Какого ты цвета, Москва?

«Я как раз посерединке
Жизни собственной стояла, -
На Полянке, на Ордынке
Тихо музыка играла».

Юнна Мориц.

Это, пожалуй, самая изящная выставка сезона – "Цвет Москвы. Люди, город, колорит" в Музее Василия Тропинина. Мы задаёмся вопросом: какого цвета Москва? Белокаменная? Красная? Пёстрая? Солнечная или серовато-унылая? У каждого будет свой ответ на вопрос. Знаменитый модельер начала XX века Поль Пуаре называл Москву «преддверием востока» и замечал в ней яркость, до которой был охоч – его восхитили платки, ярмарки, смесь европейского бон-тона с полуазиатской экзотикой, а его младшая коллега Эльза Скиапарелли увидела уже в эпоху Сталина мириады белых парашютов на авиационном празднике, белых платьев и штанов (Остап Бендер совершенно зря мечтал о Рио-де-Жанейро).

Где цвет, там и свет – московские окна, иллюминация, темнота переулков и дворов, фантастические закаты и рассветы. Цвет и свет имеют в русском языке массу оттенков. Цвет – не лишь колер, это ещё и «лучшие люди», цвет отечества, равно как свет - электромагнитное излучение, воспринимаемое человеческим глазом, а ещё – высшее общество, хайлайф. На выставке в тропининском особнячке, затерянном в переулках старого Замоскворечья, меж Ордынкой и Полянкой, есть и цвет, и свет – и господа при орденах, и купчихи в шалях, и усадьбы, и виды милых деревенек, считающихся ныне Москвой.

Здесь много известных полотен. Так, представлена очаровательная "Девушка с горшком роз" Василия Тропинина, давно ставшая неформальным символом этого музея, а есть забытые или малоизвестные вещи. Тренд современных экспозиций – совмещать хрестоматийные шедевры с полузабытыми и средненькими работами, что создаёт цельное, а не фрагментарное ощущение эпохи.

Часто «второразрядные» картины дают простор для мыслей и даже фантазий. Вот - пейзаж Константина Герца (немецкого шурина самого Алексея Саврасова) "Московский дворик с церковью при вечернем освещении". Волшебство тёплого вечера, силуэты построек, земля отдаёт накопленный жар и – хозяйка, развешивающая бельё. К слову, редкий сюжет для русских пейзажистов. Дворик с бытовой фабулой представляется написанным чуть ли не в 1970-е годы, когда это было в ходу, и тут же вспоминается момент из "Служебного романа", где Новосельцев, живущий в центре, точно так же вывешивает на улице выстиранную одежду. Герц не мог похвастаться идеальной техникой, зато обладал чувствованием натуры.

Ещё одна нетипичная картина – "Кузьминки. Конный двор. Собака на фоне пейзажа", написанная Иоганном Раухом, швейцарцем, десять лет подвизавшимся в Москве. Портреты питомцев (pets) были характерны для Англии, но не для континентальной Европы и России, в частности. Животные являлись дополнением к основному сюжету, но здесь герой именно пёс, а конный двор с роскошными Кузьминками - декорация. Пейзажное обыкновение – это "Вид села Медведково" Василия Раева, академика из бывших крепостных, популярного мастера исторических полотен и сентиментальных, эстетизированных видов. Медведково предстаёт, как идиллическое место с тихой природой, церковкой и неспешными водами Яузы.

Эта выставка – разрыв шаблонов. Панорама Юлия Клевера и Оскара Гофмана с праздничной иллюминацией в честь императора Александра III – доказательство того, что Россия и до революции входила в число индустриально-развитых держав – в те времена шоу «с лампочками» позволяли себе исключительно в США, где электричество было чем-то, вроде идола и навязчивой идеи. Мы видим полностью освещённый Кремль, что в условиях малоэтажной Москвы смотрелось, как волшебный чертог, видимый отовсюду. Никакой сермяжной лапотности – электрификация шла своим ходом.

Белокаменная – торгово-промышленный город, и если Петербургом «правили» чиновники, то Москвой – негоцианты. На выставке – серия купеческих портретов, за каждым из которых стоит история рода и – коллективная биография москвичей. Занимательны образы. Вот – могучие дельцы с привычными бородами. Умные, проницательные глаза, мужицкая стать, крутой нрав. Оба купца при медалях с профилем Александра I, какими награждали за выдающиеся заслуги перед Отечеством. Авторы портретов неизвестны, как и заказчики, но видна академическая школа.

Рядом – купчиха при модной шали, как это было заведено в 1820-х годах, когда шаль считалась признаком обеспеченности, и богатые дамы хвастались друг перед другом умением галантно драпироваться. Эта женщина просто накинула её, как платок, зато поверх всего белеет странный кружевной воротник, написанный явно после того, как портрет был завершён. Она надела на себя всё лучшее! Картина создана выдающимся специалистом купеческих портретов - Николаем Мыльниковым. Тот работал скрупулёзно, быстро, а главное - умел общаться с самодурами, каковых среди его клиентов бывало многонько.

И – опять слом стереотипов! Расхожий образ купечества – это непременные кафтаны, бороды, сапоги «бутылками», удаль и ухарство. Есть ошибочное мнение, что русские предприниматели начали обтёсываться к семидесятым годам XIX века, а некоторые сохраняли приверженность к дедовской старине до октября 1917 года! Реальность куда как разнообразнее. На диптихе Василия Тропинина показана чета Киселёвых, и, хотя, портреты писаны в Москве в середине 1830-х, это именитая семья из Шуи. Диомид Киселёв был образованнейшим человеком, библиофилом, знал иностранные языки и переписывался с английскими партнерами, не прибегая к услугам переводчиков. Его жена – Александра Лазарева слыла утончённой дамой – её можно было бы принять за аристократку. На портретах – лощёные и по-европейски одетые люди: он – за письменным столом, она – в кресле.

Ещё один собиратель библиотек и полиглот – Алексей Хлудов, изображённый крепким живописцем-ремесленником Николаем Заваруевым на фоне города. Хлудов, не получивший целенаправленного образования, до всего доходил самостоятельно. Был хватким и сильным, но и добросердечным – активно занимался благотворительностью. Помимо всего, состоял в Московском археологическом обществе, пожертвовав крупную сумму на реконструкцию и отделку бывших палат думного дьяка Аверкия Кириллова. Это по сию пору – одна из московских достопримечательностей. На картине Хлудов больше напоминает какого-нибудь писателя-романтика или драматурга, переиначивающего европейские легенды, чем норовистого купчину.

Смешной рисунок неизвестного карикатуриста – "Сборы на бал в купеческом доме". Судя по форме и величине дамского кринолина – точная серединка 1850-е годов, когда эффектное сооружение для придания пышности юбкам достигло пиковой ширины. Мы наблюдаем заполошный гвалт. Всё смешалось. Маменька гневается на служанок, а у зеркала красуются дочки – талии дивно-тонки, волосы уложены «а-ля королева Виктория», да и сами девицы будто бы не отсюда, не из этого «орущего» дома, и, как Липочка из пьесы Александра Островского, мечтают о благородных кавалерах.

Социальные лифты Российской Империи – предмет малоизученный, тогда как и в те годы талант мог пробиться с самого низа. Пример тому – и сам Тропинин, крепостной семейства Минихов, и многие его модели, сделавшие изумительную карьеру. Вот - лицо Василия Энева, крупного реставратора александровской и николаевской эпох, вольноотпущенника князей Касаткиных-Ростовских. Энев был другом Тропинина, и этот портрет едва ли не лучшая работа на этой выставке. Тонко передан испуганный и неуверенный взгляд человека, получившего право распоряжения своей жизнью только …в 43 года, будучи уже привечаемым в хороших домах Москвы и Петербурга. Крепостной интеллигент мог вращаться с высшим нобилитетом, одеваться в лучших магазинах, но при том не смел без дозволения господина даже сменить квартиру.

Кстати, о господах! Москва славилась роскошными собраньями и «ярмарками невест», куда, как все помнят, привезли Татьяну Ларину. Московский бомонд отличался от петербургского простотой в обращении, хлебосольством, богомольностью и – фанфаронскими тратами, чем казался близким к купечеству. В ряду – портрет Сергея Кушникова, племянника Николая Карамзина. Будучи петербургским вельможей, Кушников любил Москву и в жёны взял москвичку Екатерину Бекетову, имевшему отношение к купцам-миллионерам Мясниковым. Художник отлично знал своего героя, состоял с ним в приятельстве – перед нами ироничный, немного лукавый и надменный, но положительный во всех смыслах персонаж, всю жизнь трудившийся и не дававший спуску другим.

Совсем иной типаж – Сергей Голицын, ещё один заказчик Тропинина. Тайная кручина под видом хладнокровия, полуулыбка, скованность. Потомок пышного рода и владелец уже упоминавшихся Кузьминок, Сергей Михайлович был несчастен в личной жизни, ибо его жена – Авдотья Измайлова носила прозвище princesse Nocturne, «ночная княгиня», что намекало на её любовные похождения. Авдотья просила развода, но Голицын ей отказал – чета жила порознь. Когда же он сам влюбился в молодую фрейлину Сашеньку Россет, одну из пушкинских муз (да-да, муз, а не любовниц!), то уже Измайлова из мести не дала согласия на расторжение брака.

В любой из этих картин – история страсти, ненависти, капитала, благополучных и – незадавшихся взлётов, дерзаний, стремлений. И – утраченных «точек сборки». Допустим, "Портрет мальчика с собакой на фоне Красных ворот" Павла Колендаса являет нам те самые Красные ворота, что остались в топонимике, но триумфальное сооружение было демонтировано в 1920-х годах для расширения Садового кольца. Тогда мечтали выстроить Город Солнца, разрушив значительную часть московских построек.

И, конечно, центральный экспонат – настоящая московская тема, автопортрет Василия Тропинина, где позади – Кремль (загл.илл). Художник искренне любил Москву и москвичей, часто прогуливался и подмечал: какого же цвета его город? На Ордынке, на Полянке, Таганке, Пречистенке и Остоженке, по холмам и – вдаль, за Рогожскую заставу! А цвет Москвы – разный. Всё зависит от точки зрения.