в прямую и всецелую зависимость от его хозяйственного строя и хочет достигнуть нравственного преобразования или перерождения исключительно лишь путем экономического переворота, ясно показывает, что он, в сущности, стоит на одной и той же почве с враждебным ему мещанским царством – на почве господства материального интереса. У обеих сторон один и тот же девиз: "О хлебе едином жив будет человек"».
Действительно, социализм в марксистской трактовке изначально оказался ограничен в своем мировоззренческом (методологическом) подходе образом своего антипода – буржуазно-мещанским духом капитализма. Марксистский социализм как простой антитезис капитализму оказался целиком вписанным в его систему координат: материализм, прагматизм, утилитаризм, мещанство, бездуховность и т.д. В своих самых высоких мировоззренческих чаяниях, таких, как вера в человека, в светлое будущее, в прогресс и т.д., марксизм фактически не преодолел «земного притяжения» духа буржуазности – материалистического понимания ценностей личной и общественной жизни. И это есть трагедия и вина марксизма, которая, по словам Ф.Степуна, «…заключается в предательстве социалистического предчувствия новой жизни, новой культуры, нового человека… Вдумываясь в основные положения марксизма, неизбежно приходишь к выводу, что его идеология есть не что иное, как точная теоретическая транскрипция типично буржуазного чувства жизни и тем самым акт вероломного предательства только еще нарождавшегося социалистического мирочувствия формам и законам буржуазного сознания». Тут же можно вспомнить и слова о. Сергия Булгакова о том, что если социализм и грешит, «то конечно, не тем, что он отрицает капитализм, а тем, что он отрицает его недостаточно радикально, сам духовно пребывая еще в капитализме».
Будучи (по рождению) в одной мировоззренческой плоскости с капитализмом, играя по его правилам, выступая как его антипод, а фактически как «материалистический» двойник, социализм XX века был изначально ограничен в своем целеполагании и историческом творчестве. Он не смог реализовать свои высшие устремления, решая вопрос о социальной справедливости лишь на количественном уровне, так и не перейдя к качественно новому типу общества, тайна которого – в духовном преображении социальных отношений. «И коммунизм, и социал-демократизм бессильны в последнем счете одним и тем же бессилием – невозможностью внутреннего, духовного возвышения над своим врагом – буржуазией», – писал по этому поводу Ф.Степун. Осуществив практическую реализацию новых социально-экономических хозяйственных отношений, социализм, тем не менее, оказался неспособным явить нового человека – основу нового общества. В узких материалистических рамках антикапиталистической методологии осуществить духовное преображение человека и человеческих отношений представляется невозможным. В этом принципиальная причина несостоятельности материалистической трактовки социализма.
Что же за общество было построено в Советском Союзе? Ответить на этот вопрос не так и просто, ведь само понятие социализм в историческом аспекте достаточно неопределенная социально-экономическая категория. Существует много определений того, что это было: казарменный социализм, государственный капитализм, мобилизационный социализм и т.д. Например, И.Фроянов специфику русского социализма XX века трактует как «социально ориентированный государственный капитализм»: «Государственным капитализмом эта система являлась потому, что ее характеризовали наличие монопольной государственной собственности, отчуждение непосредственных производителей от средств производства, присвоение прибавочной стоимости и эксплуатация трудящихся, монопольно высокие цены и т.д. Социально ориентированной она была потому, что ей были свойственны огромные общественные фонды, бесплатное образование и медицинское обслуживание, бесплатное предоставление жилья и низкая квартплата, материально подкрепленное государством право на отдых, всевозможные дотации, всякого рода льготы и многое другое».
Однако данное определение при всей его историко-экономической полноте не отражает органической цельности и национальной специфики состоявшегося в России социалистического строя. В этом определении присутствует некоторая противоречивая антитеза и даже антагонистичность средств и целей (государственно-монопольный способ эксплуатации и государственное же распределение социальных благ), отрицающих друг друга. Словно государство и общество разделилось само в себе. Между тем, следует признать, что построенный в России социально- экономический строй следует все-таки определить единым понятием – «социализм», т.к. весь комплекс социально-экономических отношений укладывался в рамках единой идеологии социализма, понимавшей государство как непосредственного и единоличного гаранта реализации социальной справедливости на всем диапазоне экономической деятельности от производства до потребления. Между государством и обществом не было отчуждения и противостояния, тем более нельзя говорить об эксплуатации государством человека и общества или монопольно высоких ценах: цены-то как раз были монопольно низкие… Можно, конечно, спорить о том, насколько последовательно осуществляло государство свои социальные функции, насколько эффективно
оно использовало прибыль и прибавочную стоимость общественного труда, но сама целостность социально-экономической модели не подлежит сомнению. Иначе она не просуществовала бы так
долго.
В этой модели не было внутреннего социально-экономического антагонизма, наоборот, она полностью соответствовала патерналистским настроениям русского народа, традиционно понимавшего государство как высшую общественную инстанцию, наделенную безусловным правом выступать от имени нации, осуществляя собой правду национального единства,
соборности и коллективизма. При этом собственно социалистическая специфика этого отношения заключалась в полном и добровольном делегировании государству не только социальных функций по распределению прибыли и т.д., но и самих средств производства как собственности – в этом заключалась фундаментальная основа социального равенства, а не в перераспределении прибыли.
В Советской России полностью отсутствовал какой бы то ни было формально-юридический повод для капиталистического отчуждения и присвоения прибыли как возможности личного обогащения за счет эксплуатации чужого труда. В этом также состоит одна из фундаментальных особенностей русского социализма, отражающая традиционное национально-общинное представление о справедливости.
Проблема же дальнейшего развития социализма (отраженная в понятии «застоя» 80-х годов) состояла отнюдь не в дальнейшем переходе от государственного капитализма к социализму как преодолении внутреннего социально-экономического антагонизма (его как такового не существовало), а в проблеме качественного углубления идеологии социализма как задаче дальнейшего развития и раскрытия гуманистического смыла социализма. Была утрачена сама сверхзадача социализма и коммунизма – человек… В рамках старой идеологии не мог быть осуществлен переход от принципа «человек для социализма» к принципу «социализм для человека», ибо само понятие о человеке как самостоятельном субъекте бытия в системе марксистско-ленинского материализма практически отсутствовало, а беспросветный идеологический догматизм КПСС напрочь блокировал какие-либо возможности для научно-философской разработки этой темы. Берясь за «перестройку», руководство КПСС просто не знало, чего оно хочет, в результате страна и оказалась в руках тех, кто, наоборот, это очень хорошо знал.
Можно сказать, что из всех программных задач социализма как преддверия коммунистического общества, были реализованы и решены почти все, за исключением, как оказалось, самой важной – воспитания «нового человека». Надо признать, что это самая принципиальная (провальная) неудача социализма. Экономические, научно-технические, социальные, военно-политические и международные успехи Советского Союза были очевидны, макромасштаб советских достижений впечатлял и вызывал безусловное уважение, однако в микромасштабе, в масштабе человеческой личности похвастаться было нечем. Нельзя, конечно, сказать, что советское общество не занималось воспитанием нового человека и не имело на этом поприще никаких успехов, наоборот, это была система воспитания высокой нравственности, культуры и человечности, которая по сравнению с нынешней вакханалией либерализированного бесстыдства есть своего рода идеал и безусловное социальное благо. Однако эффективность этой системы оказалась слишком низкой. В ней совершенно отсутствовало духовное измерение человеческой личности, что делало коммунистическое воспитание поверхностным и непрочным. В результате образовался серьезный антропологический дисбаланс между интенсивнейшими процессами общественно-государственного строительства и уровнем индивидуального самосознания. Социалистические принципы хозяйствования уже не поддерживались соответствующим уровнем социалистического самосознания общества. Принципы военного коммунизма и энтузиазм первых пятилеток исторически были уже исчерпаны, а новой, более глубокой, коммунистической сознательности не появилось. Традиционные формы официального воспитания – пионерия, комсомол, партия – исчерпали свой педагогический ресурс. В результате падение «коммунистической сознательности», важнейшей моральной категории «строителя коммунизма», стало разъедать советское общество: в экономике, культуре, производстве, социальной сфере и в самом партийном аппарате. Последнее обстоятельство имело для государства наиболее тяжелые последствия.
Не случайно основной фронт «холодной войны» проходил в области идеологии как наиболее слабом месте советской системы. Внутренний мир советского человека был внутренне неустойчив, его система ценностей не имела фундаментальной духовно-мировоззренческой основы, а укрепление идеологической сознательности искусственными методами пропаганды и агитации было совершенно неэффективным.
В результате можно сделать вывод, что советский социализм не устоял именно на антропологическом уровне. Это было предопределено в той системе материалистического мировоззрения, которая понимала человека как сугубо социальную субстанцию, самосознание которой детерминировано системой общественно-экономических отношений по принципу: «бытие определяет сознание». Именно этот фундаментальный принцип исторического материализма не выдержал испытания временем. Социалистическое бытие ценой титанических усилий партии и народного подвига было реализовано, – однако социалистическое сознание не состоялось.
С другой стороны, нельзя не признать, что советское время оставило после себя множество выдающихся произведений в области культуры – в литературе, кинематографии, музыке, мультипликации и т.д., которые, по нынешним меркам, являются просто образцами высокой духовности, морали и нравственности. Казалось бы – противоречие. Но оно лишь еще раз отражает тот факт, что в коммунистической идее присутствует реальное нравственно-этическое содержание, вполне согласное с христианскими представлениями о добре и зле. То есть в коммунизме, безусловно, есть здоровое мировоззренческое начало, хоть и открывающееся на несколько отвлеченном умозрительном уровне. По крайне мере, если понимать коммунизм более глубоким образом – не как систему научных догм исторического материализма, а как духовно-мировоззренческую веру в возможность гармоничных общественных отношений на основе духовно-преображенной человеческой личности, то такой коммунизм не противоречит христианству.
Именно в этом человеческом аспекте веры коммунизм приближается к христианству. Идеалы коммунизма духовны по своему происхождению, в их основе неискоренимая из людских сердец жажду правды и счастья, любви и братства, равенства и свободы. Никакая историческая неудача реального коммунизма в принципе не может уничтожить эту чистую в своих духовных истоках человеческую надежду. Так и жертвы, и крах российского социализма не умаляют значение этих идей. Наоборот, те многочисленные и неоспоримые достижения реального социализма, которые мы воочию наблюдали в светлые времена так называемого «застоя» (образование, медицина, культура и т.д.), есть реальное (а отнюдь не мнимое) свидетельство жизненности и приемлемости этих идей в реальной истории. Конечно, это далеко не «рай на земле», но то, что это оказалось осуществимо, хоть и в малой степени, пусть и ценой напряженнейшего народного подвига, есть само по себе величайшее историческое чудо и еще одно зримое свидетельство особой исторической миссии России.
С этой точки зрения, нынешний крах русского коммунизма не обязательно означает историческую катастрофу его идеи. По мысли А.Зиновьева, то, что происходит в последние годы с коммунистической Россией это не катастрофа, а кризис. Причем, причины кризиса не обязательно лежат в области негативных проявлений системы, с диалектической точки зрения – как раз наоборот: «В послевоенные, в хрущевские и в еще большей мере в брежневские годы в стране произошел колоссальный прогресс сравнительно со сталинскими годами. Было построено огромное число новых предприятий. Необычайно усложнились хозяйство, культура и быт населения. Вырос образовательный уровень населения. Улучшились бытовые условия. Были достигнуты успехи в науке и технике. Достаточно здесь назвать успехи в космосе и в военной промышленности. Возросло число ученых и деятелей культуры вообще. Был ликвидирован «железный занавес», необычайно расширились контакты с Западом. Короче говоря, как это принято теперь считать, одной из важнейших причин кризиса явился как раз не застой, а чрезмерный для коммунизма прогресс. Тот факт, что одновременно в стране происходило наращивание экономических и бытовых трудностей, а также усиление морального и идейного разложения общества, нисколько не противоречит сказанному выше. Это свидетельствует лишь о сложности (о диалектичности!) исторического процесса». Кризис, действительно, является необходимым атрибутом диалектики. Исчерпание кризиса: либо нарастание хаоса и распад, либо – качественное преображение системы через выход ее на новый, более высокий, уровень структурной организации.
Рано или поздно подобный исторический кризис коммунизма был неизбежен. В сущности, дело было сделано – общество «развитого социализма», в той мере, как ему позволяла материалистическая идеология, было построено, эта законченность и определила то, что называлось «застоем». Дальнейшее развитие требовало принципиального обновления коммунистической идеи. М.Горбачев попытался нащупать это новое измерение социализма, но …не удержал «процесс». И не мудрено: масштабы назревавших изменений находились не в экономической или политической сферах советского общества, а, как сейчас представляется, значительно глубже – на уровне национального самосознания, вновь обратившегося к своим христианским истокам. Так зримое проявление кризиса («перестройка») символически пришлось на 1988 год – год тысячелетия Крещения Руси, – ведь это поистине тектонические сдвиги русского самосознания!
Происходил новый прорыв национального духа и историческая актуализация православия. Вновь обнажался вопрос о Русской идее как открытой задаче национальной истории. При этом старые формы стремительно распадались. Первой не выдержала проверку временем идеология коммунизма, ее «религиозный» мировоззренческий пафос стремительно выдыхался: в «светлое будущее коммунизма» реально уже никто не верил, ни народ, ни сама коммунистическая партия, и это предопределило падение системы. Именно крушение веры лишило общество созидательной исторической динамики и жертвенной энергетики. Не стало цели – не стало и движения. В этом смысле русский народ опять остался верен себе: только высшие, духовно осмысленные идеалы способны подвигнуть его к реальному историческому действию. Как уже говорилось, историческая ограниченность советского коммунизма была предопределена его догматическим материализмом. Словно современный Вавилон, коммунистический «проект» строился на чисто материалистических принципах («глиняные кирпичи») и упрямой человеческой воле. Методология предопределяет результат: каковы средства – такова и цель. Прорубая титаническую просеку к «светлому будущему», коммунистическая воля грубо нарушила мистическое равновесие национальной жизни: ее животворящий дух ушел куда-то в сторону, исчез в неизвестном направлении, покинув грандиозные, но опустевшие материальные формы развитого социализма. Вавилон рухнул разом. Его несущие идеологические конструкции оказались неспособными выдержать тяжесть нагромоздившихся противоречий разного уровня, открывшихся на изломе государственного кризиса. «Без Меня не можете делать ничего» [Ио.15.5.], – утрата духовного смысла лишает общество способности к историческому созиданию.
При этом, однако, следует отметить принципиальное обстоятельство, часто не различаемое при анализе конца коммунизма XX века: крах коммунистической идеологии и крах системы реального социализма, хоть и совпадают по логике причинно-следственных связей, но это не одно и то же. Социализм как идея, первичен относительно теории коммунизма, поэтому исторический крах марксизма-ленинизма совсем не означает исторический конец социализма. Опыт социализма XX века, по существу, не был полноценным. Теория коммунизма рассматривала социализм как свою «переходную» стадию, придав социализму не самостоятельную, а служебную функцию, относясь к нему как к средству построения коммунизма. То есть изначально социализм не строился ради идеи социализма, а был фактически принесен в жертву истории ради «будущего всечеловеческого общества» – коммунизма. В строительстве советского социализма было нездоровое отрицание реальности ради утопической цели, некое историческое стремлением за миражем, которое не могло никуда привести, кроме как к истощению национальных сил. В итоге, не достигнув коммунизма, мы утратили и социализм – то реальное содержание русской истории XX века, к которому стремилось русское самосознание XIX века и которое было не чем иным, как новой ступенью раскрытия национальной идеи в реальной истории.
Теория коммунизма (марксизм) имела реальное историческое и практическое значение лишь в качестве революционной теории, как теория будущего она оказалась совершенно несостоятельной. Поэтому можно сказать, что именно идеология коммунизма (марксизм-ленинизм) оказалась исторически неадекватной в своих стратегических претензиях. Социализмже, как реальное детище коммунизма, при всей своей однобокой ущербности может и должен быть реабилитирован как объективная данность истории, как ее новое цивилизационное качество, подлежащее дальнейшему историческому развитию. Но уже не в русле «теории коммунизма», а на базе фундаментального мировоззрения христианства, в недрах которого изначально и родился социализм как идея. В таком христианском контексте социализм вновь совпадает (соединяется) с магистральной линией человеческой истории и в этом обретает свой подлинный цивилизационный смысл и фундаментальный исторический статус. Ибо христианство, в отличие от теории коммунизма, – не утопия, а центральная ось (начало и конец) человеческой истории и эволюции. В этом смысле «социализм, – по словам Г.Федотова, – есть блудный сын христианства, ныне возвращающийся… в дом отчий».
