«Фестончики, всё фестончики».
Из разговора гоголевских дам
Признаться, я ожидала большего от экспозиции «Кринолин. Жакет. Свитшот. Стиль большого города», что открылась в Государственном Историческом Музее. Устроители пошли по тому же «креативному» пути, который давно протоптал Музей Москвы, но если у тех получаются волнующие инсталляции, как бы проводящие нас по закоулкам коллективной памяти, то здесь вышел «сумбур вместо музыки».
Зачем кринолин 1850-х помещён рядом с мини-платьицем конца 1960-х? Оба - розовые?! Что связывает «фестивальное» капроновое платье с нарядом барышни 1870-х, какие носила Бесприданница из пьесы Александра Островского? К чему эта витрина из дамских сумочек на входе? Для красоты? Пожалуй, это важнейшее достоинство проекта – «красивенькие платьишки» нравятся маленьким девочкам, рисующим в детсадике «принцесс», а ещё - каким-нибудь гламурным нимфам, недалеко ушедшим от игры в куколок Барби. Хотя, это я загнула – российские глэм-леди не переступают музейных порогов, даже «на лабутенах», как спел когда-то Сергей Шнуров.
Уникальные экспонаты раскиданы по принципу «Улица», «Театр», «Вокзал», etc, а не по временам и датам, но в том же Музее Москвы или, допустим, в Царицыно, приём хорошо работает, а в Историческом, от которого ждёшь учёной обстоятельности, увы, нет. Приходится всё и вся достраивать самому зрителю. Вот это носили в 1878 году, а вон то уже в 1910-х, а меж ними были фасоны 1895 и 1903 годов. Теория костюма и моды у нас так и не сделалась наукой, а потому болтается где-то между попсой и вышеуказанным «рисованием принцесс» малолетками, а ведь это – междисциплинарная тема, находящаяся на стыке нескольких отраслей – экономики, искусствознания, материаловедения, химии. Свести это к хрестоматийному «фестончики, всё фестончики» - что может быть грустнее?
Кринолин в качестве отправной точки выбран идеально – в середине XIX столетия мода сделалась индустрией, когда появилось много дешёвой ткани, позволявшей небогатым покупателям одеваться «по картинке» из французского журнала. В 1850-х стильный покрой перестал быть отличительным признаком бомонда, и сделался практически массовым.
Открытие химических красителей также повлияло на демократизацию моды, и когда Паратов с презрением отпускает фразочку: «Барыни в крашеных шёлковых платьях», то имеет в виду бедноватых дворянок, чьи наряды сшиты из ткани, покрытой каким-нибудь мовеином, фуксином или «анилиновым чёрным». С тех пор облачение состоятельных людей отличалось качеством материала и «лейблом» производителя. К слову, тогда же возникли бирки на одежде – их впервые применил Чарльз Фредерик Ворт, основатель Chambre Syndicale de la Couture (Синдиката высокой моды).
По форме определить было затруднительно, кто перед нами – принцесса или её горничная, и поэтому очень кстати экспонируется жанровая сценка «Подруги» (1892) Петра Нилуса, где изображены девушки из мещанской или крестьянской среды, одетые по-городскому, и лишь одну из них выдаёт «простонародный» платок. Все три – затянуты в корсеты, как того требовал этикет; на стенах их комнатки – иллюстрации из журналов. Жаль, что эта картина оказалась на отшибе выставочного поля – ею следовало бы открывать весь проект. Стиль большого города – это унификация, прежде всего, и такие костюмы носили и в Париже, и в Лондоне, и в Москве с Петербургом.
Итак, чем отличался кринолин 1850-х от кринолина 1860-х понять легко, если поставить оба сооружения рядом – первый широкий и круглый, а второй – меньше в диаметре и слегка плющен по бокам. К сожалению, тут они оказались в разных «отсеках». Выставленное дневное платье 1860-х предназначалось для беременных женщин. Особенных послаблений для «мадам в интересном положении», как тогда это именовали, не водилось, разве что корсет ослабляли от месяца к месяцу. Повторюсь: каждый предмет на выставке – это феерия, но устроителям не хватило годных идей, чтобы собрать всё это в идеально-выверенном направлении. Женщины в кринолинах и накидках-ротондах (пальто для дам ещё не выдумали) передвигались по городским улицам, как гигантские, разноцветные колокольчики. Ироничный Николай Некрасов писал: «Вздрогнул я в испуге: / Почудились на этом мне возу, / Сидящие рядком, как на картине, / Столичный франт со стёклышком в глазу / И барыня в широком кринолине».
Следом явился турнюр – новшество для придания фигуре пышной важности, правда, весь акцент был теперь ...на задней части, и женщины стали похожи на кентавров. Турнюр – это приспособление в виде ватной подушечки или жёсткой конструкции, размещавшейся на спине пониже талии. Злой граф Толстой в своей «Крейцеровой сонате» обозвал эту штуку – «нашлёпкой на зады». Тут можно оценить, как смотрелись те платья – два повседневных, одно – вечернее, с чёрной, усеянной стеклярусом, накидкой сорти-де-баль (от фр. ‘sortie’ – выход, уход, в данном случае с бала). По сравнению с кринолином то была весьма негромкая попытка обозначить себя в пространстве. Внедрение общественного транспорта и урбанизация потребовали от моды уменьшения объёмов.
Следующий этап – Серебряный век, Ар Нуво. Эта манерная Belle Epoque длилась четверть века: от знаковой парижской Expo-1889, когда миру были явлены все мыслимые достижения - до первых залпов Мировой Войны 1914 года. Это время характеризовалось быстрой сменой фасонов, что мы и наблюдаем на экспозиции – линии 1890-х с тончайшим станом и рукавами-буфами не идут ни в какое сравнение с нарядами конца 1900-х – начала 1910-х, где плечи и талия чуть-чуть подчёркнуты, а вся композиция навевает мысль об античных пеплосах. Belle Epoque шла от блеска - к загадочности и, как ныл Игорь Северянин: «Ваше платье изысканно, ваша тальма лазорева...» Вместе с тем, эта прелесть соединялась с ещё большим упрощением – никаких широченных и мешающих аксессуаров и деталей! Трамвай и авто – наше всё.
От этих дивно-струящихся облачений, среди коих я бы выделила бледно-серое платье в псевдо-греческом стиле, мы переходим к дисгармоничной моде конца 1910-х с мешковатым верхом и коротким низом. Здесь имеется жуткий костюмчик фиолетового цвета – тогда корсет перестал быть обязательным, и дамочки выглядели, как пугала. Страшный бэкграунд породил некрасивую одежду. Развитие промышленности и включение женщин в индустриально-конторскую круговерть, вызвали к жизни заимствования из мужского гардероба, такие, как пальто и деловой костюм, что мы также видим на экспозиционных стендах.
1920-е годы – это прямоугольный силуэт для плоскогрудых и как бы вечно молодых фемин с короткой стрижечкой. «Теперь носят платья «шемиз», чулки телесного оттенка и прочее и прочее...», - говорила мещанка 1920-х из повести «Гадюка». Шемиз – всего-навсего рубашка. Чем проще, тем круче. Популярным делается спорт – каждой моднице хочется быть «…колючей, как военная проволока, тренированной, как восемнадцатилетний мальчишка, уметь ходить на руках и прыгать с двадцати метров в воду», - как выразилась ещё одна героиня Алексея Толстого, харизматичная Зоя Монроз.
На выставке есть удачно подобранная витрина, где выставлены блузы от 1900 до 1930-х годов, и мы глядим, как роскошь плеч и бюста сменилась «плоским» вариантом, где большая грудь стала чем-то, вроде ненужной и тяжёлой нагрузки. Манекены все одинаковы, но по крою легко определить, что и когда подчёркивалось. Поджарое тело – символ городской динамики.
В 1930-х вернулись плечики. Предвоенные лета – своеобразный культ мундира, где ритм костюма подчиняется звукам военного марша. Талию тоже стали подчёркивать, словно то была репетиция перед ношением солдатского ремня. Это сочеталось с триумфальным возвращением рукавов-буфов, о которых, казалось бы, забыли с начала века. На выставке – волшебное чёрное платье, принадлежавшее Александре Коллонтай; акцент на взбитые рукава – не то шары, не то цветы, не то - крылья. Сохранившая юношескую стройность, гранд-дама большевистской империи слыла дворянкой-щеголихой.
Послевоенный фасон ещё долго оставался «плечистым» и, как вспоминал Эдуард Лимонов: «Мать чаще всего надевала платье серо-голубого шёлка, узкое в талии и с накладными большими плечами». Ещё одна неплохая задумка устроителей выставки – сюжет «На вокзале», где сёстры-жёны-невесты встречают солдат с фронта. Лаконичность на грани бедности и, вместе с тем, свежесть победной весны.
Жесткость эпохи – строгость портновских лекал. Перед нами - деловой костюм с мужским пиджаком и прямой юбкой – так ходили ответственные работницы, курившие ещё с войны и спавшие по четыре часа – восстановление хозяйства требовало полной отдачи. Однако не все были едино скромны – платья жён дипломатов говорят об обратном. Те же плечики, но всё остальное – этакий бонтон. Два вечерних платья – одно цвета блё-руа (королевский синий), а второе – гридеперлевое (жемчужно-серый) – настоящие произведения портновского мастерства.
Но вот наступила Оттепель с её летящими юбками, звонкими каблучками, ветром и новостройками. Оттепель – это не о «развенчании культа личности», как обожают трепаться господа-либералы; это – о выдохе после чудовищного напряжения роковых-сороковых. Вот – нарядное платье «морского зелёного» оттенка, сшитое по индивидуальному заказу. Материя – капрон, что было на пике актуальности. С середины 1950-х продвигали идею химических волокон и «тканей завтрашнего дня», которые дёшевы, удобны и максимально ярки. Тема синтетики заполонила всё – от научных журналов до юмористических рассказиков и фантастических романов. «Голова бабки поверх чёрного пухового платка, завязанного под подбородком, была покрыта весёленькой капроновой косынкой с разноцветными изображениями Атомиума», - шутили братья Стругацкие.
В соседнем зале мы находим синее пальто и алый плащ, созданные из «прогрессивных материалов». Как бы то ни было, обеспеченные люди по-прежнему скупали настоящие меха, а не хватались за полушубки из нейлоновых чебурашек. На выставочной витрине показан образец 1950-х годов – каракулевая шуба «овального» силуэта, делавшего любую женщину крупной и авантажной.
В 1960-х - лапидарность и минимализм, а на подиумах мира замелькали девочки-веточки в мини-юбках. Трапециевидное, розовое платьице с вертикальной кружевной прошивкой – типичный случай рубежа 1960-1970-х, когда подол становился короче год от года. Благо, подросла целая генерация долгоногих акселераток, балованных и сытых. У Ирины Грековой в её знаменитой «Кафедре» читаем: «Мать не знала, чем и ублажить дочку-студентку. Даже на юбку мини и синие веки только косилась, ни слова не говоря: надо так надо».
В 1970-х во всём цивилизованном мире стартовала потребительская гонка, и она коснулась СССР, как одной из высокоразвитых держав. Фэшн-индустрия ответила на это полистилизмом – отныне человек мог выбирать стиль, который больше нравится, а журналы предлагали комбинаторность, микс из разных стилей – делового, ретро, сафари, этники, спортивно-джинсового, романтического. Обычная городская модница носила американские джинсы-клёш с рустикальной (а-ля деревня!) блузкой и сверху – тренчкот «мужского» покроя. На выставке – плащи, пальто, и, разумеется, брючные комплекты - все женщины стремились добыть импортный, из кримплена. «Я по знакомству с большим трудом достала себе на один вечер полосатый брючный костюм и в таком виде, как зебра, явилась на встречу Нового года», - жаловалась франтиха из михалковской «Пены».
Точкой помешательства была заграничная обувь, и, справедливости ради, Внешторг закупал годные вещи. Так у обывателя сложилось впечатление, что вся тамошняя продукция отменного качества. На одной из витрин показаны роскошные жёлтые сапоги конца 1970-х – начала 1980-х с заветным итальянским штампом. Воображаю, как завидовали их обладательнице!
Наступавшее десятилетие принесло агрессию, сочные краски, широкоплечую спортивность, но, если в 1930-х то был спорт коллективный, то в 1980-х – индивидуалистический. Представлены жакеты и кардиганы с могучими подплечниками, делавшими нас мощнее и, кажется, немного сильнее. На улицы рвануло племя неформалов, восставших против отцов, а заодно – против системы. Нюанс! Одежда неформальной молодежи – это не меньшая унификация, чем солдатские гимнастёрки или серые «футляры» чиновников. В одном из экспозиционных залов – панорама реконструированных «нефорских» шмоток, от стиляг до панков, рокеров и металлистов.
С другой стороны, «упакованные в фирму» смотрелись так же формализовано. Бытописатель позднесоветского гниения Владимир Кунин отмечал в «Интердевочке», как одевалась его лирическая героиня, если хотела казаться приличной дамой: «Я выглядела скромно и респектабельно: белые американские «бананы», тёмно-красная спортивная рубашечка из чистого коттона, белоснежная курточка фирмы «Пума».
Вслед за Перестройкой с её ребяческими бунтами пришли жестокие-девяностые, а с ними – «новорусское» золото и жакеты от Versace. Богатство должно бить по глазам! Это в Америке миллионерши цепляют бриллианты пару раз в год, а в постсоветской РФ девушка-мечта должна была надеть всё лучшее сразу. На выставке есть любопытные вещички – красное платье от Живанши из искусственной парчи, костюм цвета «южных сумерек» от Кардена, вечерние платья от российских модельеров - Игоря Чапурина, Алёны Ахмадуллиной, Виктории Андреяновой. Жаль, что всё это не собрано в единую тему, а разбросано по стендам.
В 2000-х навалился «русский гламур» - бессмысленный и беспощадный, как всё заимствованное, но плохо переваренное. Сергей Минаев издевался в «Духless»-е над этой бедняцкой по своей сути лейбломанией: «В конце концов они превратились в тени людей, в некое подобие невидимок, которые могут выходить из дома только в ночное время суток, когда искусственное освещение скрывает то, что под оболочкой из макияжа, платья Prada, джинсов Cavalli или костюма Brioni – скрыта пустота».
Финальным аккордом звучит всё победивший уныленький свитшот – целая стенка отдана под инсталляцию, где показана власть свитшотов, неинтересных и тусклых, зато удобных. И – окончательно стирающих грани между полами. Свитшот – усталость от пайеток и обтягивающего мини «шоколадно-платиновых» нулевых. В общем, если никуда не спешить, вдумчиво передвигаться по зальчикам, да ещё взять с собой историка моды, на этой выставке можно совершить массу открытий, а так – просто фестончики.
двойной клик - редактировать галерею
