Кратко, жёстко, чётко фиксировал моменты бытия, отражённые в стихе, переплавленные в оный, и сухие строки-токи трав ароматно вливались в действительность: уже тогда готовую хранить их вечно:
Для кого мой нарядный новый сборник,
Пемзой жесткою только что оттертый?
Он, Корнелий, тебе: ты неизменно
Почитал кое-чем мои безделки.
Ты в то время, из италийцев первый,
Нам дерзнул рассказать века в трех книгах —
Труд ученый, клянусь, и преусердный.
Так, каков он ни есть, прими мой сборник!
А твоим покровительством, о Дева,
Пусть он век не один живет в потомстве.
(пер. С. Шервинского)
Двойственное ощущение звука: сухо-шероховат и медоточиво-мелодичен – стих Катулла, и пемза, упоминаемая по делу, словно ощущается: живо, естественно, ноздреватая сама, словно предлагающая орнамент тайны.
Конечно, любовь – она многое определяет в поэзии Катулла: она, увенчанная лавром, бывшая такой земной, со ссорами и расхождениями, включена в рамки кратких стихотворений полнотою своей.
Двойственность любви-ненависти, как психологический феномен, раздирающий сознание и душу, впервые означена именно Катуллом:
И ненавижу её и люблю. Почему же? — ты спросишь.
Сам я не знаю, но так чувствую я, и томлюсь.
(пер. С. Шервинского)
Как бы римлянин, интересно, отнёсся к «Ночному портье», закрученному именно на такой амбивалентности психики?
Точных сведений о Катулле практически нет: известно, что возглавлял кружок молодых поэтов, отец владел виллой в веронской области, а Сирмионский полуостров Катулл воспевал, как райский вариант бытования на земле – насколько имел представление о рае.
Был литературно связан с представителями господствовавшей тогда прозы: Цицероном, Непотом, оратором Гортензием…
Кратко-мускулистые стихотворения его воспринимаются – в русском варианте – отчасти прозой:
Фурий и Аврелий, везде с Катуллом
Рядом вы, хотя бы он был за Индом,
Там, где бьют в брега, грохоча далече,
Волны Востока, —
Или у гиркан, иль арабов нежных,
Или саков, иль стрелоносных парфов,
Или там, где воды окрасил моря
Нил семиустый,
Или даже Альп одолел высоты,
Где оставил память великий Цезарь,
Галльский видел Рен и на крае света
Страшных бриттанов…
(пер. С. Шервинского)
В стихи ложится всё – войны и дружбы, расставания и ссоры, лавр и пемза, обаяние обыденности велико…
О, оно столь велико – что растянулось на тысячелетия…
