…многим помнится сцена из фильма «Интервенция»: белогвардеец, стреляющий в своего коня, в исступление бросающегося за кораблём, уносящим хозяином…
Не строки ли Н. Туроверова стали основой кадров:
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Все не веря, все не зная,
Что прощается со мной.
…лёгкая напевность и плавная закруглённость стиха, как будто, используя эстетические средства, снижают градус трагедии: на самом деле остающийся палить и калить пространство русской истории…
…высокие взмывы христианского осознания сути оной, словно творящей самостоятельно чудовищное, возникают в недрах строк, отправленных в мир Туроверовым:
Перегорит костер и перетлеет,
Земле нужна холодная зола.
Уже никто напомнить не посмеет
О страшных днях бессмысленного зла.
Нет, не мученьями, страданьями и кровью –
Утратою горчайшей из утрат –
Мы расплатились братскою любовью
С тобой, с тобой, мой незнакомый брат.
С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ»,
Встречались мы, наверное, не раз.
Меня Господь спасал среди пожарищ,
Да и тебя Господь не там ли спас?
Он сам – поэт крупного дарования – не мог становиться холодной золой, до конца творчества, сиречь жизни, полыхая памятью и страстью…
…Туроверов был из дворян Войска Донского, познавший Первую мировую, Гражданскую и Вторую мировую, он хранил заветы казачества, воплощая их в слове: самовитом и крепком, живописном и музыкально-звучащим:
Забыть ли, как на снеге сбитом
В последний раз рубил казак,
Как под размашистым копытом
Звенел промерзлый солончак,
И как минутная победа
Швырнула нас через окоп,
И храп коней, и крик соседа,
И кровью залитый сугроб?
Этот «кровью залитый сугроб» сильно плещет в глаза и нынешнему читателю, представляя трагедию былую, как драму вечности.
…подъесаул, имевший четыре ранения, познавший лагеря, после них работавший лесорубом в Сербии, грузчиком во Франции: судьба изрядно тёрла Туроверова в шероховатых ладонях.
Родные места, сохранённые в ячейках памяти сладостью и болью, вновь и вновь расцветами чудесными стихами:
Не выдаст моя кобылица,
Не лопнет подпруга седла.
Дымится в Задонье, курится
Седая февральская мгла.
В лепестках строк было нечто гранёное; и боль души: не проходящая казалось, оттенялась стоицизмом, выработанным за жизнь.
Ярко сверкают стихи Туроверова.
Сильно проходят по ним ленты истории, свидетелем которых был поэт, оставивший живо пульсирующее, самобытное наследие.
