Ярко сверкают стихи Туроверова

…многим помнится сцена из фильма «Интервенция»: белогвардеец, стреляющий в своего коня, в исступление бросающегося за кораблём, уносящим хозяином…

Не строки ли Н. Туроверова стали основой кадров:

Уходили мы из Крыма

Среди дыма и огня,

Я с кормы все время мимо

В своего стрелял коня.

А он плыл, изнемогая,

За высокою кормой,

Все не веря, все не зная,

Что прощается со мной.

…лёгкая напевность и плавная закруглённость стиха, как будто, используя эстетические средства, снижают градус трагедии: на самом деле остающийся палить и калить пространство русской истории…

…высокие взмывы христианского осознания сути оной, словно творящей самостоятельно чудовищное, возникают в недрах строк, отправленных в мир Туроверовым:

Перегорит костер и перетлеет,

Земле нужна холодная зола.

Уже никто напомнить не посмеет

О страшных днях бессмысленного зла.

Нет, не мученьями, страданьями и кровью –

Утратою горчайшей из утрат –

Мы расплатились братскою любовью

С тобой, с тобой, мой незнакомый брат.

С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ»,

Встречались мы, наверное, не раз.

Меня Господь спасал среди пожарищ,

Да и тебя Господь не там ли спас?

Он сам – поэт крупного дарования – не мог становиться холодной золой, до конца творчества, сиречь жизни, полыхая памятью и страстью…

…Туроверов был из дворян Войска Донского, познавший Первую мировую, Гражданскую и Вторую мировую, он хранил заветы казачества, воплощая их в слове: самовитом и крепком, живописном и музыкально-звучащим:

Забыть ли, как на снеге сбитом

В последний раз рубил казак,

Как под размашистым копытом

Звенел промерзлый солончак,

И как минутная победа

Швырнула нас через окоп,

И храп коней, и крик соседа,

И кровью залитый сугроб?

Этот «кровью залитый сугроб» сильно плещет в глаза и нынешнему читателю, представляя трагедию былую, как драму вечности.

…подъесаул, имевший четыре ранения, познавший лагеря, после них работавший лесорубом в Сербии, грузчиком во Франции: судьба изрядно тёрла Туроверова в шероховатых ладонях.

Родные места, сохранённые в ячейках памяти сладостью и болью, вновь и вновь расцветами чудесными стихами:

Не выдаст моя кобылица,

Не лопнет подпруга седла.

Дымится в Задонье, курится

Седая февральская мгла.

В лепестках строк было нечто гранёное; и боль души: не проходящая казалось, оттенялась стоицизмом, выработанным за жизнь.

Ярко сверкают стихи Туроверова.

Сильно проходят по ним ленты истории, свидетелем которых был поэт, оставивший живо пульсирующее, самобытное наследие.