Тартюф, влекущий на своих плечах века человеческих пороков, выходит на сцену МХАТа, завораживая сразу: необыкновенностью выверенной манеры С. Любшина, где каждый жест виртуозен, каждая реплика ложится в глобальный замысел, и, кажется, сам Мольер взирает с высот своей запредельности, одобрительно кивая…
Пришелец-прораб, попавший в компании с молодым грузинским парнем на планету, где техническое развитие привело к гуманитарной катастрофе, творится красками, чью сумму сложно забыть…
Жизнь – такое мероприятие, из которого живым не выбраться.
Любшин порою показывает это, акцентируя внимание зрителя на том… что всё-таки выбираться нужно: как удалось это пришельцу-прорабу из мистики «Кин-дза-дза»…
…разведчик из «Щита и меча» врезался в память с неумолимостью правды: именно, используя её щедрость Любшин творит роли, запоминающиеся навсегда – а палитра его богата, диапазон пределен.
Он играл во многих театрах.
Он слился душевно и духовно со МХАТом: театром… почти самой старой истории, и возможностей настолько реалистичных, что жизнь… может восприниматься вторичной…
Кино и театр равно подвластны ему: волшебнику интонации, мимики, жеста.
Славка из «Пяти вечеров» растерянно-нежен в реальности…
Или – отчасти сумрачен?
Несколько жёсток?
Многое мешая в алхимическом сосуде образа, Любшин делает персонаж столь живым, что сойдёт, кажется, сейчас в реальность.
Кино и театр дополняют друг друга, и Любшин, ярковозникая и там, и там, создаёт космос человеческого разнообразия.
Вампиловский Шаманов просвечен мистикой бытия.
В чеховских работах, подаренных миру Любшиным, сочетаются тонкость и точность: и Мисаил из «Моей жизни» не найдёт места в мире: слишком брутальном для него.
Любшин может играть беззащитность и каверзность, порок и добродетель…
И вращается пёстрый калейдоскоп его ролей: вращается ярко, увлекая, завораживая, внедряя в души катарсис, предлагая столько цветов, что по-новому можно взглянуть на человека.
