Над головами бессмертная чаша неба, на ней поклялся ветер. Ты идёшь. И в перекличку с гортанной песней-молитвой батюшки, созвучно сливаясь с ней, шуршит под ногами разнотравье.
Крестный ход представляет собой разноголосую шеренгу неустанно повторяющих молитву: «Иисусе Христе Сыне Божий Богородицею помилуй нас».
Одна из самых простых молитв имеет силу, порой, в стократ превышающую от князя мира сего заумь.
— Го-осподи Иисусе Христе Сыне Божий помилуй мя грешного. — доносится девичьим звонким распевом, им тут же отвечают неквелые баритоны: — Го-осподи Иисусе Христе Сыне Божий помилуй мя грешного.
И, как море, раскинулось по сторонам вековечное русское поле. Длительное пребывание у моря сказывается на дыхании, делая его лёгким, кожа пропитывается солью, ветром, дождём. Но что тело? Оно ничто.
Морской рябью солнечных вихрей наполняется полдень.
Родной тёплый суглинок под ногами и молитва удесятеряют ощущение улегшихся страстей и душа уже трепетно-смиренна перед грядущими испытаниями. А ведь именно смиренным и кротким даруется благодать.
Свинцовеет небо. Тучу золотит свет. Первая капля холодным поцелуем падает на кожу.
Выйдя на высокий холм, я замер от удивления. Навстречу неслась туча с иссиня-сливовым отёком. Серебряные косые пряди пересекали её тяжёлый остов. Становился слышнее гром.
Я думаю о спасении. Но спасение телесное меня не интересует, мне не жалко тела. Именно поэтому я иду и телесное растрачиваю. Малоуловимый свет бескрайнего неосязаемого ослепительней и живей плотных мускулов.
Потом мы влились в косогор и, спустившись с него, устремились в лесную чащу: осины склонялись над нами, их шевелил дождь. У крестоходца оборвался кожаный ремешок на сандалии, и вот он уже идёт босиком.
Жизнь течёт как эта полноводная река и меняется сама, и меняет всё вокруг. Озаряются её отражённым светом дальние деревеньки, полуразрушенные церкви наполняются молитвой и ладаном, даже небо и земля смыкаются в людском полноводье, чтобы новым горизонтом быть очерченными.
Немыслимое ранее утверждается в новом бытии. Незыблемые первоосновы мира потрясены, но библейское слово осиянно. Но православное слово свет.
Совсем скоро закончится русское лето. Зелень утратит свой цвет. Промелькнут первые холода. Как неведомые крестьяне с густыми бородами, подпоясанные кушаками, в овечьих шляпах, — стоят согбенные берёзы и провожают наши лица.
И мне видятся крестьяне окрестных деревень, они присоединяются к неудержимому движению крестного шествия, они бросают дела, оставляют привязанными коней и коз и вклиниваются в тягучий и могучий хвост нескончаемой людской реки русского православия. И никто не покидает её. Наоборот — она подобно широкому половодью вбирает в себя всё новые и новые пространства.
Да святится имя Христово!
Чтобы каждый мог обрести свет, чтобы каждый просил для себя и родных хлеба насущного и царствия небесного.
А все вместе мы составляем Родину, являемся её оплотом и духовной сутью.
… Идти было с каждым оставленным позади километром тяжелее, но мы поднимаем взоры к хоругвям и вспоминаем святых, принявших тяжёлые муки за Христа, и нам становится легче, шаг ободряется, словно вливали в мышцы животворящую силу.
Иисусе Христе Сыне Божий…
Вот молодцеватый поджарый юнец решил лёгким прыжком переместиться на параллельную тропину, но распластался, неловко скользнув опорной ногой в расхлябанную колею... К нему тут же устремились несколько братских рук богомольцев, и он обрёл путь снова.
Минуя последние избы, свернули на большак. Поля по бокам почти вытолочены, но скота не видно. В такую жару пасутся ночью.
Здесь когда-то были многолюдные деревни, полные ремесленников-умельцев, земледельцев, шорников, кузнецов, хлебопеков и мыловаров. А теперь только раздольная окостеневшая неоглядь. Одинокие, просевшие в землю дома, так и зовущие правнуков почивших крестьян починить их, заменить ветхие окна и полы, перекрыть заново крышу. Но жажда зарабатывания денег и поклонения золотому тельцу опоскудоумила внуков и правнуков землепашцев, перекрыла их волю. И моя горькая дума в том числе о них, держащих за высокими каменными заборами рычащего злого волкодава, охраняющего их царство.
А на старом топливном кране белоруса хомут ослаб, и солярка утекает впустую…
…Колышется трава-душица, звенят фиолетовые колокольчики, подмигивают синеокие незабудки в чёрствое хозяйское небо, где практичность победила вековую эстетику, а сермяжная правда пятится, угнетаемая ложью.
Невероятный праздник Крестный ход. Девушки и женщины в нарядных сарафанах разных культурных областей России, мужчины в русских сапогах и пёстрых льняных рубахах. Мальчишки и девчонки всех возрастов со светящимися одухотворёнными лицами.
Мы — путь. Непрестанное движение вдоль каменной статики роскошных дворцов. Недаром странники-богомольцы даже смерть предпочитали в пути, а не «при нотариусе и враче». И если ставили дома, то это были лёгкие избы, они прилетали косяком и также легко оставляли просторы, чтобы оказаться на новом месте плодородной пашни, раствориться в Крестном ходе. Вся русская цивилизация тысячелетний Крестный ход, безостановочный и полнолюдный, и Христос Пантократор, победитель смерти, безвременья и тьмы, изображён на хоругвях.
И тысячу лет проплывают мимо всё те же огромные ромашки, похожие на подсолнухи, белые рассыпчатые кашицы, мохнатые тимофеевки, иссине-жёлтые иван-да-марьи, колючий татарник с кровавыми головками, лакомые для детей — котовики, со сладким приторным молоком — косматики.
Мы — путь! В нескончаемой реке несуществующего времени. Потому как время лишь мера изменения вещей в пространстве. А история принадлежит нам.
Русь Святая, храни веру православную! В ней же тебе утверждение.
