Подводя итоги своим семидесяти пяти годам, поневоле задумываешься: зачем жил, зачем работал? Кому нужна твоя работа литературного критика? Да и что это такое — литературный критик?
Конечно, приятно поддержать друзей и единомышленников. В своё время и Александр Пушкин на упрёки: мол, печатает и пропагандирует в журнале "Современник" не ахти каких талантливых литературных друзей, того же Кюхельбекера, к примеру, — отвечал, что друзья ему дороже злобной литературной черни. К тому же, он и как поэт понимал необходимость литераторов самого разного уровня, важность опоры на верных соратников.
Значит, критику необходимо лишь поддерживать те или иные общественные и политические направления в литературе, почти не обращая внимания на художественную ценность самих произведений? Нет, нет и нет. Конечно, направленность критика крайне важна, и никуда он не уйдёт от политики, от своей политической ориентации и национального менталитета. Но не может быть спора без самого предмета спора. Не может быть литературной полемики без самой литературы.
Есть немало так называемых критиков, которые напрочь лишены чувства слова, эстетического вкуса, но готовы поддержать любую книгу, если по идеям она этим критикам близка. Я не считаю подобных критиков — критиками. Это, в лучшем случае, литературная публицистика.
Талантливых литературных публицистов — много. Талантливых критиков всегда, во все времена и в любой стране — крайне мало. В России в любую эпоху найдёшь немало первоклассных прозаиков, хороший яркий поэт — достаточно редкое явление, а вот критиков всегда можно пересчитать по пальцам. Это самый редкий литературный дар. И потому, когда критиков в наличии нет, их роль исполняют сами поэты и прозаики. Бывали в истории и случаи, когда великие поэты и прозаики становились незаурядными критиками. Вспомним Пушкина или Блока. Из моих современников, без каких-либо политических оценок, отмечу блестящий критический дар Александра Солженицына. Поначалу я вскользь просматривал его литературные заметки, но достаточно быстро увидел их эстетическую и общественную ценность, его точное и объективное видение литературы. Даже одна-единственная фраза, например: "природный метафоризм Проханова" даёт важнейшее представление о художественных особенностях анализируемой прозы. Но, честно говоря, чаще всего даже яркие писатели лишены критического дарования. Помню, сколько посредственностей рекомендовал "Нашему современнику" Виктор Астафьев. Не принимал чуждых ему поэтов Юрий Кузнецов. Это отнюдь не снижает их великую роль в русской литературе. Лев Толстой не стал писать слабее от того, что пытался перечеркнуть Шекспира. Да и Шекспиру от этого хуже не стало. Но то, что позволено прозаику и поэту, не должно мешать критику ясно видеть весь литературный процесс своего времени.
Критик, худо-бедно, но определяет иерархию талантов в литературе, и в этом никто не может ему помочь или помешать. Время — самый великий критик — потом установит окончательную иерархию в литературе, но даже время будет опираться на прогнозы критиков. Бездарный критик и иерархию установит ложную, быстро разрушаемую.
Первое условие для реальной литературной критики — это чувство слова. Как бы ни были важны те или иные идеи и идеалы, сначала должен родиться сам ребёнок, то есть художественный текст, а уже потом это дитя начинает примерять на себя одежду. Думаю, что чувство слова, художественное чутьё для критика даже важнее собственного критического литературного дара. Немало ведущих критиков и в девятнадцатом, и в двадцатом веках сами были небрежны в слове, не считались тонкими стилистами, но качество чужого текста они определяли точно.
Впрочем, сам я стал литературным критиком, скорее всего, из любви к талантливой прозе. И к поэзии. С детства был пристрастным читателем, собирал редкие книги по русскому Северу, начиная с изданий восемнадцатого века; по русскому авангарду, по русскому зарубежью. Может быть, и объездил практически все центры русской эмиграции: от Мюнхена до Монтеррея, от канадского Монсевиля до французской Ниццы, — ещё и потому, что отовсюду привозил редкие книги. Писать о других мне казалось важнее, чем писать собственные стихи и рассказы. История книги или судьба писателя иногда оказывались интереснее, чем многие политические сиюминутные события. Так что в число критиков, выросших из неудавшихся прозаиков или поэтов, я никак не попадаю. Сам предпочёл стезю критика и не жалею об этом.
Всё-таки литература первичнее. Великие политики прошлого это прекрасно понимали. Последнее поколение ярких национальных лидеров ушло в шестидесятые годы. До того де Голль и Черчилль, Мао Цзэдун и Сталин, и даже злополучные Муссолини и Гитлер всегда, даже в годы войны, находили время для чтения литературных новинок. Сегодня же что левые, что правые лидеры — явные невежды, после школы ничего не читавшие. Литература у политиков не в чести, культура чтения ушла в прошлое. Политическая элита отделилась от литературы. Что толкового можно ждать от таких политиков? Если бы Лев Толстой написал свой великий роман сегодня, никто не стал бы его читать. Раньше политические лидеры играли на струнах культуры, выступления президентов и премьер-министров были переполнены цитатами из стихов национальных поэтов, так они отражали душу своих народов. Сегодня мнение народов выражают видеоблогеры, так называемые "креативщики", одним словом — поп-культура. Они формируют новую культурную среду.
Нужен ли критик писателю? Талантливый критик иногда лучше самого автора видит и величие замысла, и характер героев произведения. Оценивает книгу вернее, чем человек, написавший её. Как бы ни злились иные творцы, даже из числа великих, но критик писателю более необходим, чем писатель критику. Критик, в крайнем случае, может свободно погрузиться в мир прошлого, уйти в изучение вечно живой классики, предлагая варианты нового её прочтения, — ведь каждая эпоха берёт из шедевров прошлого то, что ей необходимо здесь и сейчас. А вот для писателя нет ничего страшнее затянувшегося вокруг его творений молчания. Даже разнузданная ругань вызывает в России сочувствие, а иной раз — и поклонение жертве необоснованных (или обоснованных) гонений. Но сколько у нас случаев и в прошлом, и в настоящем, когда явно талантливый писатель, особенно в провинции, да если ещё не угождает ни начальству, ни либеральной жандармерии, выпускает до десяти книг — и не получает ни единого отклика в печати. Опускаются руки, угасают замыслы, и рука тянется уже не к перу, а к рюмке. Как важно для такого писателя вовремя сказанное слово критика!
Но, я считаю, прежде всего, критик необходим не авторам книг, а читателям, всему обществу. Без критиков в литературе наступает анархия, каждый кружок литераторов выделяет своего "гениального гения", в упор не замечая всю остальную литературу, рекламные агенты устраивают пиар состоятельным и влиятельным, но бесталанным литераторам, выдавая их за властителей дум. Почти все модные новинки последнего времени художественно несостоятельны, это — однодневки, которые забудутся с новым сезоном. Как часто в телевизионных передачах звучат громкие обозначения: выступает гениальный писатель Веллер, а теперь послушайте известнейшего поэта Иртеньева…
Как разобраться читателю: кто есть кто? Как восстановить литературную иерархию, к примеру, советского времени? И тогда левые ругали правых бездарей, правые ругали левых бездарей, все вместе иронизировали над "секретарской" литературой, но существовавшая тогда иерархия талантов не разрушена и до сих пор, ибо была точна и справедлива: в ней находилось место Трифонову и Шукшину, Высоцкому и Рубцову, Белову и Аксёнову.
Пожалуй, нигде в литературе: ни в Германии, ни в Англии, ни в США, ни в Японии, ни где-либо ещё, — не существовало раздельных литературных галактик. Писатели могли быть коммунистами, как Арагон или Гарсиа Маркес, могли на время впасть в фашистские настроения, как Кнут Гамсун или Эзра Паунд, Маринетти или Мережковский, но они не выпадали из литературного процесса. С конца "перестроечных" восьмидесятых годов ХХ века, властно отрезав всё почвенническое крыло от газет и издательств, от так называемого современного "формата" литературы, либералы, победив внешне на культурном фронте, обрекли себя на предательство.
К счастью, сейчас это время уходит. За редким исключением, новое поколение критиков старается следить за всеми главными новинками литературы. И пусть кудесник русского слова Владимир Личутин в основном подвергается критике, пусть ругают Юрия Кузнецова, ярчайшего поэта конца ХХ века, за его "пещерную мощь". Эта "пещерная мощь", эти кондовые традиционалисты столь же нужны России для её существования, как и новаторы, тянущиеся к изыскам мировой культуры. Цену каждому определяет критика. Тиражи и популярность каких-нибудь Кунина или Акунина ничего не значат в этом олимпийском рейтинге — не та планка высоты.
Для меня критика — такое же творчество, как любой другой жанр литературы. В каком-то смысле и писатели для меня — прототипы моих литературных героев. Если прототипы не угаданы, то и критику тогда грош цена. Но образ писателя, созданный великими критиками прошлого Виссарионом Белинским и Аполлоном Григорьевым, Николаем Добролюбовым и Николаем Страховым, живёт и в сегодняшнем мире, лишь слегка уточнённый и скорректированный литературоведами всех последующих поколений и эпох. Этот образ у критика рождается так же загадочно и таинственно, как и образы героев романов. Определив общее направление статьи, далее ты погружаешься в мир творений, ещё, может быть, не ведая точно, куда тебя вынесет стихия изображённого. Конечно, критик зависит от своих героев так же, как прозаик и поэт зависят от той эпохи, в которой живут. Большой талант не может существовать в закрытом, замкнутом и выдуманном мире. Литература рождает национальных героев, хороших или плохих, но предчувствованных в самом народе, в самом обществе, в самом мире.
Критик так же, как и писатель (а иногда — и более активным образом) участвует в продвижении и развитии национальных идей. Талант критика заставляет его делать ставку на самых ярких писателей своего времени, близких той национальной идее, той концепции общества, которая способствует развитию и нации, и самого общества. В этом смысле критик всегда — идеолог. Так было и так будет.
Если я стараюсь разглядеть не только в узком кругу единомышленников, но и в самых неожиданных ярких произведениях представителей разных течений и направлений движение народа, поиски национального героя, — это не фантастический вымысел. Никто не знает, "из какого сора" иной раз растут не только стихи, но и русские национальные таланты. Путь Владимира Маяковского от стихотворения "Люблю смотреть, как умирают дети…" до державных, дерзких национальных произведений — тому пример. Думаю, что и в лучшей прозе Эдуарда Лимонова подлинной народности побольше, чем у какого-нибудь явного литературного эпигона деревенской прозы.
Величие русской литературы — не только в поддержке национальных традиций, но и в дерзновенных открытиях. Я стараюсь сочетать в себе так называемую "кондовость" русской православной культуры и открытость, всечеловечность по отношению к наиболее ценному в культуре мировой.
Думаю, на этом и должна держаться вся наша стержневая русская словесность.
