Таинственные мерцания были настолько привычны Гофману, что не очень-то он удивился, когда, мельком окинув своё, столько мучившееся на земле тело, вдруг оказался втянутым в туннель: расширявшийся и расширявшийся…
Влекло и переворачивало: да так интересно, что обещание смерти, некогда навестившей его в образе прекрасной девушки, не трогать мистического сказочника, показалось несерьёзным…
Раздувалась белоснежная борода архивариуса, и звёзды, мерцавшие рядом, текли лучевою силой необыкновенной красоты.
Я умер?
Конечно – отозвалось в сознание голосом того, кто ведал множество тайн и читал в книгах, закрытых от большинства.
Ты, Гофман, умер – оставив на земле пёстрые вороха невероятных сочинений, где мистические потоки обтекали обыкновенную реальность…
Туннель развернулся космосом, и полёт делался всё более захватывающим: пространство представало многомерным, выгибались таинственные дуги, и грани чего-то непонятного сияли славными плоскостями…
Есть ли предел?
Он отозвался тут же, предложив вариант почвы, сквозь которую, как по мановению волшебной палочки, прорастали причудливые растения…
Астры были размером с земные кусты, и из звёзд, резвясь и издавая прелестную музыку, вылетали чудесные эльфы…
Здесь легко было передвигаться, и, создавшее оболочку лучше всякой одежды новое тело Гофмана, кружило вокруг могучих, уходящих в неведомые небеса стволов…
Жуки играли на музыкальных инструментах так, что музыка воспринималась лучами.
Всё воспринимались теми органами зрения, что на земле, будучи плотно окутаны мозговой массой, лишь образы смутные давали: приходилось их доводить до реальности путём насыщения плотью.
- Плоть здесь не нужна, - послышалось, и Гофман, развернувшись в воздухе, увидел красивого старца, читавшего обширный том.
- И что вы узнаете из него? – поинтересовался сказочник.
- То, что ты прибыл к нам.
Старец посмотрел на него молодыми, василькового цвета, лучащимися глазами, и том стал уменьшаться, уменьшаться, пока не превратился в маленького забавного человечка, тут же спрятавшегося под высоким, самостоятельно живущим листком.
- А куда я прибыл?
- О, здесь много вариантов бытования, и, как видишь, чёткость зримого не уменьшается: наоборот – она увеличится по мере подъёма… Насладись окрестным.
Старец стал таять в воздухе, как Чеширский кот, о котором Гофман не мог знать: но знал, однако, ибо улыбка последнего проступила в пространстве – вместо старца.
- Да, да, я один из самых интересных персонажей того мира, в измерениях которого ты жил на земле – мира литературы.
Рядом стал проявляться короб, и в нём сидел ещё один кот, не собиравшийся растворяться в воздухе.
Послышалось от него:
- Я тоже, хоть и не из мира литературы. Я – из физики, сиречь – от природы; и зовут меня котом Шрёдингера, причём понять, жив я, или мёртв, не представляется возможным.
- Здесь разве есть мёртвые?
- О нет, - воскликнул Чеширский, то пропадая, то появляясь. – Здесь все живы.
Он мяукнул, как Мурр, а кот Шрёдингера добавил:
- Впрочем, я исключение…
Об этом не худо бы было расспросить архивариуса – либо Мурра, подумал Гофман, но оба были заняты вечными земными делами…
- Почему ж? – пролетая трёхкрылая, весьма занятная птица огласила вопросом воздух. – Достаточно сконцентрироваться на полёте, и ты увидишь их…
Гофман воспарил: свечение следовало за ним.
Он воспарил – и увидел:
Мурр, выбравшись на крышу, сочинял сонет; а архивариус ехал в волшебной раковине, запряжённой золотыми жуками счастья.
Смерть это счастье? – подумал Гофман.
Все были близки, всё сделалось близким.
Он, великий сказочник, скользнул вниз – на пространных музыкальных крыльях сочинений, не созданных им – хотя бы для скрипки и оркестра; и оказался рядом с котом, столь занятым, что не заметил своего создателя.
- Всё отражается во всём, - молвил архивариус, продолжая поездку, и Гофман, поднимавшийся выше и выше, увидел великолепные оркестры из цветов и растений: здесь виолончелями служили небесные розы, а органы росли из небесной почвы: прозрачной и лёгкой, чем-то напоминавшей земное стекло, но без веса.
И музыка была такая красивая…
Гофман, уменьшившись, что оказалось не сложным делом, влился в потоки её: они несли писателя, серебрясь и переливаясь, и он очутился в городе…
Город был уютен, дома утопали в садах, люди выходили из них.
- Как на земле?
Не у кого было спросить, однако Гофман шёл уже, и молодая женщина, напомнившая ему смерть, поинтересовалась:
- Вы новый?
- Вероятно, - ответил Гофман, посчитав такой ответ наиболее возможным.
- Тогда вы можете построить дом, и заняться тем, к чему лежит душа.
- А как?
- Очень просто. Подумайте о доме, который бы вам хотелось…
И она растаяла, как Чеширский кот.
И Гофман, только подумав о пряничном домике с садом, наполненным фантастическими растениями, тотчас получил его: чёткий, конкретный, как в земном бытовании.
Домик оказался населённым гномами, и они приветствовали писателя: шустрые, носились туда-сюда…
- Тихо, - улыбнулся хозяин. – А старший у вас есть?
- Не-а, - ответил один в зелёном костюмчике. – Зачем нам? Разве ты не устал от иерархий на земле?
Пожалуй, подумал Гофман усаживаясь за стол (какой удобный!), и принимаясь за перо…
Оно ожило, оказалось в руке, и тут же возникшая бумага, стала покрываться образами, ранее не приходившими в голову.
Гофман погрузился.
Мыслящие цапли собеседовали с крабами, высокоразумными и доброжелательными, а живые лепестки огня рассказывали об устройстве дальних планет.
- Представляете, есть системы, где работают сразу три разноцветных солнца, и планеты движутся по эллипсоидам между ними. Жители тамошние испытывают особую жизненную полноту, и гармония, насыщающая их, столь золотиста.
Гофман захотел оказаться там, и – оказался…
Солнце зелёное переливалось, оранжевое играло, фиолетовое было неподвижно.
- Оно движется, движется, только в себе, - раздались радостные голоса.
Дети читали книги.
Буквы прорастали сквозь них, становясь необыкновенными партнёрами для игр.
Время ощутимо текло, можно было окунуться в поток, и оказаться в самом прекрасном своём воспоминание, чтобы пережить его ещё раз…
- Почему только раз? – заметил один ребёнок, оторвавшийся от книги. – Сколько хочешь, столько и переживай.
Отсюда, легко вернувшись в себе домой, усевшись за удобнейший стол, и наблюдая за игрой гномов, Гофман, проводивший девушку-смерть, подумал: Что ж, если жизнь нам так нравится, значит – смерть понравится тоже…
И продолжил жить.
