«Чуден Днепр при тихой погоде».
Николай Гоголь.
«Я не могу жить в одной комнате с пейзажами», - сказал Остап Бендер, когда уютный гостиничный номер оказался чрезмерно дорогим, а великому комбинатору не захотелось признаваться в своей финансовой несостоятельности. На самом деле, пейзажи — успокаивают, и жить рядом с ними вполне комфортно. Но они бывают малоинтересными и лишёнными внутреннего содержания. Ёлки-палки - в прямом смысле этого слова. Даже у прославленных пейзажистов примерно две трети картин — скукота, и если бы не громкое имя, они бы не вызывали никаких эмоций. Кто-то рисует ёлки-палки с большим тщанием, кто-то — с меньшим.
У Архипа Куинджи — всё иначе. Пожалуй, он, как никто, воспринимал цвет, свет и воздух. Он писал не просто ночь, луну и воду, а — вселенский замысел. Наверное поэтому возле его пейзажей — то жарко, то холодно, то — страшно. Ещё при жизни мастера ходили слухи и легенды о волшебном свойстве его «фосфоресцирующих» красок. Поговаривали, что он дружит с химиками, которые творят специально для него что-то фантастическое. (Сплетни имели кое-какое обоснование - среди друзей и почитателей был сам Дмитрий Менделеев). Злые языки утверждали: никакого тут волшебства. Мол, хитрый грек научился выставлять свои полотна в определённых ракурсах, зная секреты освещения. Или — его отсутствия. Так, свою «Лунную ночь на Днепре» (1880) Куинджи демонстрировал в тёмном помещении с единственной лампой. Кроме всего прочего, то была выставка одной картины, что по тем временам казалось новаторской выходкой. Восторг — полнейший! Овации, помпа и сенсация в прессе. И столько же — бешенства, желчи, отрицания. Архип Куинжди тогда — на излёте «века железного» постоянно фраппировал публику. И — чем? Не голыми русалками и не видами Мулен-Ружа. Пейзажами, которые точнее будет называть «портретами бытия».
Недоброжелатели шипели: «Глазам больно». Действительно, всё — глаза. У Куинджи - особенное зрение, какое даётся не так уж часто. Илья Репин констатировал: «Куинджи побивал рекорд в чувствительности до идеальных тонкостей, а у некоторых товарищей до смеху была груба эта чувствительность». Большинство современных исследователей сходятся во мнении, что Куинджи достигал магического свечения путём наложения красок — в той пропорции, какая нужна для подобного эффекта. Ни фосфора, ни ещё каких-нибудь заумных химикалий там нет. Благодаря своим чутким глазам, Куинджи умудрился написать на холсте именно то, что Гоголь выразил словесно: «Пышный! Ему нет равной реки в мире. Чуден Днепр и при теплой летней ночи, когда все засыпает – и человек, и зверь, и птица; а бог один величаво озирает небо и землю и величаво сотрясает ризу». В искусствоведческой литературе подробно расписано, почему Куинджи не ужился с Передвижничеством. Думается, потому, что оно предлагало вскрывать общественные язвы и бороться с несовершенствами этого мира, а вот Архип Иванович желал фиксировать его — мира — безупречность. Несмотря на размолвки и расхождения, Куинджи продолжал общаться с передвижниками, а иные из них с удовольствием писали его портреты — их бывший коллега был хорош собой, выразителен и статен. Дружили, но меж собой шепотком называли «талантливым недоучкой» и дилетантом. Конечно, ко всему примешивалась банальная зависть - его картины потрясают и в репродукциях — тот магический лунный свет пробивается, вопреки здравому смыслу. И — вот чудо.
В Государственной Третьяковской Галерее сейчас проходит масштабная выставка произведений Архипа Ивановича Куинджи. Устроители сообщают, что предыдущая экспозиция — аж 1992 года - была не столь всеобъемлющей: «Нынешний проект представит значительно расширенную экспозицию из более чем 180 избранных произведений. В состав выставки включены, помимо полотен и работ из коллекции Третьяковской галереи и Русского музея, произведения из 19 крупнейших региональных собраний, а также музеев стран ближнего зарубежья — Азербайджана, Беларуси, и из одной частной коллекции».
Как писали в старинных биографиях: «Его путь к славе не был усыпан лепестками роз», хотя роз в Мариуполе, где родился будущий гений, водилось предостаточно. Отец Куинжди — малообеспеченный грек-сапожник умер к тому же слишком рано. Мальчик с детства познал тяжёлый труд, но как часто бывает в подобных случаях — ему улыбнулась - впрочем, только уголка рта! - госпожа Удача. Юный Архип между делом что-то рисовал и эти художества приглянулись торговцу хлебом — сеньору Аморетти, у которого тот подрабатывал. Итальянец воскликнул что-нибудь, вроде: «Мама мия!» и послал Куинжди к самому Ивану Айвазовскому в Крым. Однако же достославный маринист не оценил нищего самородка, поручив ему красить забор. Не самое привлекательное занятие для человека с уникальным мировидением — с этим справлялись даже туповатые друзья Тома Сойера. Но по счастью мимо проходил Адольф Фесслер — самый результативный ученик Айвазовского. Он-то и взялся обучать Куинджи. Интригующие детали — грек-сапожник, итальянец-хлеботорговец, армянин Айвазовский и немец Фесслер явлены воедино и составляют причудливый русско-имперский калейдоскоп.
На выставке вы узрите поразительное разнообразие крымских видов. Картины выполнены в разные годы и - с разным настроением. Художник постоянно возвращался к этой горячей, волнующей природе и, как писал Максимилиан Волошин: «Тут всё гармония, краса и совершенство / Где в небесах стоят спокойны вечно горы, / И небо блещет чудной синевой». Право же, Крым стоит того, чтобы его писать и за него бороться. «Море. Крым» (1908) - яркая лазурь и сухая - жёлтая земля на склоне. Тут же - немыслимые оттенки голубого и синего. Василий Кандинский впоследствии напишет: «Желтый и синий, как две противоположности, избегают друг друга и всё же встречаются, подчеркивая и усиливая качества друг друга». Куинджи не был теоретиком — он творил на божественном уровне, а потому делал то, что все иные могли бы проанализировать, но не сумели бы повторить. Центр картины - облако-мираж. Оно буквально тонет в переизбытке лучистой энергии. Солнечный удар. «И радугами бриллиантов / Переливающийся свод», - опять Волошин. Они как бы дополняют один - другого в понимании, чувствовании Крыма.
«Ай-Петри» (1908) — горы и синь. Здесь вообще нет иных цветов, кроме синего — то практически чёрного, то — разбавленного до обморочной бледности. Ощущение замкнутого пространства и фатального спокойствия. Отсюда невозможно выбраться. А надо ли? Всё тот же Кандинский писал о синем цвете: «Он всегда самоуглублён, как огромное небо, как горы, - они убегая, тащат нас за собой. Синий цвет соответствует кругу, который во многих религиях олицетворяет вечность». Такой же игры синих оттенков потом добьётся Николай Рерих — обладатель не менее «талантливых» зрачков.
«Красный закат на Днепре» (нач. 1900-х гг) — это бунт ярости. Красный — жизненная сила, буйство, рождение, кровь. По Кандинскому: «звук трубы». Новый день. Побудка. А тут — закат. Земля — раскалена до предела и щедро отдаёт свой жар. В том числе — зрителю. Какие-то марсианские хроники. Планета-война. Днепровская вода — и та представляется лавой, тогда как солнце больше напоминает янтарь — оно мягко-оранжевое, немного в желтизну, и потому — снижает накал. Иное солнце - «Закат в степи» (1900) — маленький, плотный шар алого цвета. Оно — полыхающее, тогда как сама степь уже остыла. Куинжи «бросает» яркий мячик в эту зелёно-сине-сероватую успокоенность.
У Куинжди практически нет сюжетных картин, и по сути единственная тут - «Христос в Гефсиманском саду» (1901), но все его пейзажи мистически живые. При том, что автор далеко не всегда хотел добиться школярской «похожести». Напротив, он год от года создавал экстремальные вариации - даже хрестоматийная «Берёзовая роща» (1879) — это не просто деревья; это — познание всех оттенков и тайн зелёного цвета. Зелёный — это спокойствие, граничащее с равнодушием и довольством. «Здесь нет движения, нет звучания, — ни радости, ни печали, ни страсти. Зеленый цвет никуда не зовет. Благотворно действует на уставшего человека, но может и быстро прискучить (ср. выражение «тоска зеленая»). Главное значение абсолютно зеленого — пассивность», - писал Кандинский и мы начинаем теоретизировать на тему: почему рядом с большинством пейзажей можно недурно жить, но от длительного созерцания наступает скука. Вместе с тем, «...глубокий зелёный оставляет после себя предчувствие, ожидание нового энергичного воспламенения», то есть не всё в этом цвете столь предсказуемо. «Берёзовая роща» - это бегство от ленивой успокоенности. Зелёный шум — бурно и радостно. Тут всё — мажорно.
Совсем по-другому видится тот же зелёный цвет на одной из картин украинского цикла. «После дождя» (1870-е гг) — это не проходящая тревога. Большую часть полотна занимает трава — её чересчур много. Трава и - ночные страхи. Хатки, одинокая чёрная лошадь, пара деревьев — это лишь малые детали, на которых почти не останавливается взгляд. Всё внимание поглощает зловещая, колдовская зелень. Зелень, как зелье. Исключительно гоголевская Малороссия с её чертовщиной и потусторонними кошмарами. Таинство тьмы. «Украинская ночь» (1876) — это ещё одно продолжение гоголевской темы. Бархатистое небо и — светящаяся белизна хат. Тут оживают мёртвые панночки и летают галушки. «Знаете ли вы украинскую ночь?» - спрашивал Николай Васильевич и тут же отвечал: «О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в неё. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете; и чудный воздух и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий». Всё это — прелюдия к ворожбе и проделкам нечистого. Но Гоголь шутит: «Божественная ночь! Еще белее, еще лучше блестят при месяце толпы хат; ещё ослепительнее вырезываются из мрака низкие их стены». Куинджи точно схватывает это настроение. Сейчас откуда-нибудь выползут бесы и начнут скакать.
Говорить об этой выставке можно долго — тут не только шедевры, но и вполне заурядные, ученические вещи. Много эскизов, разработок, вариаций. Нынешние экспозиции — это не «парадные выходы», как бывало раньше. Это — показ всех сторон художественной практики, а малоудачные рисунки не умаляют величия, но — добавляют интересности. «Иллюзия света была его богом, и не было художника, равного ему в достижении этого чуда живописи», - высказал о Куинджи его товарищ Илья Репин и этим словам надо верить, ибо художники — ревнивы и, если уж похвалят кого из своей братии, так это от чистого сердца.
